Здесь вы ни за какие деньги не найдете ни депутата, ни типографского наборщика, ни врача, ни лимонов, ни пиявок, но зато встретите сколько угодно нищих, грязи на улицах в любое время дня и ночи и санитарных носилок на каждом углу.
Да, совершенно забыл! Тронная речь в общем понравилась. Она так хороша, что должна быть отнесена к разряду вещей, на которые невозможно дать ответ, по крайней мере до сих пор он не был дан никем. Тем не менее утверждают, что его спешно готовят.
Вы мне пишете, что собираетесь приехать в Мадрид. Если вы действительно намерены как можно скорее предстать перед богом, то приезжайте быстрее. Но если вы добиваетесь должности или лишились ее, эмигрировав во времена Конституции, то ехать незачем. Вот если вы карлист, то можете приехать и быть уверенным, что выдвинетесь, ибо карлисты, а их здесь немало, занимают теплые местечки и непременно посодействуют вам. Вы спросите меня, почему их не отстраняют от дел? Зачем это нужно, если со временем они все равно умрут? Если вы хотите услышать парламентские дебаты, то в добрый час – приезжайте. По крайней мере в Палате депутатов вам удастся послушать речи. Что же касается Палаты знати, то там публику буквально загнали на чердак, такой узкий и узко-длиннющий (как выражаются в пьесе «Ножка козочки»[256]), что, кажется, они не очень-то стремятся быть услышанными. Там так же невыносимо, как в театре Крус или на концерте гитариста. Стенографов они также упрятали в укромный уголок под самым потолком, так что их можно принять за паутину. Ораторам, по всей вероятности, придется вести разговор на высоких нотах, если они рассчитывают, что их слова услышат так высоко.
Не знаю, на все ли я вам ответил, если что-нибудь забыл, то напишу в следующем письме, так как сейчас я тороплюсь составить один список еще не прибывших сюда членов Палаты депутатов, и другой – бесполезных санитарных кордонов, существующих в Испании, – оба списка потребуют некоторого количества бумаги.
Молю бога, сеньор бакалавр, чтобы банды мятежников, которых уже в течение года изо дня в день полностью уничтожают, не перехватили бы по дороге моего письма и чтобы почтовая администрация, столь хорошо организованная в нашей стране, не скрыла бы его в своих интересах, или чтобы оно не было послано через Америку, так же как мы получаем неизвестно каким образом корреспонденцию из Франции, благодаря непрерывным победам, из-за которых наша главная дорога закрыта для почты.
Ваш покорнейший слуга.
P.S. Пусть вас не беспокоит прибытие дон Карлоса в нашу страну, так как уже заключен четырехсторонний союз, согласно которому его будут высылать за пределы Полуострова всякий раз, как только он здесь появится. Правда, можно было бы вообще не допускать его сюда, но стоит лишь обратиться к тексту пакта, чтобы убедиться в отсутствии каких-либо указаний на этот счет.[257] К тому же четырехсторонний союз не мог бы выслать его с Полуострова, если бы он сюда не приехал.
Второе и последнее письмо Фигаро
своему неизвестному корреспонденту, бакалавру[258]
Можете ли вы себе представить, сеньор бакалавр, что в первом письме, предназначенном вам, и опубликования которого, не зная вашего имени, я никоим образом не мог избегнуть в нашей столице, была обнаружена неблагонамеренность? Виной всему упорство, с каким вы скрываете ваше имя и место жительства именно в такую эпоху, когда все окончательно превращается в пустые наименования. Заметили ли вы, милостивый государь, что одно у нас именуется возрождением, другое реформами, третье Палатой, это – свободой, а то – национальным представительством? Что еще? Есть даже такие названия, как личная неприкосновенность, и закон, и…
Почему бы вам, милостивый государь, не назвать себя каким-нибудь именем, даже если вы и не составили себе имени. Таким образом мы избежали бы того, чтобы письмо, адресованное вам, читала и обсуждала публика, как будто бы я действительно сказал все, что следует сказать, или все, что мне по этому поводу может прийти в голову.
Но в этом письме, а оно будет последним, я клянусь вам той разумной свободой, которой мы наслаждаемся (а это настоящая клятва!), что я готов принять даже назначение министром, если только разрешил себе хотя бы невинную насмешку в отношении правительства «ли нечто в этом роде. Если бы я позволил себе какую-нибудь насмешку, мне пришлось бы поссориться с цензором, а он запретил бы мне писать друзьям (это равносильно тому, что вырвать у меня сердце) только потому, что он получает жалованье и инструкции от правительства, а я не хочу от него ни того, ни другого. Меня запросто могли бы арестовать, не пытаясь даже выяснить: за что?… Нет уж, если ваша милость хочет развлекаться чтением моих писем, скажите мне, кто вы такой, и я напишу вам лично; самое большое, что может случиться – мое письмо вскроют, и уж тогда, сеньор бакалавр, пусть его запрещают. Это же письмо, не говоря уже о том, что оно последнее, не будет содержать ни размышлений, ни какой-либо шутки, как в силу вышеуказанных причин, так и бог знает почему. Если уж мне самому причины эти неясны, то до шуток ли мне сейчас? В отношении правительства я в особенности воздержусь поступать так, как в известном анекдоте сумасшедший поступил с собакой: «Берегись, это правительство!»[259] Далее я буду излагать только факты. И если сообщение голых фактов покажется кое-кому неблагонамеренным, то тут не моя вина, а самих фактов или тех, кто о них читает. В таком случае можно считать неблагонамеренностью даже искреннее содружество Палаты и Кабинета министров.
Ходят слухи, что один из министров собирается подать в отставку; не верьте этому, милостивый государь, это шутки. То же самое говорят уже в течение двух месяцев о другом министре, но проходит день за днем, а слухи все остаются слухами.
Вам, видимо, уже известно, милостивый государь, что в Палате знати ответ на тронную речь был превосходно составлен. Это был образец хорошего стиля и изысканного кастильского языка, один из лучших образцов прозы на нашем языке.
Что касается Палаты депутатов, то я, милостивый государь, ничего не могу вам сказать, кроме того, что в настоящее время нецелесообразно, чтобы человек использовал дар слова, которым всевышний отличил его от прочих животных. Сейчас каждый должен молчать обо всем, что он знает, если только он не намерен высказать все, что у него на душе, в какой-нибудь объемистой книге, ибо в этом случае человек сможет быть вполне свободным – ведь эту книгу никто не станет читать. Но ежедневно обо всем этом повторять в газете, нет, это не то. Дар слова, как и все на свете, надоедает, если им ежедневно пользоваться.
Суд присяжных у нас нынче не в чести. Нет ничего хуже присяги, в особенности если присяга пропадает впустую. В этом вопросе сторонники правительства согласны со святым отцом Рипальда.[260] До сих пор сторонники правительства считали испанцев слишком неразумными для того, чтобы говорить то, о чем мы думаем, и чтобы судить по всем правилам закона.
Вам, вероятно, уже известно, каким образом выяснилось, что наше законодательство не является абсурдным.[261] Вы хотите знать, милостивый государь, чем прославила себя Каталония? Господа депутаты от Каталонии сообщили, что прибудут в Мадрид двадцать девятого. Выехав из Барселоны двадцать второго, они прибыли в Марторель только двадцать восьмого – нечего сказать, быстрое путешествие! Здесь они проведали о том, что в Мадриде холера, хотя мы об этом помалкиваем, и официально заявили, что это никуда не годится. Действительно, легче всей нации собраться в Мартореле, чем Марторелю отправиться туда, где находится вся нация. Вообразите, милостивый государь, что один из них уже ушел из Мартореля, ибо происходящее в Вальекас вызвало у него подозрение! Представительствовать можно в любом месте, а бродить с места на место для того, чтобы осуществлять национальное представительство, означало бы превратиться в некоего бродячего депутата. Если у родины есть какие-то безотлагательные дела, пусть потерпит: один плохонький депутат от Каталонии стоит куда больше, чем четыре добрых родины, вместе взятые. Ни один каталонский депутат, следуя примеру Гарсиа де Кастаньяра,[262] не променяет все сокровища Мадрида на какой-нибудь сущий пустяк, если только он марторельский.
Вам уже известно, милостивый государь, об аресте двух лиц, обвиненных в организации крупного заговора, который якобы имел место. Но так как против них никаких улик не обнаружили, то одного из них выслали в Бадахос, а другого в Сарагосу. Кажется, они сделали какое-то представление по этому поводу, но на него, как и на каталонское представительство, никто не обратил внимания. Из отчетов о состоянии здравоохранения, которые начала публиковать «Медицинская газета», явствует, что хотя в Мадриде и не было холеры, как я уже сообщал вашей милости, все же от нее умерло четыре тысячи человек с лишним, причем излишек этот установить не удалось. Теперь вы можете судить, милостивый государь, насколько коварна болезнь.
