самом деле сладко спала, незнакомка же – исчезла бесследно.
– Признайся, – молвила Юлия на следующее утро, когда принцесса пробудилась вполне исцеленная, не проявляя ни малейших следов вчерашнего потрясения, чего очень опасалась Юлия, – признайся мне, бога ради, кто была эта удивительная женщина?
– Я не знаю этого, – возразила принцесса, – один-единственный раз в моей жизни видела я ее до сих пор. Ты помнишь, как я однажды, еще ребенком, тяжело заболела и врачи приговорили меня к смерти. И вот тогда она сидела ночью у моей постели и убаюкивала меня, как давеча, и я погрузилась в сладкую дрему, из которой пробудилась совершенно здоровой. Прошлой ночью образ этой женщины впервые вновь возник у меня перед глазами, мне показалось, что она вновь должна появиться и спасти меня, – так и случилось на самом деле. Сделай это ради меня и не говори ни слова о том, что она явилась ко мне, и не дай ни словом, ни жестом заметить, что с нами случилось нечто чудесное. Вспомни Гамлета – и будь моим верным Горацио! Несомненно, что с этой женщиной связана какая-то тайна, но пусть эта тайна останется для нас с тобой как бы за семью печатями – мне думается, что углубляться в нее попросту опасно! Разве не довольно того, что я исцелена и весела, что я избавилась от всех призраков и привидений, которые преследовали меня? – Все изумлялись столь внезапному выздоровлению принцессы. Лейб-медик заметил даже, что ночная прогулка в часовню Девы Марии оказала на впечатлительную принцессу потрясающее и благодетельное воздействие и что он попросту забыл четко и определенно предписать совершение подобного рода прогулки. Однако же советница Бенцон пробормотала себе под нос: «Гм! Старуха приходила к ней – ну что ж, пусть на этот раз это ей сойдет с рук!» Ну а теперь самое время, чтобы тот роковой вопрос биографа: «Ты…
(Мурр пр.)…итак, ты любишь меня, милая Мисмис? О, повторяй мне это, повторяй тысячекратно, чтобы я пришел в еще больший восторг и смог бы наболтать столько вздора, сколько положено любовнику, созданному воображением величайшего романиста! Но, дражайшая моя, ты ведь успела уже заметить мою поразительную склонность к вокальному искусству, так же как и мою необыкновенную искусность во всем, что касается пения, – так, может быть, тебе угодно будет, драгоценнейшая моя, спеть мне хоть коротенькую песенку?» – «Ах, – возразила Мисмис, – ах, возлюбленный мой котик Мурр, конечно же, и я отнюдь не совсем неопытна в вокальном искусстве, но ты же знаешь, как обстоит дело с юными певицами, когда им впервые в жизни приходится выступать перед ценителями и знатоками! Страх и ужас, трепет и отчаяние настолько сдавливают им горло, что они оказываются не в состоянии петь, и прекраснейшие звуки, трели, морденты и прочие музыкальные украшения самым что ни на есть роковым и фатальным образом застревают у них в горле, как рыбья кость! – Спеть арию в подобных случаях оказывается совершенно невозможным, почему и вошло в правило открывать такого рода концерты дуэтом. Давай-ка, милый, попробуем исполнить с тобой хотя бы небольшой дуэт, ежели ты в настроении!» Это пришлось мне по сердцу. Мы сразу же запели нежнейший дуэт: «Узрев тебя лишь раз, к тебе всем сердцем льну я» и т. д. и т. п. Мисмис начала несколько боязливо, но вскоре в нее вселил бодрость мой уверенный фальцет. Голос ее был чрезвычайно мил, исполнение оказалось уравновешенным, мягким, нежным, – короче говоря, она показала себя с лучшей стороны, как отличная вокалистка. Я был в полном восторге, хотя и сознавал, что мой приятель Овидий вновь подвел меня. Ибо с cantare [78] у Мисмис все обстояло как нельзя лучше, поэтому обошлось вовсе без chordas tangere [79] и мне незачем было аккомпанировать ей на гитаре. Итак, Мисмис пела с исключительной легкостью, с небывалой выразительностью и с высочайшей элегантностью популярное «Di tanti palpiti» [80] и т. д. и т. п. От героически-напряженного речитатива она великолепно перешла к анданте воистину кошачьей сладости. Казалось, что ария написана специально для нее, так что мое сердце переполнилось и я испустил восторженный вопль. Ах! Мисмис непременно должна будет покорить этой арией души всех наших чувствительных котов! – Ну что ж, мы спели с ней еще один дуэт из новейшей оперы – и этот дуэт удался как нельзя лучше, казалось даже, что он нарочно написан для нас с ней – и только для нас! Райские рулады с небывалым блеском вырывались из нашей души, так как они по большей части состояли из хроматических гамм. Вообще следует заметить, что наше кошачье племя хроматично от природы и что всякий композитор, который вздумает сочинять для нас, превосходно поступит, ежели построит мелодии именно на хроматической основе. К сожалению, я запамятовал имя замечательного маэстро, который сочинил этот дуэт, – это прекрасный и милый человек, просто чудесный человек, композитор в моем вкусе!
Во время этого нашего концерта на крыше появился черный кот, который начал сверкать на нас своими пылающими глазами. «Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову, дружище, – крикнул я ему, – не то я выцарапаю вам глаза и сброшу вас с крыши, – ну а если, впрочем, у вас явилась охота спеть вместе с нами, то против этого у меня нет возражений!» Я знал этого молодого человека в черном, знал, что у него из ряда вон выходящий бас, – почему и предложил ему спеть одну вещь, которая мне, правда, не слишком нравится, но которая, однако, чрезвычайно подходила к предстоящей мне разлуке с Мисмис. Мы пели: «Ужели, мой дражайший друг, тебя я не увижу боле!» Однако едва я заверил черного кота в том, что боги будут охранять меня, как здоровенный обломок кирпича упал на крышу, едва не задев нас, и ужасающий голос проорал: «Да замолчите же, проклятущие коты!» И мы, гонимые смертельным страхом, устремились на чердак. – О бессердечные варвары, начисто лишенные чувства изящного, остающиеся невосприимчивыми к трогательнейшим жалобам и песням неизъяснимой любовной тоски – и порождающие одну лишь месть, одну лишь смерть и погибель!
Как уже сказано, то, что должно было освободить меня от моей любовной муки, лишь глубже ввергало меня в нее. Мисмис отличалась такой редкостной музыкальностью, что мы с ней вместе фантазировали преизящным образом. Напоследок она очаровательно спела мои собственные мелодии – из-за этого я чуть было совсем не потерял голову и ужасно терзался и мучился в моей любовной печали, так что совершенно побледнел, исхудал и вообще стал выглядеть самым отчаянным образом. И вот наконец, после того как я достаточно пребывал в ярости,
