Арнальдур зажег сигарету и небрежно спросил:
— Ты что, не собираешься впустить меня в дом? — Затем добавил понимающе и предупредительно: — У тебя кто-нибудь есть?
— У меня? — повторила задетая за живое Салка. — Нет, могу тебя заверить, я еще не общественная собственность.
Он посмотрел на нее, усмехнулся ее ответу.
— Входи, если хочешь, — сказала Салка. — Только у меня еще не убрано. Не успела даже застелить постель. Я только начала мыться.
— Продолжай, я не буду тебе мешать.
— Что?
— Я говорю — мойся, пожалуйста, я ничего не имею против.
— Этого еще не хватало!
— Мне часто приходилось видеть обнаженных женщин. Они меня нисколько не трогают. Одетые женщины волнуют меня куда больше.
— Вот как!
Он принялся осматривать кухню.
— Должна тебе сказать, я вовсе не женщина, — заявила Салка.
— Неужели? — Он направился к плите, где стоял кофейник, глубоко вдыхая идущий оттуда запах.
— Он горячий, — сказала Салка.
— Можно мне умыться? — спросил он.
— Здесь? — изумилась она. — Я думала, ты пришел ко мне с новостями.
— С новостями?
— Ну да. Чем кончился твой большевистский митинг?
— Мы, конечно, создали профсоюз. Кстати, спасибо, что ты расправилась с тем парнем. Ты, видно, сильная. А я нет. Ошибкой было с моей стороны не запастись револьвером, но откуда я мог знать, что Йохан Богесен стал таким образованным и применяет недозволенные приемы. Он делает успехи.
— Не хватало, чтобы ты еще стрелял в людей. Постыдился бы. Как ты можешь думать-то об этом?
— А ты вспомни, как однажды Йохан Богесен дал тебе две кроны, а его жена убивалась, что пришлось швырнуть тебе обноски своей дочери.
— Я помню и еще кое-что, например, как ты волочился за его дочкой, когда был жалким щенком. Она держала тебя на побегушках и гоняла за выпивкой.
— Совершенно верно. Хуже того, однажды ночью она заманила меня к себе, а потом выставила вон. Видите ли, я оказался недостаточно мужчиной для нее.
— Приятно слышать. Я считаю, ты должен быть, признателен Йохану Богесену за те книги, которые он давал тебе читать и которые ты никогда не возвращал.
— Если бы Йохан Богесен убивал людей в честном бою, я бы снял перед ним шляпу, но он просто убийца из-за угла. Он — раковая опухоль.
— Сказать такое о человеке в ясное воскресное утро! Да ты знаешь, что только благодаря ему мы все остались живы? Больше половины своей жизни он посвятил этому местечку.
— Ах, вот что! Между прочим, говорят, что вы с Тури стали большими друзьями. Он даже заходит к тебе по вечерам!
— Ну что ж, — сказала она холодно, — надеюсь, он у тебя ничего не отнял?
— О нет, конечно. Мне все равно. Но, может быть, тебе будет интересно узнать о его последнем обручении?
— Он обручен? Боже, как это меня трогает!
— Он обручен с дочерью датского пастора, которая два года назад заимела ребенка от подмастерья итальянского парикмахера.
— Удивительно. Он ведь постоянно пропадает в Португалии.
— Представляю, как он развлекает тебя россказнями о Португалии! Да этот жалкий купчик никогда не отваживается выезжать дальше ночного клуба Лорри в Фредриксберге. Но, как я уже сказал, теперь он собирается жениться и стать степенным человеком. Сейчас он пожаловал сюда, чтобы упросить своего отца построить ему дворец в Шарлоттенлунне стоимостью в полмиллиона. Вы, конечно, постараетесь сделать все возможное, чтобы поддержать Богесена в эти трудные для него дни. Будем надеяться, что заработная плата рабочих не повысится, иначе старику пришлось бы отказать славной парочке в загородной вилле в Дании.
— Все это враки, — ответила девушка равнодушным голосом. — Всем известно, что Йохан Богесен один из наиболее видных и независимых людей в Исландии. О нем часто пишут в самой большой столичной газете.
— О да. Он известный борец за независимость, такой известный, что когда несколько лет назад его дочь наградила многих жителей Силисфьорда одной болезнью, то ему быстро удалось ее изолировать: он купил ей в мужья морского офицера.
— Я уверена, все это чистейшая выдумка.
— Я слышал эту историю от доктора из Силисфьорда. Он мой школьный товарищ. Дело в том, что у Йохана Богесена в Силисфьорде живет кузина, вдова консула. Она самая добродетельная женщина в Исландии и единственная во всей округе, которая жертвует ежегодно двести пятьдесят крон миссии в Китае. Ей удалось обратить в христианство не одного китайца. Поэтому Йохан Богесен с полным основанием полагал, что женщине с таким исключительным положением на христианском поприще нетрудно будет обратить на путь истинный одну блудницу. И вот несколько лет назад, когда его дочь вернулась домой из очередной поездки в Копенгаген, он отправил ее под крылышко этой набожной женщины. Но результат был таков, что эта болезнь стала распространяться по городку известным, весьма непристойным образом.
— Даже если это и правда, разве Йохан Богесен от этого стал менее независимым человеком? Сейчас он сам собирается выпускать газету.
Правду говоря, Салка Валка не знала, многого ли она достигла, пустив в ход такой аргумент, тем более, когда Арнальдур объяснил ей, что типографский станок стоит пятнадцать тысяч крон, а заработная плата редактора такой газеты, задача которого будет заключаться в том, что-бы подрывать интересы рабочего класса, составит примерно такую же сумму в год. Девушка беспомощно сидела на кухонном столе, болтая ногами, обутыми в грязные сапоги. Колено проглядывало через дыру в старой юбке. Но она ничего не замечала. Он перестал говорить и смотрел на нее. Какая же она сильная и крепкая.
— Салка! — сказал он. — Если какую-нибудь женщину в Исландии и можно назвать товарищем — как обращаются коммунисты друг к другу, потому что они не делают различия между полами, — так ты — настоящий товарищ.
— А мне все равно, на каком языке ты ко мне обращаешься, Арнальдур. (Тем не менее она прикрыла колено, покраснела и спрыгнула со стола.) Ты знаешь, что нельзя поддерживать партию, которая основывается на учении, противоречащем всякому здравому смыслу. Как я уже говорила вчера на собрании, ты всегда жил в мире странных фантазий, далеких от настоящей жизни, и ты совершенно не понимаешь борьбы обыкновенных людей за существование. Для чего ты приехал к нам сюда, вот чего я в толк не возьму.
— Вчера ночью я организовал профсоюз.
— Наверное, в него вошли только подростки да пьянчуги.
— Малое становится большим. Это только начало. Во всяком случае, здесь с давних времен больше всего страдают дети.
— Пустая болтовня!
— Может быть. Я буду рад, если ты докажешь мне обратное. Но факты упрямы. Детская смертность в поселке очень возросла, в особенности за последнее время, с тех пор как Йохан Богесен наложил свою лапу на рыбью печень и икру. Доктор, посланный властями по фьордам для обследования состояния здоровья детей, говорил мне, что восемьдесят процентов детей в Осейри страдают от недоедания, не говоря уже о том, в каких условиях они живут, как они воспитываются. Я не хочу сказать, что недоедают только дети. Большинство взрослого населения — это толпа пролетариев, они страдают морально и физически от нищеты — этого христианского и почетного преступления буржуазии, о котором господа говорят с такой же набожностью, с какой они говорят о мучениях и смерти своего спасителя.
— Бедность вовсе не порок, — заметила девушка.
— Как бы не так! — воскликнул он возмущенно. — Да нет ничего более ужасного, чем бедность. В сравнении с нищетой все преступления, караемые процессуальным кодексом, выглядят добродетелями. Нищета — самое страшное преступление на земле.
— От тебя всегда можно услышать что-нибудь новое.
— Надеюсь, ты слыхала, что земля таит в себе неограниченные богатства?
— И ты веришь, что все могут жить хорошо? Нет, Арнальдур. Бедность и богатство — стихийные силы. Я читала об этом в статье. Ее написал в газете иностранец, наверное не менее образованный, чем ты. Он писал, что во всем мире идет борьба за существование. Одним удается достичь большего, чем другим. Некоторым вообще никогда не удается пробиться. Человек не должен ждать помощи ни от кого, нужно полагаться только на самого себя.
— Премного тебе благодарен. Насколько я тебя понимаю, ты собираешься произнести надгробное слово над своей покойной матерью. Что ж, еще не поздно.
Лицо девушки застыло. Сделав шаг вперед, она гневно сказала:
— Я запрещаю тебе говорить о моей матери. — Затем она отвернулась и исчезла в спальне, будто за каким-то делом. Когда она возвратилась, губы ее были бледны, на лицо ни кровинки.
— Между прочим, — заговорил снова Арнальдур. — В связи с тем, что ты говорила, я вдруг вспомнил: где сейчас Стейнтор Стейнссон?
