Через пять недель Прокоп уже мог ходить с палочкой; он все чаще удалялся в свою лабораторию и работал как вол, до того, что возвращалась боль в ноге, и на обратном пути он всей тяжестью опирался на руку внимательнейшего Хольца. Карсон сиял, видя Прокопа таким мирным и трудолюбивым, и порой закидывал удочки туда, где почил в бозе кракатит; но Прокоп о нем и слышать не желал.
Как-то вечером в замке устроили торжественный soirée[152]; и на этот вечер Прокоп приготовил свое coup[153]. Княжна как раз стояла в кружке генералов и дипломатов, когда дверь распахнулась, и — вошел без палки строптивый пленник, впервые почтивший своим присутствием княжеские покои замка. Oncle Шарль и Карсон побежали ему навстречу, княжна только быстро, испытующе взглянула на него поверх головы китайского посланника. Прокоп воображал, что она подойдет поздороваться с ним; увидев же, что она заговорила с двумя пожилыми, декольтированными сверх меры дамами, он нахмурился и отступил в угол, неохотно раскланиваясь с блистательными персонами, которым Карсон представлял его под титулом «знаменитого ученого», «нашего замечательного гостя» и так далее. Казалось, Карсон принял здесь на себя обязанности Хольца — он ни на шаг не отходил от Прокопа. Чем дальше, тем отчаяннее скучал Прокоп; он забился в самый дальний угол и оттуда угрюмо смотрел на весь свет. Теперь княжна разговаривает с какими-то высшими сановниками, один из них даже адмирал, другой — крупная иностранная шишка; вот она торопливо взглянула в угол, где томился мрачный Прокоп, но в этот момент к ней подошел претендент на какой-то рухнувший трон и увел ее в противоположную сторону.
— Ну, я пошел домой, — пробурчал Прокоп; в его черной душе созрело решение незамедлительно сделать новую попытку к бегству. И в ту же минуту он увидел перед собой княжну; она протягивала ему руку:
— Рада, что вы уже здоровы.
Прокоп забыл все светские наставления oncle Шарля. Неуклюже двинув плечами (что должно было означать поклон), он сказал медвежьим голосом:
— А я думал, вы меня даже не заметили.
Карсон исчез, словно сквозь землю провалился.
Княжна сильно декольтирована, что повергает Прокопа в смятение; он не знает, куда глядеть, но видит только ее упругое смуглое тело, слегка припорошенное пудрой, и чувствует резкий аромат.
— Я слышала, вы снова работаете, — произносит княжна. — Над чем именно?
— Да так, по большей части над пустяками, — барахтается Прокоп; ага, вот случай загладить ту грубость… ну, ту выходку с рукой… но что же, ради всех святых, можно сказать ей хорошего?
— Если хотите, — бормочет он, — я проделаю… какой-нибудь опыт… над вашей пудрой.
— Какой опыт?
— Сделаю взрывчатку. На вас ее столько… что можно произвести пушечный выстрел.
Княжна рассмеялась.
— Я не знала, что пудра — взрывчатое вещество.
— Все — взрывчатое вещество… стоит только как следует взяться. Вы сами…
— Да?
— Нет, ничего. Затаенный взрыв. Вы — страшно бризантны.
— Стоит только кому-нибудь взяться за меня как следует, — усмехнулась она, но тут же стала серьезной. — Злая, бессердечная, бешеная, алчная и гордая — так?
— Девочка, готовая содрать с себя кожу… ради старухи…
Княжна вспыхнула:
— Кто это вам сказал?
— Oncle Charles, — брякнул Прокоп.
Княжна как бы заледенела и вдруг стала далекой, словно отодвинулась на сто миль.
— А, князь Рон, — сухо поправила она Прокопа. — Князь Рон много говорит. Рада, что вы all right[154].
Легкий кивок головы — и княжна уже плывет по залу в сопровождении кавалера в мундире, оставив Прокопа беситься в углу.
Тем не менее утром следующего дня Пауль принес Прокопу нечто вроде священной реликвии, сказав, что получил это от горничной княжны.
То была коробочка коричневатой пудры, издававшей резкий аромат.
Этот сильный аромат женщины дразнил и беспокоил Прокопа, когда он работал над коробочкой пудры: будто сама княжна стояла в лаборатории, нагибаясь над его плечом.
Старый холостяк, он и не подозревал раньше, что пудра, собственно, всего лишь крахмалистый порошок; видимо, он считал его минеральной краской. Ну что ж, крахмал — превосходная вещь, скажем, для нейтрализации слишком сильных взрывчаток, ибо сам по себе он флегматичен и туп; тем страшнее он будет, когда сам станет взрывчатым веществом. Но сейчас Прокоп совершенно не знал, как к нему подступиться. Тер ладонями лоб, преследуемый неотвязным ароматом княжны, и сидел в лаборатории ночи напролет…
Те, кто его любил, перестали ходить к нему; он прятал от них свою работу и нетерпеливо огрызался, думая только о злосчастной пудре. А, черт, что же еще испробовать? Дней через пять решение забрезжило перед ним; он бросился изучать ароматические нитроамины[155], после чего начал такую канитель по синтезированию, какой никогда еще не предпринимал. И вот однажды ночью перед ним лежала взрывчатка, сохранившая вид пудры и прежний резкий аромат; коричневатый порошок, от которого пахло кожей зрелой женщины…
Прокоп вытянулся на койке, измученный усталостью. Примерещился плакат с надписью: «Пудерит, лучшая взрывчатая пудра», а на плакате нарисована княжна, она показывает ему язык. Он хочет отвернуться, но с плаката протянулись две нагие смуглые руки — щупальцы медузы — и притягивают его к себе. Он вытащил складной нож из кармана, перерезал их, как колбасу. И тут же испугался, что совершил убийство, выбежал на улицу, на которой когда-то жил. У тротуара стояла рокочущая машина, он вскочил в нее с криком: «Поезжайте скорей!» Машина тронулась, и тут только он заметил, что за рулем сидит княжна, а на голове у нее — кожаный шлем, которого он до сих пор не видел. На повороте кто-то бросился навстречу, верно, чтоб остановить; нечеловеческий вопль, колеса перекатились через что-то мягкое, и Прокоп проснулся.
Потрогал лоб и понял, что у него жар; встал, пошел искать какие-нибудь лекарства. Не нашел ничего, кроме чистого спирта. Сделал порядочный глоток, ожег нёбо и гортань и снова, охваченный головокружением, улегся спать. Ему снились какие-то формулы, цветы, Анчи и бешено мчащийся поезд; потом все расплылось в глубоком сне.
Утром Прокоп достал разрешение произвести экспериментальный взрыв на полигоне, что вызвало у Карсона припадок необузданной радости. Прокоп отказался от помощи каких-либо лаборантов и сам присмотрел за тем, чтобы шпур был выбит в песчанике, как можно дальше от замка, в той части полигона, где не было даже электропроводки, так что пришлось применить обычный бикфордов шнур. Когда все было готово, он послал сказать княжне, что ровно в четыре часа дня ее коробочка с пудрой взлетит на воздух. Потом посоветовал Карсону очистить близлежащие дома и никого не допускать к месту взрыва в радиусе одного километра. Затем он потребовал, чтобы в виде исключения его под честное слово освободили от Хольца. Карсон, правда, подумал, что Прокоп делает слишком много шуму из пустяков, однако исполнил все его желания. К четырем часам Прокоп собственноручно отнес коробочку пудры к шпуру, в последний раз с какой-то жадностью втянул в себя аромат княжны и опустил коробочку в отверстие. Потом подложил под нее ртутный запал и прикрепил бикфордов шнур, рассчитанный на пять минут горения, после чего уселся рядом и с часами в руке стал ждать, когда стрелки покажут без пяти четыре.
Ага, теперь эта надменная княжна увидит, чего он стоит. О, это будет настоящий взрыв, не то что детские игрушки там, на Белой Горе, где ему вдобавок приходилось прятаться от полицейского; это будет славный взрыв, вольный огненный столб до неба, великолепная сила, исполинский громовой раскат; мощью огня расколется небо, и искра, высеченная рукой человека…
Без пяти четыре. Прокоп поспешно зажег шнур и, чуть прихрамывая, побежал прочь с часами в руке. Еще три минуты; скорее, черт возьми! Две минуты… И тут справа он увидел княжну в сопровождении Карсона — они шли к месту взрыва. На миг Прокоп застыл от ужаса, гаркнул предостерегающе: «Назад!» Карсон остановился; княжна, не оглядываясь, продолжала идти. Карсон засеменил за ней, видимо, уговаривая вернуться. Превозмогая резкую боль в ноге, Прокоп рванулся к ним.
— Ложись! — взревел он. — Ложись, черт вас…
Лицо его было так грозно, что Карсон побледнел, сделал два длинных прыжка и плюхнулся в глубокую щель. Княжна все шла вперед; от шпура ее отделяло уже не более двухсот шагов. Прокоп швырнул часы оземь и устремился за ней.
— Ложись! — рявкнул он, хватая ее за плечо.
Княжна порывисто оглянулась, смерила его изумленным взглядом — что он себе позволяет? Тут Прокоп обеими кулаками сшиб ее, упал на нее всей тяжестью.
Сильное, узкое тело отчаянно затрепетало под ним.
