Сильное, узкое тело отчаянно затрепетало под ним.
— Змея, — прошипел Прокоп и, тяжело переводя дух, изо всей силы грудью прижал княжну к земле.
Тело под ним выгнулось, метнулось в сторону; но — странно — из сжатых губ княжны не вырвалось ни звука, она только коротко, отрывисто дышала в лихорадочном единоборстве. Прокоп втиснул колено меж ее колен, чтоб она не выскользнула, ладонями зажал ей уши, молниеносно сообразив, что от взрыва у нее могут лопнуть барабанные перепонки. Острые ногти вонзились ему в шею, на щеке он почувствовал яростный укус четырех ласочьих резцов.
— Бестия, — прохрипел Прокоп, пытаясь оторвать от себя впившегося в него хищника; но княжна не отпустила его, словно присосалась, из горла ее вырвался воркующий звук; тело ее волнообразно билось и извивалось, как в судорогах. Знакомый резкий аромат одурманил Прокопа; сердце заколотилось набатом, он хотел уже вскочить, не думая о взрыве, который должен был произойти в ближайшую секунду. Но тут он почувствовал, что дрожащие колени обхватили и сжали его ногу, руки судорожно обвили голову и шею; на лице он ощутил влажное, жгучее, трепетное прикосновение губ и языка. Он застонал от ужаса и губами стал искать рот княжны. И тут грохнул невероятный взрыв, столб земли и камней вырвался из земных недр, что-то больно ударило Прокопа в темя, но он даже не почувствовал, ибо в этот миг впился губами в горячую влажность раскрытого, воркующего рта и целовал губы, язык, зубы; пружинистое тело под ним разом обмякло, длинными волнами пробегала по нему дрожь. Он увидел — или ему только показалось, — что Карсон встал, взглянул и моментально повалился снова на землю. Легкие пальцы щекотали шею Прокопа, доставляя невыносимое, дикое наслаждение; хрипящий рот прикасался к его лицу, к глазам мелкими, трепетными поцелуями, а Прокоп, как изнемогающий от жажды, приник к пульсирующей мякоти благоуханного горла. «Милый, милый», — щекотал, опаляя слух, горячий, влажный шепот, нежные пальцы зарылись в его волосы, податливое тело напряглось, надолго прижалось к нему; и Прокоп прильнул к сочным губам бесконечным, стонущим поцелуем.
Ррраз! Отброшенный локтем, Прокоп вскочил, потер себе лоб, как пьяный. Княжна села, поправила волосы.
— Подайте мне руку, — приказала она сухо, быстро огляделась, порывисто прижала его руку к пылающей щеке; вдруг так же порывисто отбросила ее, встала, застыла, широко раскрытыми глазами уставилась куда-то в пространство. Такая она пугала Прокопа; он хотел было броситься к ней, но она нервно передернула плечом, словно сбрасывая что-то; он видел, как она крепко закусила губу. Только теперь Прокоп вспомнил о Карсоне; тот нашелся недалеко: он лежал на спине — но уже не в щели, — весело таращась в синее небо.
— Ну, кончилось? — затараторил он, не вставая, и, сложив руки на животе, покрутил большими пальцами. — Я, видите ли, страшно боюсь таких вещей. Можно встать? — Он вскочил, отряхнулся, как пес. — Замечательный взрыв! — добавил восторженно, словно мимоходом взглянув на княжну.
Княжна обернулась к нему; была она оливково-бледна, но собрана и уже владела собой.
— И это все? — небрежно бросила она.
— Ах ты боже мой! — всплеснул руками Карсон. — Как будто этого мало! Подумать только — одна коробочка пудры! Слушайте, вы — чародей, вы продали душу дьяволу, вы владыка ада или кто… А? Ну, да! Властитель материи. Княжна — вот король! — объявил он с явным намеком, но тут же помчался дальше: — Гениально, правда? Исключительный человек. Мы — всего лишь тряпичники, честное слово. Как вы назвали сей продукт?
Ошеломленный Прокоп постепенно обретал равновесие.
— Пусть княжна будет крестной матерью, — сказал он, обрадованный, что сумел собраться с силами. — Эта взрывчатка… принадлежит ей.
Княжна вздрогнула.
— Назовем хотя бы… «вицит», — свистящим шепотом произнесла она.
— Как? — не сразу понял Карсон. — Ах, да, vicit, то есть «побеждает», так? Княжна, вы гениальны! «Вицит!» Превосходно! Ура!
А у Прокопа мелькнула в голове другая, более страшная этимология этого слова. Vitium. Le vice. Порок. Он с ужасом взглянул на княжну; однако на ее замкнутом лице невозможно было прочесть никакого ответа.
Карсон побежал к месту взрыва впереди всех. Княжна — видимо, намеренно — отстала; Прокоп думал, что она хочет что-то сказать ему, но она только показала пальцем на его щеку: смотрите, вот тут… Прокоп быстро схватился за щеку, нащупал кровоточащий след ее укуса; поднял пригоршню земли, размазал по лицу — как если бы при взрыве в него попал комок.
От взрыва образовалась воронка диаметром метров в пять; силу взрыва трудно было определить, но Карсон считал, что она в пять раз превосходит взрывную силу оксиликвита. Чудное вещество, заявил он, только, пожалуй, слишком сильное для практического применения. Вообще Карсон поддерживал весь разговор, искусно скользя по довольно заметным паузам. И когда он на обратном пути откланялся с несколько нарочитой поспешностью, — ему, мол, надо еще туда-то и туда-то, — тяжелое бремя пало на Прокопа. О чем с ней теперь говорить? Бог весть почему он думал, что и словом нельзя коснуться той дикой, темной минуты, когда произошел взрыв и «мощью огня раскололось небо»; в нем бродило горькое, неприятное предчувствие, что, заговори он об этом — и княжна с замораживающей надменностью оборвет его, как лакея, с которым… с которым…
Он гневно сжимал кулаки и мямлил о чем-то третьестепенном — кажется, о лошадях; слова застревали у него в глотке, а княжна заметно ускоряла шаг, торопясь добраться до замка. Прокоп сильно хромал — болела нога, но он не показывал вида. В парке он хотел было проститься, но княжна свернула на боковую дорожку. Он нерешительно последовал за ней; тут она прижалась к нему плечом, запрокинула голову, подставила жадные губы…
Той, маленькая китайская собачонка княжны, почуяла хозяйку и, визжа от радости, понеслась к ней через кусты и клумбы. Вот она! Ага! Но что это? Собачка стала как вкопанная: Угрюмый Великан схватил Госпожу, они вцепились друг в друга, шатаются в немом яростном единоборстве; ох, Госпожа побеждена, руки ее опустились, она, стеная, лежит в объятиях Великана; сейчас он ее задушит! И Той поднял тревогу: «На помощь! Помогите!» — кричал он на своем собачьем — или китайском? — языке.
Княжна вырвалась из объятий Прокопа.
— Ах, этот пес, этот пес, — нервно засмеялась она. — Пойдемте!
Прокоп был словно пьяный, ему трудно было сделать даже несколько шагов. Княжна взяла его под руку (сумасшедшая! Что, если кто-нибудь увидит…), потащила его, но и ей ноги отказываются служить. Она вцепилась в его руку, ей хочется рвать все в клочья, она втягивает в себя воздух сквозь зубы, хмурит брови, в глазах ее все темнеет; и, хрипло всхлипнув, она бросается на шею Прокопу, так что тот покачнулся, — ищет его губы. Прокоп впился в нее руками, зубами, готовый раздавить ее; долгое объятие, оба не дышат — и вот тело, натянутое, как тетива, слабеет, утрачивает силу, обвисает мягко и безвольно; закрыв глаза, покоится княжна на его груди, лепечет сладостные, бессмысленные словечки, позволяет ему покрывать бешеными поцелуями свое лицо, шею и сама возвращает их, как пьяная, словно не помня себя: целует его волосы, ухо, плечи — одурманенная, податливая, теряющая сознание, бесконечно нежная, покорная, как овечка, и может быть — может быть, о боже, счастливая в эту минуту каким-то невыразимым, беззащитным счастьем; о боже, какая улыбка, какая трепещущая, прекрасная улыбка на тихо шевелящихся губах!
Открыла, распахнула глаза, резко вырвалась из его рук. Они стояли в двух шагах от главной аллеи. Княжна провела ладонями по лицу, словно просыпаясь; отступила, пошатнулась, прислонилась лбом к стволу дуба. Едва Прокоп выпустил ее из лап, как сердце его заколотилось в отвратительных, унижающих сомнениях: Иисусе Христе, ведь я для нее слуга, с которым она… может быть… так только, распаляется… в минуту слабости, когда… когда ее одолевает одиночество или вообще… Теперь оттолкнет меня, как пса, чтобы потом… с другим…
Он подошел к ней, грубо положил руку ей на плечо. Княжна обернулась, кроткая, с робкой, почти боязливой, униженной улыбкой.
— Нет, нет, — шепнула, сжимая руки в мольбе, — пожалуйста, не надо больше…
У Прокопа сердце рванулось от внезапного избытка нежности.
— Когда? — глухо спросил он. — Когда я вас снова увижу?
— Завтра, завтра, — в страхе шептала она, отступая к замку. — Мне пора. Здесь нельзя…
— Завтра — когда? — настаивал Прокоп.
— Завтра, завтра, — нервно повторила она, лихорадочно ежась, и молча, поспешно пошла домой. Перед замком подала Прокопу руку:
— До завтра.
Сплелись горячие пальцы; не отдавая себе отчета, он тянул ее к себе.
— Нельзя, сейчас нельзя, — шепнула она и обожгла его пламенным взглядом.
