Было только без четверти шесть, домой возвращаться не хотелось. Сцену я успел бы переписать и после ужина, а при необходимости — даже ночью. Я проехал на автобусе по Парк-лейн, затем по тому концу Пиккадилли, где находится Грин-парк, прошел пешком до самого ипподрома, поднялся по Чаринг-кросс-роуд, а затем на кольце Кембридж-серкус свернул на Шафтсбери-авеню. У меня было смутное желание посмотреть какой-нибудь фильм или спектакль, но ничего интересного я не нашел. Улицы, особенно Кавентри-стрит, полнились вечерними толпами. Лондон, похожий на захудалый район какого-нибудь третьесортного американского городишки, внушал тоску и ужас. На месте приличных магазинов теперь были рюмочные, торгующие контрафактным спиртным, увеселительные заведения и лавки, где продавались дешевые сувениры и порнография. Женщины по большей части выглядели как проститутки, а мужчины — как зазывалы на черном рынке. Никакого достоинства или искреннего веселья. Атмосфера была ни английской, ни материковой, ни американской — омерзительные тухлые помои, мешанина военных предприятий, лагерей янки, душных квартирок, склочных провинциальных семей… ад, в котором торгаши обманывают покупателей, а тем остаются лишь безыскусные развлечения, секс без любви и страсти, громкая суетная жизнь без надежды и перспектив. Лондон все это сносил. Но много ли он еще снесет?
И много ли снесу я?
Уйдя от освещенных вестибюлей и касс, я отправился к своему клубу, где решил поужинать. Внезапно меня охватило чувство, что все кончено, руки и ноги мои уперлись в стену тупика. Я отправился на поиски неведомых сокровищ в прошлое, в Браддерсфорд, и вернулся с пустыми руками. Я отверг Элизабет. Мне не нужен был Голливуд, не нужен был Брент, хотя умел я только писать сценарии и продюсировать фильмы (никаких иллюзий о том, чтобы спустя столько лет стать настоящим писателем, романистом или драматургом, я не имел). Я не знал, куда податься, причем это касалось и работы, и отдыха, если допустить, что мне действительно нужен был отдых. Да, я и прежде испытывал трудности, когда сидел без гроша в Лондоне, Нью-Йорке и Голливуде, но у меня всегда были какие-то планы, перед глазами маячили посадочные площадки и бухты будущего. А теперь — ничего; пусто внутри и снаружи, здесь и где бы то ни было, сейчас и в следующем году. Пусть я иду в клуб, где скоро закажу вкусную еду и выпью виски, а потом начну имитировать разговор, все же как человек чувствующий, мечтающий и думающий, я умер.
Таким же покойником — а может, и еще мертвее — я пришел на вечеринку в честь Элизабет. В большом зале на первом этаже «Клэриджес» собрались представители английской киноиндустрии, газетчики и просто светские персонажи, которых неизвестно зачем всегда приглашают на такие мероприятия. Золотые и янтарные потоки мартини, хереса и виски каскадами струились по глоткам знаменитых или полезных гостей. Джейк Вест, почти трезвый, радостно потел. Брент, который всегда любил подобные мероприятия, вел себя так, словно идея устроить коктейльную вечеринку впервые пришла ему в голову. Георг Адонай, печальный и влюбленный, томно шептал что-то на ухо высокой белокурой девушке, похожей на чахоточную сомнамбулу. Я смотрел на этих людей и не испытывал ни малейшего желания их видеть. Кроме Элизабет, разумеется: в великолепном черном платье и бриллиантах она была похожа на королеву. Однако и те несколько минут, что мы провели в обществе друг друга, вогнали меня в тоску.
— Здесь разговаривать бесполезно, Грег, — пролепетала она. — Меня все время дергают. Ты думаешь, что я напилась, но на самом деле я выпила одну крошечную рюмочку. Это все из-за людей!
— Знаю. Почему-то на меня эти люди оказывают прямо противоположный эффект.
Она пропустила мои слова мимо ушей, а может, и вовсе не услышала. Лиз была в таком восторге, что пронять ее мог разве что лязг цепей злобного привидения.
— Я только хотела сказать, милый, что Брент уже прислал мне переписанную сцену. Грег, ты просто чудо, ей-богу! Ты так тонко меня чувствуешь, каждое слово — в точку! И спорить ни о чем не надо. Ах какое это облегчение, ты не представляешь! С тех пор как ты уехал, я только и делаю, что целыми днями спорю, спорю, спорю… Но у тебя всегда получаются блестящие сценарии. Я очень благодарна.
Я понимал, что она говорит искренне, хотя и звучало это как типичная тирада актрисы на коктейльной вечеринке. Однако за избитыми профессиональными выражениями крылось душевное тепло, и оно же лучилось из ее бархатных глаз.
Я пробормотал какой-то ответ, но с языка так и рвалось: «Слушай, Лиз, я раздавлен, выпотрошен и пришпилен к голой стене. Ты не обязана мне ничем, особенно после наших недавних встреч, но я так нуждаюсь в тепле! Пойдем отсюда и поговорим как люди».
Впоследствии я часто спрашивал себя, что бы она сделала, если бы я сказал все это вслух, что бы произошло потом между нами. Но я ничего такого не сказал.
— Не уходи, Грег, — поспешно проговорила она. — У тебя такой вид, как будто ты хочешь поджать хвост и сбежать отсюда. Большинство гостей скоро уйдут, а мы с Брентом хотим поужинать в узком кругу…
— И ты приглашен, — сказал Брент, подошедший к нам с улыбкой гордого собственника на лице. — Не отказывайся, прошу. Элизабет, с тобой мечтают познакомиться одни очень хорошие люди.
— Беги, Лиз. Я все равно ухожу. Рад, что сценарий тебе понравился.
— Грег!
Мы посмотрели друг на друга, и Брент, гости и вся вечеринка на миг куда-то исчезли. Мы остались наедине. Это было прощание, и мы оба это знали. Один из нас стоял на палубе корабля, а другой махал с удаляющейся набережной. Потом я улыбнулся — по крайней мере я очень надеюсь, что мне это удалось, — и пошел прочь с тяжелой, как свинец, душой. Лиз пронзительно вскрикнула, но Брент тут же отпустил какую-то шутку, и она засмеялась, уходя с ним в глубину зала. Однако я убежден, что она все поняла.
— Простите! — пробурчал я, столкнувшись с кем-то в дверях.
— Доусон, вас-то я и искал!
Я потрясенно смотрел на механическую улыбку и беспокойные пустые глазки Малькольма Никси, барона Харндина или кем он там себя считал. Я издал приглушенный, срезанный смешок.
— Вы тоже здесь?
— Получил приглашение от этого Веста, — ответил Никси. — Элеонора где-то в зале. — Мы шли по коридору. — Но искал я именно вас. Пытался вам позвонить, но никто не взял трубку.
— Пойдемте вон туда, — предложил я. У самого выхода, когда мы наконец оказались в тишине, я остановился и вопросительно посмотрел на него. — В чем дело? Кроме причудливого стечения обстоятельств, разумеется.
— Стечения обстоятельств?
— А, не обращайте на меня внимания, я просто думаю вслух. Вот что делают со мной вечеринки.
— Да я и сам давно уже не любитель. Но Элеонора любит такие мероприятия.
Я ответил, что знаю. Однако ни словом не обмолвился о том, что из-за него отправился на поиски сокровищ в далекое прошлое, но вернулся с пустыми руками и пустым сердцем, потеряв прежнего себя и не обретя нового. Если же он, Малькольм, теперь не сотворит чуда, я сочту его просто жестокой издевкой судьбы.
— Зачем вы меня искали?
— Видите ли, я вхожу в некий комитет, — начал Харндин. — Его организовали еще в войну — министр труда поручил нам заниматься вопросами женской занятости, — и я уже давно хочу из него выйти. Но вчера я сходил на очередное заседание и пообщался там с одной дамой, некой миссис Чайлдс, которая представляет один из крупнейших женских профсоюзов. Эдакая железная кадровичка, ярая социалистка. Так вот, миссис Чайлдс спросила, нет ли у меня знакомых киношников, и я ответил, что как раз познакомился с несколькими в Корнуолле, где недавно отдыхал. Я упомянул ваше имя, сказал, что вы много лет проработали в Голливуде и вообще профи. Она тут же заявила — ох уж эти женщины, сразу загораются, — что я прямо-таки обязан вас познакомить. Ну, я вашего адреса не знал, но подумал, что наверняка где-нибудь с вами встречусь — поэтому она дала мне вот это. — Он вручил мне карточку с нацарапанным на ней телефоном. — Позвоните ей, пожалуйста, как можно скорей.
— Понял. — Я убрал карточку в карман. — Что ж, спасибо. И простите за беспокойство.
— Что вы, Доусон, какое беспокойство! Ладно, пойду искать жену. Надеюсь, вы как-нибудь с нами отужинаете. — С этими словами он ушел.
Время ужина еще не наступило, поэтому в вестибюле было относительно тихо. Я сел в кресло у входа, чувствуя, что не хочу надевать пальто и шляпу, покуда не разберусь в своих желаниях. Я уже начисто забыл про Харндина и миссис Чайлдс; я думал об Элизабет. Туман и волны между нами словно бы чуть разошлись, и в этом просвете я увидел ее: красивую и добрую женщину, великую звезду на единственном небе, с которого на меня еще может просыпаться манна. Она долгие годы была мне верным другом, вместе мы могли без малейшего труда заработать огромное состояние, и недавно она намекнула, что готова стать мне не просто другом. Но я отверг ее — ради чего? Чтобы сидеть и гадать о собственном будущем. У меня было чувство, что я не сам ушел с вечеринки, а меня выгнали. Я высмеял Бриджит, но она-то сейчас вовсю хлопочет над ужином для Шейлы и Джона, предвкушая их удивление и радость. А я чем занят? Даже лорд Малькольм Никси-Харндин, никогда по-настоящему не живший, может посещать заседания комитетов и водить жену по вечеринкам.
