Но есть и разница. Вестник начал бы длинную речь, испещряя ее восклицаниями: «Увы мне!», тогда как сэр Криспин сразу перешел к делу.
— Отдала викарию, — сказал он. — Для этого ихнего базара. Если есть замогильные голоса, это был один из них.
Дурная весть действует по-разному, смотря какой человек. Некоторые держатся стойко; некоторые — но не эти. Сэр Криспин, дрожавший, словно желе, с тех пор, как услышал весть о Берни, так и дрожал; Джерри издал те странные звуки, какие издает игрушка «умирающий петух»; Чиппендейл прибег к божбе. Словом, мы не преувеличим, если скажем, что царила растерянность.
Первым заговорил сэр Криспин.
— Она сошла с ума! Нет, вы подумайте, Гейнсборо! Зачем? Почему?
— Все из-за веры, дорогуша, — объяснил Чиппендейл. — Религия. Бывает у женщин. Вот одна моя тетя продала отцовскую челюсть, а деньги отдала миссионерам. Ну, прижали ее, а она и скажи: собираю сокровище на небесах. Много не соберешь, челюсть фальшивая! Вообще, эта тетя… Ничего фруктик. Помню, как-то мы… Пардон?
— Да ну ее к черту! — перебил его Джерри, и, устыдившись такому совпадению, Чиппендейл сообщил, что эти самые слова произнес несчастный отец.
Джерри, еще не обретший былой приветливости, осведомился, что благочестивого в поступке миссис Клейберн. Какой-то базар…
— А вы послушайте, — отвечал Чиппендейл. — Значит, моя тетя… Ладно, ладно, сам спешу, сколько можно тут с вами разговаривать! Дела, дорогуша!
Когда он ушел, дядя с племянником тихо сидели не меньше часа, снедаемые именно тем, что покойный лорд Теннисон назвал: «Мысль, слишком горькая для слез». У Джерри она была горше, ибо к печали прибавлялось подозрение, что он может решить не всякую проблему.
Выхода он не видел. Связать викария и пытать, пока не отдаст миниатюру, — все-таки накладно. Констебль поймает его, станет сержантом… нет, пусть делает карьеру иначе или займется ногами.
Библиотека опять мешала думать, и он решил пройтись, о чем и сообщил дяде. Но не дошел до двери, как столкнулся с Чиппендейлом, вернувшимся к ним, словно почтовый голубь.
И Джерри, и сэр Криспин встретили его холодно. Иногда дядя и племянник, погруженные в скорбь, рады новому человеку, даже если он похож на захудалую курицу; иногда — но не на этот раз.
Особенно огорчило их, что выглядит он так, словно купил весь мир и заплатил наличными. Грустный Чиппендейл — пожалуйста; плачущий — еще лучше; но осклабившийся, как чеширский кот, — это черт знает что такое! Они собирались высказать свои чувства, когда дворецкий заговорил:
— Новость — первый сорт! — сказал он, и они застыли, судя по вытаращенным глазам и разинутым ртам, — от изумления, но не издали ни звука. Если бы не одежда, каждый бы принял их за траппистов,[72] услышавших по радио шлягер.
— Значит, так, — продолжал Чиппендейл, милосердно сокращая их муки. — Был у викария, забрал эту штуковину.
Он подождал отклика, но аудитория соображала туго.
— Забрали? — спросил Джерри.
— Это невозможно! — вскричал сэр Криспин.
— Возможно, дорогуша, все возможно, если мозги варят.
— Вы хотите сказать, что миниатюра у вас?
— Ну! — отвечал Чиппендейл.
Только теперь оба закричали, благоговейно глядя на него. Никто бы не подумал, что еще недавно они считали его одной из низших форм жизни.
— Как же это вы? — спросил Джерри.
— Напел того-сего.
— Чего именно?
— Угадайте с трех раз.
— Нет-нет, скажите!
— Ладно, — уступил дворецкий. — Значит, я сказал, что такая самая девица умерла от… как ее… вроде лейки.
— От лейкемии?
— Вот-вот. Я ее любил, а она — бац! — и умри. Вы, говорю, продайте мне эту штуку, пока базар не открыли, сами понимаете. Да, говорит, понимаю, берите так. Я и взял. Проще пареной репы.
— Поразительно! — заметил сэр Криспин. — Какая тонкость, какой ум…
— Вот и суди… — начал Джерри, но остановился. Чиппендейла эта фраза заинтересовала.
— Я хотел сказать, — объяснил Джерри, — что нельзя судить по началу. — (На самом деле он хотел сказать, что нельзя судить по наружности.) — Где же она?
— Да уж припрятал. Передам сэру Криспину, так верней. Сэр Криспин с этим согласился.
— Только выясним сперва одну штучку, — продолжал дворецкий. — Помните, дорогуша, мы говорили про ноги?
Дорогуша, которым на сей раз был Джерри, это помнил. Мало того, он пытался понять, как связаны с их делом недомогания ног. Скорее они касаются хирурга или мозольного оператора. Собственно говоря, что у него с ногами?
— Так — ничего, — отвечал Чиппендейл, — а под вечер вроде бы горят, ходит он много. Это не он говорил, мы с ним не ладим, это его хозяйка, почтальонова жена. Он, значит, ей, она — мне. Горят!
— Это плохо.
— Смотря для кого. Для меня, так лучше некуда. Как говорится, дар небес.
— Почему?
— Ну, вы посмотрите! Куда он их сунет? В воду. Джерри и его дядя с этим согласились, но признались в том, что по-прежнему не видят связи между ногами Симмса и их делом.
— Ничего, увидите, — сказал Чиппендейл со спокойным терпением учителя, объясняющего трудный урок отсталым ученикам. — Тут у вас есть ручей.
Сэр Криспин признал это.
— Течет в озеро, — продолжал его собеседник.
— Да-да, я знаю.
— Вот туда он ноги и сует. Обойдет все в последний раз, сядет и сунет. Чтобы не пекло.
— Или, точней, не горело.
— Синоним, — пояснил дворецкий, уже не так мягко. — В общем, сидит и мочит ноги.
— Ну и что?
— То, что можно его толкнуть.
Теперь Джерри понял. Кроме того, он вспомнил, что мнимый мажордом намеревался сбить с констебля спесь, — и снова подивился и тактическим, и стратегическим его талантам.
— Когда же вы собираетесь… — почти благоговейно начал он, но Чиппендейл не дал кончить фразу.
— Я? Да вы что! Меня же сразу заподозрят. Сказано, мы с ним не ладим. Никакое алиби не спасет. Нет, толкать — вам, дорогуши. А уж кому, бросьте монетку.
Джерри признал его правоту — в конце концов, если бы кто-нибудь из трех мушкетеров попросил двух других толкнуть в Сену кардинала Ришелье, они бы немедленно согласились; но, взглянув на дядю, заметил, что тот очень удивлен.
— Что?! — воскликнул сэр Криспин.
— То, дорогуша.
— Никогда в жизни!
— Дело ваше. Повезу эту штуку в Лондон, пусть платит мне. Джерри его поддержал.
— Подумайте, дядя Криспин!
— Золотые слова!
— Может, не тебе выпадет.
— А если вам, дорогуша? Плевое дело!
— Махнул рукой, и все.
— Поймает — скажете: хлопнул по спине. Как говорится, незадача.
Доводы эти, при всей их разумности, не убедили сэра Криспина; ему по-прежнему казалось, что он играет главную роль в особенно жутком кошмаре. Они его не убедили; убедила — угроза.
— Хорошо, — тихо и хрипло сказал он.
— Молодец! — одобрил Джерри, и Чиппендейл с ним согласился.
— Тогда бросайте монетку, — сказал он. — Бросаю — я, кричите — вы, дорогуша. По старшинству.
— Орел, — проговорил сэр Криспин.
— Решка, — сообщил дворецкий.
— Да, не повезло, — посочувствовал племянник — Ну, я съезжу в Лондон, ознакомлю дядю Уилла с последними новостями.
И он удалился, а Чиппендейл напутствовал новичка в трудном деле полисменомахии:
— Читали про такого индейца, Чингач… как его? Ладно, не в том дело. Значит, этот индеец ходит, что называется, бесшумно, сучок не скрипнет. Вот так и вы, дорогуша. Дурак-то ваш Симмс дурак, а слух у него — что надо. Вчера, к примеру, в «Гусе», говорю я одному типу: «Глянь, туша явилась!», так это на ухо, — а он, гад, услышал. Нет, это надо же! Скажи священнику: «Окрести ребеночка Чингачгук» — что он запоет? Да кликнет полицию. Значит, насчет полиции: у нашей туша будь здоров, пихайте хорошо, дорогуша. Р-раз, нава-ли-лись!..
И с этим бодрящим криком Чиппендейл удалился, оставив хозяина в раздумье.
Берни вернулась от викария не такой веселой, как обычно. Викарий принял ее лучше некуда, кормил, поил, а она все равно не веселилась, поскольку думала о том, как странно проводит время Дж. Г. Ф. Уэст.
Конечно, могло случиться, что молодые англичане сплошь и рядом сидят в шкафах; и все же ей казалось, что тут случай особый. Тогда вставал вопрос: здоров ли Джерри? Скорее — нездоров, то есть спятил, а это неприятно, ибо за их короткое знакомство она к нему привязалась.
Перейдя к более приятной гипотезе (английский юмор), она сразу отвлеклась, завидев Криспина. Шел он к озеру, на ее оклик — оглянулся, и выражение его лица возродило в ней подуснувшие материнские инстинкты. С таким лицом, строго говоря, вообще не передвигаются. Покойный мистер Клейберн выглядел в этом роде после Нового года, наутро.
