— Ну попробуйте отгадать, господинъ баронъ, чѣмъ могъ быть этотъ человѣкъ въ своемъ отечествѣ? Онъ былъ — неприлично даже выговорить въ порядочномъ обществѣ — онъ былъ палачомъ и на своемъ вѣку по-крайней-мѣрѣ пятьдесятъ душъ спровадилъ на тотъ свѣтъ. А теперь онъ говоритъ, что мой домъ не довольно хорошъ для него! Словно павлинъ распускаетъ хвостъ и важничаетъ, а весь свѣтъ считаетъ за честь и счастъе видѣть его у себя въ домѣ. Вѣдь не достойно ли это смѣха и презрѣнія! воскликнула госпожа Шмицъ, и въ порывѣ негодованія отбросила длинную ленту своего чепчика на плечо.
— Стало быть, въ городѣ нѣтъ ни одного семейства англичанъ, съ которыми пріятно бы познакомиться?
— Ни одного, за исключеніемъ семейства Дургамовъ, которые съ своей стороны ни съ кѣмъ не желаютъ познакомиться.
— Какъ вы сказали? спросилъ Свенъ.
— Кромѣ мистера и мистрисъ Дургамъ. Развѣ вы ничего не слыхали о прекрасной англичанкѣ?
— Ни одного слова, сказалъ Свенъ.
— Они живутъ какъ-разъ по сосѣдству съ нами, сказала Шмицъ, подходя къ отворенному балкону и указывая на противоположную дачу съ терасой: — вотъ въ этомъ домѣ госпожи Бартельманъ. Вотъ ужъ, я думаю, радехонька она, что наконецъ залучила къ себѣ въ домъ порядочныхъ жильцовъ, да и къ тому же мнѣ принадлежащихъ по законному праву.
Свенъ сдѣлалъ усиліе, чтобъ скрыть свое замѣшательство отъ зоркихъ глазъ госпожи Шмицъ. Итакъ, онъ долженъ наконецъ вступить въ домъ, домъ исполненный таинственности, куда неудержимо и безпрерывно неслись его мысли и чувства. Итакъ, картина — не фантазія художника; оригиналъ тутъ же живетъ, а иначе кто же можетъ быть эта прекрасная англичанка? И сегодня же вечеромъ онъ увидитъ ее!
— Почему же по законному праву? переспросилъ онъ, уловивъ послѣднія слова изъ разсказа хозяйки Шмицъ.
— А потому что четыре года тому назадъ они были здѣсь и тогда жили у меня, занимая эту комнату, въ которой теперь вы, господинъ баронъ, изволите жить. Именно эту комнату занимала мистрисъ Дургамъ. Вотъ тутъ именно было ея любимое мѣсто, гдѣ теперь стоитъ ваша качалка. Вообще вся мебель осталась та же; вотъ за вашимъ письменнымъ столомъ мистрисъ Дургамъ бывало просиживала по цѣлымъ днямъ, какъ мнѣ случалось это видѣть. Кажется, она еще больше писала, чѣмъ даже вы, господинъ баронъ.
— Не угодно ли вамъ посидѣть со мною, любезнѣйшая госпожа Шмицъ? сказалъ Свенъ, подвигая стулъ своей хозяйкѣ.
— Благодарю, благодарю покорно, господинъ баронъ. У меня столько хлопотъ, что и минуты терять нельзя. Сейчасъ вернется съ прогулки мистеръ Томлинсонъ и тогда...
— Такъ, вѣроятно, это мистрисъ Дургамъ и есть та прекрасная англичанка, о которой вы говорили?
— Ну да конечно! подтвердила госпожа Шмицъ, и подобно боязливой птичкѣ, немедленно готовой вспорхнуть и улетѣть, она присѣла на край стула: — хотя, собственно говоря, она не имѣетъ права на такой титулъ.
— Почему, же такъ? Развѣ она нехороша?
— Нехороша! Такъ хороша, что прекраснѣе ея въ цѣломъ свѣтѣ не найдется. Такъ, ли она и теперь прекрасна, какъ была прежде, этого я не могу вамъ сказать, потому что я ни разу еще не видала ее съ-тѣхъ-поръ, какъ она во второй разъ вернулась сюда; но тогда весь городъ отъ нея съ ума сходилъ. Чуть-только бывало она покажется, сейчасъ собираются толпы людей, чтобъ любоваться на нее какъ на чудо какое.
— Для дамы это должно быть очень безпокойно.
— Нельзя сказать; въ этомъ отношеніи дамы многое могутъ выносить, сказала Шмицъ философически, захватывая изъ серебряной табакерочки маленькую понюшку табаку: — зато мистеру Дургаму было тѣмъ болѣе безпокойно. Вотъ человѣкъ! Ну ужъ скажу вамъ, господинъ баронъ, вотъ ужъ человѣкъ! Настоящій — какъ-бишъ его зовутъ? вотъ тотъ мавръ, что мучитъ свою бѣдную жену.
— Отелло.
— Да, да! настоящій Отелло. Повѣрите ли, господинъ баронъ, что за всѣ восемь недѣль, которыя онъ прожилъ у меня, я слышала отъ него только три слова? Да! ну, а кто не разговариваетъ съ своею хозяйкой, которая благопріятствуетъ ему, которая заботится о его завтракѣ и всегда старается, чтобъ дверные замки, плевальницы — съ позволенія сказать — и все прочее блестѣло какъ золото, тотъ ужъ и съ женою своею не станетъ говорить; въ этомъ можете быть увѣрены, господинъ баронъ...
Госпожа Шмицъ разглаживала рукой свой черный шелковый передникъ и ожидала отвѣта, не будетъ ле Свенъ противоречить ея завѣреніямъ. Но видя, что молодой жилецъ, задумчиво облокотившись головою на руку, сидѣлъ съ опущенными глазами, госпожа Шмицъ опять заговорила:
— Точно такъ, господинъ баронъ, вы можзте быть увѣрены, что хозяйка — я говорю о доброй хозяйкѣ — иногда для своихъ жильцовъ дѣлаетъ болѣе, чѣмъ иная мать для своихъ дѣтей, и какая же можетъ быть ей благодарность за то? а такая, что добрую хозяйку забываютъ, лишь только изъ ея дома выѣзжаютъ, что возвращаясь года чрезъ два въ тотъ же городъ, поступаютъ кадъ-будто не знаютъ, что во всемъ городѣ не найдется лучшей меблированной квартиры, какъ у прежней хозяйки, и вмѣсто всего, что слѣдовало бы, нанимаютъ квартиру у какой-нибудь Бартельманъ собственно за тѣмъ, чтобъ оскорбить добрую хозяйку!
Энергичнымъ движеніемъ руки госпожа Шмицъ отбросила назадъ обѣ ленты своего чепчика и чрезъ балконную дверь бросила презрительный взоръ на дачу, которая при свѣтѣ утренняго солнца такъ радостно привѣтствовала, что для каждаго безпристрастнаго человѣка ничего не было ужаснаго въ мысли жить въ домѣ хозяйки Бартельманъ.
— Но я очень хорошо понимаю, что руководило мистеромъ Дургамомъ при такомъ смѣшномъ выборѣ, продолжала госпожа Кёбесъ, еще сильнѣе расходившись: — у меня домъ не маленькій, такъ что кромѣ мистера Дургама поместились бы и другіе жильцы. Тогда могло бы случиться и, такъ, что мистрисъ Дургамъ встрѣтилась бы на лѣстницѣ съ какимъ-нибудь красивымъ молодымъ барономъ — безъ всякаго намека, господинъ баронъ, безъ малѣйшаго намека! — и тогда могли бы выйти сцены въ томъ же родѣ, какъ это было и въ прежнія времена, когда мистеръ Бобъ Уисли жилъ въ одно время съ ними.
— Что же тогда случилось?
— А вотъ что. Бобъ былъ повѣса лѣтъ восемнадцати не больше, хотя на видъ ему казалось по-крайней-мѣрѣ двадцать-четыре года, и писанный красавецъ, въ этомъ долженъ и врагъ его отдать ему справедливость. Онъ пріѣхалъ сюда изъ Англіи на нѣсколько дней за тѣмъ, чтобъ только форелей половить, и какъ я думаю, столько надѣлать шалостей, сколько было возможности придумать. По цѣлымъ днямъ они ходили, катались, верхомъ и въ экипажахъ, не расставались ни на минуту — словомъ, жили душа въ душу. Но разъ вечеромъ они вернулись позднѣе обыкновеннаго — я вышла на лѣстницу, чтобъ посветить имъ — и слышу мистрисъ Дургамъ говоритъ: «Я такъ устала, что была бы рада, еслибъ меня снесли, наверхъ.» Не успѣла она этого сказать, какъ вижу мистеръ Бобъ подхватилъ ее на руки, какъ малаго ребенка, и взбѣжалъ съ нею по лѣстницѣ. Мистеръ Дургамъ остался внизу и смотрѣлъ имъ въ слѣдъ. Свѣтъ отъ свѣчи прямо падалъ ему на лицо и никогда я не забуду выраженія его. Оно было мрачно какъ ночь, зубы его скрежетали, такъ-что я слышала это ясно. На другой же день они внезапно уѣхали отсюда, хотя въ начале заявили намѣреніе оставаться здѣсь на цѣлое лѣто. О, господинъ баронъ, повѣрьте, этотъ мистеръ Дургамъ еще злобнѣе того чернаго мавра! Бѣдненькій мистеръ Бобъ! Нѣтъ, что это была за картина отчаянія, когда карета съ Дургамами умчалась! Поверите ли, ведь целые четыре дня онъ въ ротъ куска не взялъ!
— Кажется, и пора была мистеру Дургаму дальше ехать.
— О чемъ вы думаете, господинъ баронъ? воскликнула госпожа Шмицъ въ сильномъ раздраженіи: — нѣтъ, нетъ! все дело было чисто и право; о мистрисъ Дургамъ никто въ мірѣ и слова дурного не могъ бы сказать. Она слишкомъ горда, чтобъ сделать что-нибудь дурное, хотя, собственно говоря, она не имеѣтъ особыхъ причинъ гордиться, судя по тому, что Люси, ея горничная, разсказывала мне. Вы и не думайте, господинъ баронъ, чтобъ я старалась разузнавать тайны моихъ жильцовъ, но эти горничныя имеютъ привычку разсказывать всѣ сплетни первому встречному, такъ-что хочешь не хочешь, а слушать надо. Итакъ Люси разсказывала мне, что мистрисъ Дургамъ совсемъ не англичанка, но бедная-пребедная немка, которую Дургамъ подобралъ на улице. Но, какъ говорится, кто могъ бы поверить такой прихоти? что вѣрно, то вѣрно: мистрисъ Дургамъ такъ хорошо говоритъ по-нѣмецки, какъ мы съ вами, господинь баронъ, да и ея дѣточки говорятъ цо-нѣмецки такъ хорошо, что слушать весело.
— Сколько у нихъ дѣтей?
— Двое; мальчикъ и дѣвочка. Въ то время ему было пять лѣтъ, а ей три года. Зовутъ ихъ Эдгаръ и Кити; очаровательныя дѣти; Эдгаръ... Но мнѣ надо сейчасъ уходить; слышите ли, какъ мистеръ Томлипсонъ трезвонить въ колокольчикъ? Вѣдь вотъ вы не станете такъ трезвонить, еслибъ заставили васъ ждать хоть цѣлый часъ съ завтракомъ; вы еще баронъ, а онъ только какой-нибудь мистеръ. Охъ,ужъ эти мнѣ англичане, англичане!
