— Желез?..
— Ээ… аа… да. У меня много вложено в производство железа, стали, мешковины, шерстяных тканей… разных смесей овощных. Какие-то мерзавцы пытались обвалить мои акции. Сегодня я разделался с ними.
— Вот, значит, как, — сказала миссис Мейплбери.
— Именно так, — вызывающе ответил Бредбери.
— Так я и думала.
— Что значит «так и думала»?
— Думала, что разделался. Ведь так?
— Именно так.
— Вот я и говорю. Именно так.
— Да, так.
— Вот-вот, — заключила миссис Мейплбери.
И снова Бредбери почувствовал смутную тревогу. Сам по себе разговор с тещей не давал повода для беспокойства. Более того, посторонний наблюдатель счел бы его живым, остроумным и, в целом, непринужденным. Однако нечто неуловимое в поведении тещи насторожило Бредбери. Он что-то пробурчал и отправился переодеваться к ужину.
— Ха! — бросила миссис Мейплбери ему вслед.
Так обстояли дела в доме Фишеров. Как видите, герой моей истории постоянно обманывал женщину, которую — перед одним из престижнейших алтарей Нью-Йорка — поклялся любить до гроба. Если я не обманываюсь в вас, если вы хороший муж, то наверняка задаетесь вопросом: «А как же совесть Бредбери Фишера?». Раскаяние, говорите вы, должно терзать его душу. Вы полагаете, что угрызения совести пагубно отразились на его игре — может быть, еще не испортили драйв, но уж короткие удары непременно.
Однако вы забываете о том, что совесть Бредбери Фишера прошла длительное испытание на Уолл-Стрит и стала почти ручной. Не раз и не два, еще в ту пору, когда Бредбери вовсю занимался коммерцией, он, не краснея, вытворял с мелкими инвесторами такое, что, пожалуй, даже на пиратском корабле вызвало бы смущенный ропот. Не таков был Бредбери, чтобы испытывать муки совести из-за того, что немного обманывал жену.
Временами он слегка морщился при мысли о том, что будет, когда она обо всем узнает. Если не принимать это в расчет, я нисколько не погрешу против истины, сказав, что Бредбери и в ус не дул.
Кроме того, ему неожиданно стал даваться гольф. Бредбери никогда не жаловался на длину драйва, а тут вдруг у него пошла игра паттером. Через две недели после того, как Бредбери ступил на путь обмана, он, к изумлению публики и своему собственному, впервые в жизни сделал меньше сотни ударов за раунд. Спросите любого гольфиста — после такого в душе не может быть места раскаянию. Совесть может надоедать игроку, который проходит поле за сто десять ударов, но пытаясь достучаться до того, кто укладывается в девяносто девять или девяносто восемь, она попусту тратит время.
Нужно отдать должное Бредбери Фишеру. Он и вправду сожалел, что не может рассказать жене о своем рекорде. Вот было бы здорово взять кочергу, кусок угля и показать, как на последнем поле он ловко отправил мяч прямиком к лунке. Похвастаться успехами было решительно не перед кем, и отчаяние Бредбери лишь усилилось, когда неделю спустя он чудесным образом уложился в девяносто шесть ударов и получил приглашение участвовать в открытом чемпионате клуба.
— Рассказать? — спрашивал он себя, задумчиво разглядывая жену во время послеобеденного кофе.
— Пожалуй, не стоит, — верх взяла осторожность.
— Бредбери, — прервала его размышления миссис Фишер.
— Что, дорогая?
— Ты сегодня много работал?
— О, да, работал. Очень, очень много.
— Хо! — откликнулась миссис Мейплбери.
— Что вы сказали? — обернулся к ней Бредбери.
— Я сказала «хо»!
— И что значит «хо»?
— Просто «хо». Полагаю, никто не умрет, если я скажу «хо».
— Нет-нет, — ответил Бредбери. — Что вы. Конечно. Прощу вас.
— Спасибо, — сказала миссис Мейплбери, — хо!
— Ты там, на Уолл-Стрит работаешь, не покладая рук? — спросила миссис Фишер.
— Да, еще как.
— Дел, наверное, невпроворот?
— Невпроворот. Очень, очень много дел.
— Значит, ты не будешь возражать, если придется все это бросить?
Бредбери вздрогнул.
— Бросить?
— Да, не ходить больше в офис. Видишь ли, дорогой, — сказала миссис Фишер, — Воспер жалуется.
— На что?
— На твою работу. Говорит, что никогда не служил у коммерсантов, и ему это не по душе. Герцог довольно прохладно относился к коммерции. Так что, дорогой, боюсь, надо бы это прекратить.
Бредбери Фишер уставился перед собой невидящим взглядом, в голове звенело. Удар был неожиданный и оттого ошеломляющий. Бредбери побледнел и судорожно вцепился в кресло. Если путь на Уолл-Стрит ему заказан, то как же улизнуть из дома? А вырваться было просто необходимо, ведь на следующие два дня назначен розыгрыш кубка. Бредбери никак не мог пропустить такое. О, он должен быть там! Его рекорд — девяносто шесть, а у лучшего из соперников — сто один. Впервые у Бредбери появился шанс выиграть кубок, и что бы там поэты ни говорили про любовь, это замечательное чувство не идет ни в какое сравнение с жаром, охватывающим посредственного гольфиста, который видит себя обладателем кубка.
Словно в забытьи, Бредбери вышел из комнаты и направился в свой кабинет. Ему хотелось побыть одному и хорошенько подумать.
На столе лежала вечерняя газета. Бредбери машинально взял ее в руки и взглянул на первую страницу. Радостный крик сорвался с его уст.
Он вскочил и помчался к жене, сжимая газету в руках.
— Что вы на это скажете? — громогласно спросил Бредбери.
— Мы много чего много о чем можем сказать, — ответила миссис Мейплбери.
— Что там, Бредбери? — поинтересовалась жена.
— Боюсь, мне придется уехать на пару дней. Ужасно неприятно, но так уж вышло. Я непременно должен быть там.
— Где?
— Да, где? — спросила миссис Мейплбери.
— В Синг-Синг. В газете пишут, что завтра и послезавтра состоится торжественное открытие нового стадиона. Соберутся все люди моего круга, так что я тоже должен поехать.
— Должен, да?
— Непременно должен. Будет не по-товарищески, если я не приеду. Назначена игра с Йейлем, а потом праздничный банкет. Не удивлюсь, если меня попросят произнести речь. Да ты не волнуйся, дорогая, — сказал Бредбери, нежно целуя жену, — я вернусь совсем скоро.
Бредбери резко повернулся к миссис Мейплбери.
— Вы что-то сказали? — холодно спросил он.
— Нет, ничего.
— Значит, мне показалось.
— Я просто вдохнула. Если вам жалко для меня воздуха, так и скажите.
— Попрошу вас больше так не делать, — процедил Бредбери.
— В таком случае я задохнусь.
— Вот-вот, — ответил Бредбери Фишер.
Многие миллионеры, подобно Бредбери, посвящали лучшие годы жизни притеснению вдов и сирот и лишь потом открывали для себя гольф. Любой из них позавидовал бы бурной радости, которую испытывал Бредбери два дня спустя. Исполнились все его мечты. Он был на седьмом небе от счастья. Проще говоря, Бредбери вернулся домой, прижимая к груди небольшой жестяной кубок стоимостью в три доллара, выигранный им в упорной борьбе у тщедушного одноглазого джентльмена, что был его соперником по финальному матчу шестой лиги на открытом чемпионате гольф-клуба «Сквоши Холлоу».
Сияя, Бредбери вошел в дом.
— Тра-ла, — мурлыкал он, — тра-ла-ла.
— Прошу прощения, сэр? — переспросил Воспер, встретивший хозяина дома у двери.
— Что? А, ничего. Просто тра-ла.
— Очень хорошо, сэр.
Бредбери Фишер оглядел Воспера. Пожалуй, впервые он почувствовал, что на самом деле Воспер необыкновенно славный малый. Прошлые обиды позабылись, и Бредбери заулыбался Восперу, как восходящее солнце.
— Воспер, — спросил он, — какое у вас жалованье?
— Сожалею, сэр, — ответил дворецкий, — однако в настоящий момент я не готов предоставить вам точные сведения. Если желаете, я справлюсь в своих записях.
— Не нужно. Сколько бы там ни было, отныне вы получаете вдвое больше.
— Благодарю вас, сэр. Я полагаю, вы передадите мне письменное уведомление на этот счет.
— Хоть двадцать.
— Одного будет достаточно, сэр.
Бредбери галопом промчался мимо дворецкого и устремился к жене. Та была одна.
— Мама легла спать, — пояснила она, — голова заболела.
— Ну и ну, — ответил Бредбери. Все складывалось как нельзя лучше, — до чего приятно вернуться домой.
— Хорошо повеселился?
— Отлично.
— Встретил всех старых приятелей?
— До единого.
— И речь на банкете произнес?
— Я-то? Все закатывались от смеха под столы.
— Большой, наверное, банкет был?
— Не то слово.
— А как прошел матч?
— Лучше не бывает. Наши выиграли. Номеру 432986 перед самым свистком удался результативный проход на сто десять ярдов.
— Правда?
— А это, поверь, не так-то просто, особенно в кандалах.
— Бредбери, — сказала вдруг миссис Фишер, — где ты был все это время?
