всех царствующих фамилий Европы, где и отметил только что последовавшую кончину своего друга-князя и, так сказать, товарища по несчастью. Совершив этот акт, он долго рассматривал имя принца Гектора, после чего громогласно воскликнул: «Принц Гектор!» – и захлопнул фолиант с такой силой и яростью, что присутствовавший при сем гофмаршал в ужасе отскочил на целых три шага. Итак, князь поднялся, неторопливо прошелся по комнате взад и вперед и втянул в себя гигантскую понюшку испанского табака, которой, право же, было более чем достаточно, дабы упорядочить все его помыслы. Гофмаршал наговорил с три короба об усопшем властелине, который помимо множества богатств обладал еще и любвеобильным сердцем, а заодно и о молодом принце Гекторе, которого попросту боготворит неаполитанский король и вся неаполитанская нация, и т. д. и т. п. Князь Ириней, как будто даже не обращавший внимания на все эти разглагольствования, внезапно встал как вкопанный лицом к лицу с гофмаршалом, окинул его своим вселяющим страх и ужас взором Фридриха Великого, промолвил весьма выразительно «peut-être!» [70] и уединился в соседнем кабинете.
– О господи, – воскликнул гофмаршал, – у его сиятельства, должно быть, возникли важнейшие идеи, а чего доброго – даже и планы!
Впрочем, все именно так и было. Князь Ириней размышлял о богатстве принца, о его родстве с могущественными владыками, в его душе оживилась даже давняя уверенность, что принц Гектор когда-нибудь всенепременно и обязательно сменит шпагу на скипетр, и ему пришла в голову мысль, что женитьба принца на принцессе Гедвиге может повлечь за собой благотворнейшие последствия. Камергер, которого князь тотчас же послал, чтобы со своей стороны выразить принцу глубокое соболезнование по случаю кончины его родителя, получил поручение сунуть принцу в карман, соблюдая полнейшую тайну, чрезвычайно удачный и схожий вплоть до цвета лица миниатюрный портрет принцессы. Следует заметить здесь, что принцессу и в самом деле можно было бы назвать совершенной красавицей, если бы ее кожа была менее желтоватого оттенка. Именно поэтому ей весьма благоприятствовало вечернее освещение – она хорошела при свечах.
Камергер выполнил тайное поручение князя (который никому, даже княгине, не доверил ничего из своих намерений), и, следует сказать, выполнил весьма ловко. Когда принц увидел миниатюру, он пришел почти в такой же экстаз, как его коллега – принц из «Волшебной флейты». Подобно Тамино, он если и не спел, то воскликнул: «В портрете прелесть нежных чар» – и затем далее: «Ужель в душе любовный жар? – Да, то любви волшебный дар!» Что касается принцев, то не одна лишь любовь заставляет их энергично стремиться к прекрасному, впрочем, принц Гектор вовсе и не думал о каких-либо других выгодах, когда, присев к столу, он безотлагательно написал князю Иринею, прося у него дозволения добиваться руки и сердца принцессы Гедвиги.
Князь Ириней ответил, что поскольку он охотно даст согласие на бракосочетание, которого он от всего сердца желает, в знак уважения к памяти своего покойного друга-князя, то, собственно говоря, никакие дальнейшие домогательства вовсе и не требуются. Но так как, однако, необходимо соблюсти форму, то пусть принц соблаговолит направить в Зигхартсвейлер благопристойного человека соответствующего звания, которого принц мог бы уполномочить обвенчаться с принцессой, дабы по старинному прекрасному обыкновению сам принц уже направился бы при всех регалиях в постель. Принц отписал ему в ответ: «Прибуду самолично, мой благодетель!»
Князю это не слишком понравилось, ибо он считал венчание при посредничестве уполномоченного прекрасным, возвышенным, воистину княжеским, в глубине души радовался той великолепной церемонии, которая состоялась бы по этому поводу; утешило его разве то обстоятельство, что перед бракосочетанием можно будет устроить великий придворный праздник. Дело в том, что ему очень хотелось наградить принца большим крестом собственного княжеского ордена, учрежденного его отцом, крестом, который больше никто не имел права носить. Вот этот почти всеми забытый орден он и мечтал нацепить на мундир молодого принца, и притом самым торжественным образом.
Итак, принц Гектор прибыл в Зигхартсвейлер, чтобы взять в жены принцессу Гедвигу, а заодно и получить также большой крест этого самого пропавшего без вести ордена. Он, считая желательным, чтобы князь держал свое намерение в тайне, просил, преимущественно из-за Гедвиги, хранить молчание, ибо ему хотелось, прежде чем по всей форме добиваться ее руки, удостовериться в том, что Гедвига и впрямь любит его.
Князь не вполне уразумел, что именно хочет принц этим сказать, и высказал мнение, что, насколько ему известно, а также памятно, этой формы, то есть именно того, что касается необходимости убедиться в наличии любви перед бракосочетанием, в сиятельных домах никогда и в помине не было. Если же принц понимает под этим лишь не что иное, как только выражение известной attachement [71], то хотя, конечно, это до совершения обряда, пожалуй, собственно говоря, вовсе не должно иметь места, однако же поскольку легкомысленная юность склонна перескакивать через всякие препоны, имеющие отношение к этикету, то все это отлично может быть проделано в самый краткий срок, минуты за три до обмена обручальными кольцами. Великолепным и возвышенным было бы, конечно, если бы сиятельные жених с невестой в этот незабвенный миг проявили бы некоторую взаимную антипатию, но, к величайшему сожалению, эти правила высочайшего благоприличия в новейшие времена совершенно утратили свое былое значение!
Когда принц впервые увидел Гедвигу, он шепнул своему адъютанту на непонятном для посторонних неаполитанском диалекте: «Ради всего святого! Она – хороша, но появилась на свет неподалеку от Везувия, и пламя его сверкает в ее глазах!»
Принц Игнатий успел уже весьма деловито осведомиться, есть ли в Неаполе красивые чашки и сколько из них принадлежит принцу Гектору, после чего этот последний, отвесив множество поклонов, хотел было вновь обратиться к Гедвиге, но тут растворились двери и князь пригласил принца проследовать в парадную залу и принять там участие в роскошной церемонии, присутствовать на которой сочли необходимым все особы и персоны, которые хотя бы в незначительной степени, так сказать для себя, как вещь в себе, имели нечто общее с княжеским двором. На сей раз отбор производился с гораздо меньшей строгостью, чем прежде, когда зигхартсхофский придворный круг был столь избранным, что людей собиралось не больше, чем на скромный пикник. Госпожа Бенцон с Юлией присутствовали также.
Принцесса Гедвига была тиха, погружена в себя, безучастна, казалось, что она уделяет красивому южанину нисколько не больше внимания, чем всякому другому новому явлению при дворе, и спросила довольно брюзгливо свою приближенную фрейлину, краснощекую Нанетту, не сошла ли она, Нанетта, с ума, ибо та непрестанно нашептывала ей на ухо, что чужеземный принц такой красавчик,
