— Беда таких заведений в том, что они не могут вечно поддерживать высокий уровень, — сказал Брент. — Наверное, посетителей становится слишком много. Поэтому надо успеть взять от них все. Скажи им свое имя, пусть запишут тебя в постоянные клиенты.
— Нет, спасибо. Обед очень вкусный, Брент, но я не люблю такие места. Разлюбил.
Он мельком взглянул на меня. Брент был не дурак, хотя иногда говорил глупости.
— Заработался? Или Тралорна тебя подкосила? А может, случилось что? Утром ты был в неплохой форме…
— Хотел поскорей разделаться с работой, — нетерпеливо вставил я.
— Да-да, конечно. Но признаться, старина, вид у тебя какой-то недовольный. Если я могу помочь… ладно, хорошо, забудем об этом. Я слышал, Сэм Грумэн сделал тебе заманчивое предложение.
Я не стал спрашивать, откуда ему это известно. Такие слухи быстро распространяются. Наверно, в эту минуту кто-то уже звонит в Голливуд и рассказывает Сэму, что мы с Брентом обедаем.
— Да, со мной говорил Лео Блатт. А потом еще и телеграмма от Сэма пришла. Но я отказался.
Брент не стал скрывать восторга:
— Отлично. Я боялся, ты еще обдумываешь предложение.
Он махнул рукой нескольким людям, которые шли к нашему столику и, видимо, хотели с ним переговорить. Одним отточенным жестом он и поприветствовал их, и попросил не мешать, — пожалуй, именно этот дар делает продюсеров могущественнее всех режиссеров и сценаристов, руки которых не умеют говорить «Здоро´во! Не суйся».
Брент подался вперед.
— Если эта картина соберет хотя бы половину того, на что она способна, я все равно буду очень тебе признателен, Грегори. Не только за сценарий, но и за Элизабет. Дай мне неделю-другую, — я могу справиться и побыстрей, но ты ведь знаешь, как тяжело делать кино в сжатые сроки, — и мы обсудим планы на будущее.
Я покачал головой:
— У меня нет никаких планов.
— Конечно-конечно, ты работал как проклятый над этим сценарием, но у меня есть несколько идей — шикарных идей, — и я смогу отблагодарить тебя за верность нашей студии, вот увидишь.
Я мог бы ответить — и едва не ответил, — что не планирую работать на студии, да и никакого интереса к его шикарным идеям не имею. Но это было бы несправедливо. Уж очень искренне он радовался, да к тому же угостил меня превосходным обедом. Была и другая причина: я по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, что буду делать или хотя бы хочу делать. Поэтому я решил не торопиться.
— Спасибо за обед, Брент, — сказал я, когда мы встали из-за стола. — Чудесно здесь кормят. Сегодня мы оба уходим в забой…
— Не надо, Грег. Я ничего не могу поделать…
— Да нет, нет, я знаю. Только хотел сказать, что подкрепились мы впрок. Даже чересчур. Сегодня я встречаюсь с Элизабет в «Дорчестере» — наверно, пойду пешком и самой длинной дорогой. А вечером перепишу ту сцену.
Я пошел по Пиккадилли, затем поднялся до самого Найтсбриджа, свернул в парк и быстро шагал еще полчаса, неся с собой легкую, но противную головную боль — результат продюсерского гостеприимства. Я был не в духе и сомневался, что смогу адекватно отреагировать на чудесный сюрприз, который подготовила для меня Элизабет. Конечно, у меня была одна догадка насчет этого сюрприза: возможно, сэр Дэвид Элингтон вернулся в Англию и согласился выпить с ней чаю. Но я не тешил себя мыслью, что выдающийся кембриджский ученый сильно обрадуется встрече с давним и не слишком близким знакомым. Очередная глупая выдумка Элизабет, заключил я, неся свою досаду и головную боль через Парк-лейн.
Когда она открыла мне дверь, я сразу заметил, что она по-прежнему ликует. Некая ее смелая задумка увенчалась успехом. На ней был бледно-желтый костюм и нелепая высокая шляпка с алыми перьями. Однако выглядела Лиз потрясающе — в десять тысяч раз лучше, чем кто-либо и что-либо в Лондоне.
— Ну, что ты задумала, Лиз? — начал я.
Она покачала головой, улыбнулась и провела меня в гостиную. На диванчике сидела невысокая женщина средних лет. Лица я не видел: его закрывали поля старой фетровой шляпы. Выглядела она бедно, и я решил, что женщина эта — швея, которая пришла от костюмеров снимать мерки. Поэтому я вопросительно посмотрел на Элизабет. Та стояла в дверях и как будто собиралась уходить. Только я открыл рот, как она скорчила недовольную гримаску.
— Итак, все готово! — ликующе воскликнула она. — Чай подадут через минуту, я распорядилась. Мне надо выйти на часок, но вы, думаю, не будете возражать.
Великолепное создание многозначительно улыбнулось сперва женщине на диванчике, а затем мне. Я присмотрелся к ней повнимательней: на сей раз она подняла голову, и под ужасной шляпой открылось ее лицо. На улице я бы ее не узнал, да и так тоже — если бы не слова Элизабет. Тридцать два года — это все-таки полжизни, а мы не виделись именно тридцать два года. Передо мной была Бриджит Элингтон.
— А вот и чай! — весело воскликнула Элизабет, сияя и переливаясь от счастья. — Чудесно, не правда ли? Если вам захочется еще чего-нибудь, не стесняйтесь, просите. Приятной беседы!
С этими словами она исчезла, точно золотое лето, и официант начал возиться с чайным сервизом: в унылом сером номере остались три безмолвных человека средних лет. Нет, я не грустил — скорее досадовал. Бриджит тоже не улыбалась, ее лицо словно было застегнуто на все пуговицы (подозреваю, она застегнула его, как только вошла в гостиницу). До ухода официанта мы не обменялись ни единым словом.
— Что ж, Бриджит, — с напускным восторгом произнес я, — признаться, я удивлен! Какая встреча!
— В самом деле, — без намека на чувство произнесла она. — Давай я разолью чай.
Я пододвинул стул, принял у Бриджит чашку чая, передал ей блюдо с бутербродами и внимательно к ней присмотрелся. Зеленые глаза не изменились, но теперь они смотрели с крупного и увядшего лица, очень сурового — я такие не люблю. Пламя и искры, которые я запомнил, давно прогорели, оставив за собой черную окалину. Передо мной сидела женщина, на долю которой пришлось больше невзгод, чем радости, но она, стиснув зубы, упорно шла вперед. Моя Бриджит теперь была так же далеко, как и Ева с Оливером.
— Но как же Элизабет… мисс Эрл тебя нашла? Через Дэвида?
Она кивнула:
— Я теперь живу в Лондоне… в Илинге. Так что это было несложно.
— Ты живешь в Лондоне из-за дочери — скрипачки Шейлы?
Словно кто-то щелкнул выключателем: ее лицо вмиг озарилось.
— Да-да, из-за Шейлы. Ты о ней слышал?
— Буквально позавчера. Шейла Коннолли. Много лет назад я случайно встретил Джоан, и она рассказала мне, что ты вышла замуж за ирландца по фамилии Коннолли. Расскажи мне о нем, хорошо? Но сперва ответь: что стало с Джоан?
Бриджит нахмурилась:
— Она умерла — лет десять назад. Остались только мы с Дэвидом. Я тогда еще жила в Ирландии — мой муж был очень болен, — и я так и не выяснила толком, что случилось. Она стала неуравновешенной, странной, бросила школу и принимала много снотворных. Однако, — добавила она с некоторым вызовом в голосе, — в итоге ее подвело сердце, так мне сказали врачи. Еще чаю?
— Спасибо, — вежливо ответил я. Может, напрасно я так говорил, но у меня в самом деле было ощущение, что мы чужие люди, у которых много лет назад были общие друзья и знакомые. — Ты хоть раз возвращалась в Браддерсфорд?
— Нет. А ты?
— Тоже нет. Я немного пожил в Лондоне, а потом уехал в Америку и вернулся уже в войну. Но недавно я встретил чету Никси — помнишь их? — и отчего-то начал вспоминать прошлое.
— Да, мисс Эрл мне говорила.
Бриджит произнесла это так, словно я сообщил ей о своем увлечении римскими монетами, китайским фарфором или рыбалкой. Я взял чашку и передал ей блюдо с кексами.
— Скажи, Бриджит, — произнес я, стараясь говорить как можно проникновеннее, — как ты живешь?
История ее жизни, последовавшая в виде ответов на мои вопросы, ничуть меня не удивила. Брак с Коннолли оказался не слишком благополучным, хотя Бриджит этого не признала. Муж был человеком расточительным и беспомощным, за семь лет до смерти — примерно в 1936-м — он стал инвалидом. У них было трое детей: Майкл, который остался жить в Ирландии и работал в агентстве недвижимости; Шейла, скрипачка, и Джон, который сейчас учится в шестом классе школы Святого Павла, подавал большие надежды и, как я понял, был протеже своего знаменитого дядюшки Дэвида. Бриджит тащила на себе всю семью: играла в оркестрах, давала уроки, готовила, штопала, кормила и вообще круглосуточно несла бремя материнства. Когда самые страшные бомбежки прекратились, с помощью Дэвида она переехала в Лондон, чтобы дать Шейле и Джону достойное образование.
— Смышленые у тебя дети, как я погляжу, — сказал я и невольно подумал, что именно в Шейле и Джоне мог бы сейчас хоть одним глазком увидеть юную Бриджит Элингтон.
