я нуждаюсь в твоем сострадании, твоем утешении! Все это не более чем чрезмерное раздражение, невероятное утомление от ужасного танца, из-за которого я расхворалась, но теперь это уже прошло, мне лучше! Принц отбыл в Зигхартсвейлер! Мне нужно на воздух, пойдем в парк!»
Когда обе они, Юлия и принцесса, находились в конце аллеи, яркий свет стал струиться им навстречу из глубины зарослей и до слуха их донеслись божественные песнопения.
– Это вечерняя литания в часовне Девы Марии, – воскликнула Юлия.
– Да, – сказала принцесса, – войдем туда, давай будем молиться! Молись и ты за меня, Юлия!
– Мы будем молиться, – сказала Юлия, охваченная глубочайшей болью за свою подругу, – мы станем молиться, чтобы злой дух никогда не возымел власти над нами, чтобы наша чистая душа не была бы расстроена кознями недруга рода человеческого.
Когда девушки подошли к капелле, находившейся в дальнем конце парка, поселяне шли оттуда, некоторые пели литанию перед украшенным цветами и озаренным множеством лампад образом Девы Марии. Они преклонили колени на молитвенной скамеечке. Тут певчие на маленьких хорах, расположенных сбоку от алтаря, запели «Ave maris stella» [74], гимн, который лишь совсем недавно сочинил Крейслер.
Пение началось тихо, затем становилось все сильнее и сильнее в «dei mater alma» [75], пока звуки, устремлявшиеся в «felix coeli porta» [76], не улетели прочь на крыльях вечернего ветра.
Девушки все еще стояли на коленях, испытывая глубочайшее благоговение. Священник бормотал молитвы, и издали, будто хор ангельских голосов с ночного, окутанного тучами неба, звучал гимн «О sanctissima» [77], который затянули возвращающиеся домой певчие.
Наконец священник благословил их. Тогда девушки встали и бросились друг другу в объятия. Неизъяснимое горе, слияние восторга и боли, казалось, вот-вот вырвется из груди, и кровавые капли, сочащиеся из уязвленного сердца, превратились в жаркие слезы, хлынувшие из очей. «Это был он», – тихо прошептала принцесса. «Это был он», – ответила Юлия. Они поняли друг друга. Лес в исполненном предчувствия молчании ожидал, когда взойдет месяц и рассыплет над ним свое мерцающее золото. Хорал певчих, все еще звучавший в ночной тишине, казалось, тянется навстречу облакам, которые вспыхнули, пылая, и растеклись над горами, обозначая путь сверкающего светила, перед которым бледнели и меркли звезды.
– Ах, – заговорила Юлия, – что же это такое, что так нас волнует, что как бы тысячами болей терзает нашу душу? Прислушайся только, как утешительно звучит отдаленный напев, слетая к нам вниз! Мы молились, и из золотых облаков кроткие духи говорили с нами о небесном блаженстве.
– Да, моя Юлия, – серьезно и твердо ответила принцесса, – да, моя Юлия, над облаками счастье и блаженство, и мне хотелось бы, чтобы ангел небесный вознес меня к звездам, прежде чем мною овладеет темная сила. Я хотела бы, пожалуй, умереть, но я знаю, что тогда меня снесли бы в княжеский склеп и предки мои, погребенные там, не поверили бы, что я умерла, и пробудились бы от своего смертного сна – и стали бы жуткими призраками и изгнали бы меня! Тогда я перестала бы принадлежать к мертвым и перестала бы принадлежать к живым – и нигде не нашла бы приюта и крова.
– Что ты говоришь, Гедвига, ради всего святого, что ты говоришь? – в испуге воскликнула Юлия.
– Мне как-то, – продолжала принцесса все тем же твердым, почти что равнодушным тоном, как бы упорствуя в этом тоне, – приснилось нечто подобное. Очень может быть, впрочем, что какой-нибудь мой грозный предок в могиле сделался вампиром и вот он теперь сосет мою кровь. Не в этом ли причина моих частых обмороков?
– Ты больна, – воскликнула Юлия, – ты совершенно больна, Гедвига, ночной воздух вредит тебе, идем, идем, поспешим скорее домой.
С этими словами она обняла принцессу, которая молча позволила себя увести.
Луна всплыла и висела теперь высоко над Гейерштейном; в магическом озарении, в таинственном сиянии стояли кусты и деревья и шептали о чем-то, и шелестели, ласкаясь к полуночному ветру на тысячи ладов.
– Как все-таки прекрасно, – сказала Юлия, – жить на земле; разве природа не предлагает нам все прекраснейшие свои чудеса, будто добрая мать своим любимым детям?
– Ты так думаешь? – спросила принцесса – и продолжала мгновение спустя: – Мне не хотелось бы, чтобы ты меня слишком глубоко поняла, и я прошу тебя считать все это лишь проявлением некоего дурного настроения. Ты еще ничего не знаешь о всеистребляющей боли жизни. Природа жестока к нам, она печется и заботится лишь о своих здоровых детях, а больных она покидает, и более того – обращает все виды грозного оружия против самого их существования. Ах! Ты знаешь, что для меня прежде природа казалась не чем иным, как картинной галереей, созданной для того, чтобы упражнять силы ума и рук, но теперь все иначе, ибо я ничего не чувствую и ничего не ощущаю, кроме ужаса этой природы. Я предпочла бы скорее бродить по ярко освещенным залам среди пестрой толпы гостей, званых и незваных, чем одиноко, лишь с тобой одной, плутать в этой яркой лунной ночи.
Юлии становилось страшно, она заметила, что Гедвига слабеет, что силы ее почти на исходе, так что бедняжке Юлии пришлось с трудом поддерживать Гедвигу и не давать ей упасть.
Наконец они достигли замка. Неподалеку от последнего, на каменной лавке, стоящей под кустом бузины, сидела какая-то женщина, закутанная в темные ткани. Как только Гедвига увидела ее, она воскликнула, полная радости:
– Спасибо тебе, Приснодева, и спасибо всем святым, она здесь! – и пошла, будто к ней внезапно вернулись силы, пошла, высвободившись от Юлии, к этой женщине, которая поднялась и глухо сказала: «Гедвига, бедное мое дитя!»
Юлия увидела, что особа эта, закутанная с головы до ног в какие-то темно-бурые ткани, оказалась пожилой женщиной, она была в тени, глубокие тени мешали разглядеть черты ее лица. Объятая дрожью, Юлия остановилась как вкопанная.
Обе они, незнакомка и принцесса, опустились на скамью. Женщина нежно убрала пряди волос со лба Гедвиги, затем ласково прижала к нему руки и заговорила медленно и тихо на каком-то языке, которого Юлия никогда не слыхала, нет, она не помнила, чтобы когда-нибудь слышала звуки этого языка! Это продолжалось несколько минут, и затем незнакомка крикнула, обращаясь к Юлии: «Девочка, поспеши в замок, позаботься, чтобы принцессу внесли туда. Она погрузилась в сладостный сон, от которого пробудится здоровой и радостной!»
Юлия, ни на мгновение не проявляя своего изумления, поступила так, как ей было велено.
Когда она вернулась вместе с камер-фрейлинами, они нашли принцессу заботливо закутанную в шаль: она и в
