Она спрятала голову на груди Хуана Пабло, словно и сейчас перед ней была картина кошмара, и не решилась сказать, что под конец, в момент агонии, когда она уже не могла поддерживать его ноги, с последним судорожным его движением на нее упали капельки…
— Вместе, — прошептал он ей на ухо, и она даже вздрогнула, как будто это слово было частицей того живого вещества, капелькой той самой жидкости. — Вместе, но не для смерти, а для борьбы!
За стенами дома, над угольными полями палило солнце, безжалостен был зной, а пение петухов совсем не ко времени еще более подчеркивало нависшую тишину; потерянно бродили собаки, разыскивая на пепле следы своих хозяев, и только стервятники равнодушно отрыгивали, насытившись падалью.
Близился вечер, тени сгущались. Возобновлялся парад силуэтов — люди спешили из города со своим холодным товаром — белой пылью — к воротам ближайших мыловарен, — торопились сдать золу и что-то за нее получить после того, как взвесят ее на старом искореженном безмене из белого металла со стершимися цифрами. Люди зевали и почесывались, пытались выплюнуть из горла жажду, горло раздирала подчас до рвоты резкая вонь из котлов, где кипел и дымился жавель; люди сбрасывали скорпионов с поленьев, люди скользили, чуть не падая, по горячей мякоти пахучих, еще горячих плодов кофейного дерева.
— А Флориндо, — произнес Хуан Пабло, — ничего не говорил мне об этом твоем сне…
— Какое значение это имеет, не стоит обращать внимания! Однако его посещение излечило меня от снов и кошмаров. Ты отправился на Северное побережье Гондураса, а я включилась в организацию крестьянского движения, я была в первом ряду, вместе со стариками, с Кайэтано Дуэнде и Пополукой, но они, конечно, сделали больше меня. Это они все сделали, это им мы обязаны…
— Организовано было превосходно!
— Превосходно, ты прав. На побережье, в Тикисате, от тебя приходили инструкции, директивы и другой материал, а оттуда Кайэтано Дуэнде переправлял их к Пополуке, пользуясь тем путем, что прорыла в горах Змея лавы. Я расскажу тебе поподробнее. Пополука вкладывал бумаги в маленькую металлическую коробочку и быстро лепил из глины голову какого-нибудь идола, жреца или воина, тщательно замуровав в середину коробочку с документами. Полиция просто с ног сбилась, пытаясь выведать, каким образом передавались от тебя инструкции. Когда я приходила к Пополуке, он вскрывал глиняную голову, прикрытую мокрыми тряпками, — и все было в порядке.
— И инструкции затем распространялись…
— Да, да, из селения на побережье, по подземному пути, замурованные в голове какого-нибудь идола, поступали они ко мне и уже отсюда распространялись в остальные пункты. Некоторые друзья, между прочим, не соглашались с теми изменениями, которые были внесены в последний момент. Им больше по душе было крестьянское движение, чем всеобщая забастовка.
В кухне раздался какой-то грохот, а затем послышался голос Худаситы:
— Не пугайтесь, это у меня упала шумовка, которой я размешивала бобы…
— Роса Малена… Так называл я тебя в моих мечтах.
— А я тебя — Хуан Пабло. Не привыкла, да никогда и не привыкну к Табио Сану…
— Ты все такой же романтик…
— Все еще романтик. Но не об этом речь. Мне нужно посоветоваться с тобой по некоторым вопросам.
— Давай вначале поговорим о нас с тобой…
— О нас?
— Да, о нас! — подтвердил Хуан Пабло, голос его словно вырвался из сердца.
— Есть одно очень срочное дело, — подчеркнуто сказала Малена, — это связано с вопросом, выдвинутым железнодорожниками. Они просили выяснить — ввиду всеобщей забастовки, — какова будет позиция воинских частей, дислоцированных на базах, которые предоставлены нашей страной Соединенным Штатам как союзной державе.
— Обсудим после…
— Есть, кроме того, просьбы о средствах, требуются листовки, а из Тикисате сообщают, что они собираются провести небольшую стачку грузчиков бананов — в целях рекогносцировки.
— После…
— Из Тикисате запрашивают также, когда прибудет тот человек, который должен устроиться на работу в контору управления…
— После… — повторил он, почти не шевельнув тонкими губами.
— А что касается наших дел… — резко сказала она, — так, может быть, отложим?
— Не нужно воспринимать все так болезненно. Ведь нам надо несколько минут, хотя и есть дела, не терпящие отлагательства, дела, их следует срочно решить. Но и нас тоже томит тоска… Томит не меньше, чем других, и надо знать… мне нужно знать — это не в ущерб нашей борьбе, — что будет с нами?
— С нами?.. — нерешительно повторила она, не в силах скрыть удивления.
— Каждый день мы сражаемся за них, за этих мужчин и женщин, за этих людей, в одном ряду с ними — мы сражаемся за нечто большее, чем эта забастовка, мы сражаемся за то, чтобы спасти жизнь, ибо в нашей стране самой жизни угрожает опасность, но наша воля, Мален, должна иметь еще какую-то цель… — Голос его звучал так глухо, что едва было слышно. — Хочешь быть моей женой?
— После победы.
— Зачем же откладывать? Мы смогли бы отправиться в какую-нибудь индейскую деревушку и там зарегистрировать гражданский брак!
— Подождем победы, Хуан Пабло… — И по его лицу она поняла, что он поражен.
— Что?.. Ты сомневаешься в победе?
— Нет, нет… никоим образом… но, любовь моя, я не могу ставить на карту то, что испытываю по отношению к тебе!.. — Она вспыхнула. — А остальные?.. Остальные разве не рискуют всем, всем… своими постами, своей службой, своей работой, хлебом своих детей, своим благосостоянием, даже своей жизнью?
— Да, да… все мы рискуем, но я не хочу, чтобы наша любовь зависела от победы или поражения!
— Хуан Пабло, быть может, я не сумела объяснить… послушай меня… может, я не сумела объяснить, или ты меня плохо понял! Игры никакой нет! Не будь слеп! Все, к чему ты прикасаешься, ты исчерпываешь до конца, и даже море в твоих руках покажется не больше глотка воды…
Малена продолжала говорить спокойно, а он опустился на стул.
— Никакой игры нет. Если я сказала, что мы отложим личные дела до победы, то это потому, что я уверена в нашей победе. Но и в случае поражения, где бы мы ни были — в тюрьме или в эмиграции, — все останется по-прежнему, и тогда мы поговорим о наших личных делах, о том, что действительно будет в наших руках, поговорим…
— Вопросов, требующих немедленного решения, не слишком много… — заметил он после паузы.
— Самый срочный — запрос железнодорожников. Их интересует, какую позицию займут североамериканские войска, базирующиеся в нашей стране, как только будет объявлена всеобщая забастовка. Имеется экстренное сообщение о рекогносцировках войск, эти сведения получены… через некоторых лиц. Этот вопрос не удалось изучить достаточно глубоко, но тем не менее существует надежда на то, что войска не будут введены в действие, если забастовка ударит по интересам «Тропикаль платанеры». Это было бы противоестественно — ведь лучшие люди Америки погибают на фронтах в Европе, Азии, Африке за свободу и демократию, а здесь, в одной из стран Американского континента, войска США будут оказывать поддержку правительству, которое само по себе является отрицанием всего, что они защищают.
— Так и надо будет сообщить железнодорожникам. Правда, я обычно был против подобных контактов, потому что это рискованно — выиграть ничего не выиграешь, зато можно случайно раскрыть свои карты. Но в конце концов, путейцы хотят выступать, имея верные шансы на победу.
— А вот еще одно срочное дело, — прервала его Малена. — Я говорю о человеке, который сумел бы проникнуть в контору управляющего тихоокеанским отделением «Платанеры».
— Сообщи, что он вскоре явится. И кроме того, предупреди Флориндо, чтобы этот человек не вздумал наняться работать грузчиком бананов. Это один упрямый мулат по имени Хуамбо.
— Есть также несколько предложений о разделении республики на определенные зоны. Нам следует уточнить, где мы должны говорить о хлебе, где — об освобождении, а есть зоны, где, собственно, нет никакой необходимости чего-либо требовать…
— Здесь — зона индейцев, которым надо вернуть землю, но это уже совсем другое дело. Сейчас речь идет о вовлечении людей в забастовку — одни пойдут на нее из-за хлеба, другие — ради свободы…
— Интересно, — заявила, входя, Худасита, — в этом гнездышке когда-нибудь будут есть или нет? Не правда ли, сеньорита, что это похоже скорее не на жилой дом, а на гнездо агути[73] посреди угольных полей?.. — И, по-прежнему обращаясь к Малене, она продолжала: — Вы не будете возражать против кофе с хлебом и только что сваренными бобами? Что, если мы подкрепимся, как вы думаете?
— Мы попросим сеньориту, — вмешался Хуан Пабло, — чтобы она каждый день заходила сюда поесть, иначе мне здесь подают только холодные невкусные бобы.
