Она осталась сидеть и молчала. Он пошел один, тяжелыми шагами, и синий фиорд казался ему туманнее, и солнце было без блеска.
— Палль, Палль, что выйдет из этого? — сказал он про себя, проходя мимо кладбища. — Я желал бы лежать там, в тени под корнями деревьев, но покоя я бы там не нашел, если бы лежал там один! Гурли, Гурли!
* * *
— Теперь все идет шиворот-навыворот, мамаша, — говорил однажды осенью капитан, сидя в гостях у старой дамы.
— В чем же дело, милый Вильгельм?
Капитан рассказал свои затруднения.
— Да, да, это трудный случай, милый Вилли, но мы все же найдем выход. Это же невозможно, чтобы ты, взрослый мужчина, вертелся как какой-нибудь холостяк!
— Да, я думаю то же самое!
— Я ей недавно сказала совершенно прямо, что если она будет продолжать вести себя так, то доведет своего мужа до того, что он уйдет к дурным девушкам.
— Ну и что она на это возразила?
— Она ответила, что это он всегда может; каждый волен над своим телом.
— Она также, конечно! Прекрасная теория, должен сознаться! Я поседею, мамаша!
— Существует одно старинное испытанное средство: заставить ее ревновать. Это обыкновенно приводит к радикальному излечению, и если любовь еще есть, при этом средстве она наверняка обнаружится.
— О, конечно она есть!
— Конечно, любовь не умирает так внезапно, только с годами она может ослабеть, если это вообще возможно. Знаешь что — поухаживай за Оттилией!
— Ухаживать? За ней?
— Попробуй! Ты, наверно, знаешь, что ее интересует.
— Ну, надо подумать! Сейчас она занята статистикой! Падшие девушки, заразные болезни. Фу! Может быть, можно воспользоваться математикой, в ней я кое-что смыслю.
— Ну, видишь! Начни с математики, потом иди дальше, воспользуйся возможностью повязать ей шаль, застегнуть ботинки. Вечером провожай ее домой, выпей немножечко с ней, поцелуй так, чтобы это видела Гурли. Если понадобится, будь настойчивым, и она не будет на это сердиться, уж поверь мне. И главное, как можно больше математики, по возможности так, чтобы Гурли, ничего в ней не понимая, молча сидела около. А через неделю приходи ко мне и расскажи, как все это пойдет!
Капитан пошел домой, прочел поскорее последние брошюры о безнравственности и приступил к делу.
Через неделю он, довольный, сидел у своей тещи и пил хороший черри.
— Ну, рассказывай, рассказывай, — говорила старая дама и подняла очки на лоб.
— Ну, видишь ли, сначала дело шло нелегко — она была очень недоверчива, думала, что я хочу посмеяться над ней. Но я начал с того, что заговорил о колоссальном влиянии, которое оказала в Америке теория вероятности на статистику нравственности, это сделало почти эпоху! Да! Этого она не знала, и это ее привело в восторг. Я привел пример и доказал ей цифрами и буквами, что можно с большой вероятностью сказать вперед, сколько девушек падет в известный период времени. Это ее очень удивило. Я увидал, что заинтересовал ее, и хотел приготовить себе к следующей встрече триумф. Гурли была страшно рада, что мы подружились, и прямо побуждала нас сама быть вместе. Она выдворила нас в мою комнату, затворила за нами дверь, и мы сидели там целый день и считали.
Сама она, этот старый ящик, была совершено счастлива, видя меня наконец побежденным, и через три часа мы были уже друзьями. За ужином жена нашла, что такие друзья должны говорить друг другу «ты». Я ради такого большого события достал мой прекрасный старый черри и затем поцеловал Оттилию прямо в губы.
Да простит мне Бог мой грех! Гурли имела уже несколько испуганный вид, но не сердилась. Она была вся радость и счастье!
Но черри был крепкий, а Оттилия оказалась слабой.
Я помог ей надеть манто и проводил ее домой. На Степпхольмском мосту пожал ей руку, объяснил ей всю небесную карту. Она была в восхищении. Она так любила звезды, но никогда не знала их названий!
Она прямо ликовала, и мы расстались лучшими друзьями, словно уже давным-давно знали друг друга.
На следующий день — еще больше математики. Мы за ней просидели до ужина. Гурли приходила и уходила, кивала нам головой, а вечером я опять провожал Оттилию домой. На набережной я встретил капитана Берна и пошел с ним в Grand-Hotel, чтобы выпить стакан пунша. Домой вернулся только в час. Гурли еще не ложилась.
«Где ты пропадал так долго, Вильгельм?» — спросила она.
Точно черт меня толкнул — я ответил:
«Мы так долго болтали, Оттилия и я, что забыли о времени, — оно летело так скоро, скажу я тебе!»
«Я, собственно, не нахожу приличным проводить ночи с молодой девушкой», — сказала она.
Я смутился и сказал, что когда имеют многое сказать друг другу, то легко забывают, что прилично и что нет.
«О чем вы говорили?» — спросила Гурли и сделала свою гримаску.
Я не сумел сразу найтись.
— Это прекрасно, мой милый, — прервала его старая дама. — Ну, дальше, дальше!
— На третий день Гурли взяла свою работу и сидела у нас до конца математических занятий. Ужин не был таким веселым, как тогда, но зато еще более астрономическим. Напоследок я помогал этому старому ящику надевать калоши, и это произвело сильное впечатление на Гурли, которая только подставила щеку, когда Оттилия потянулась к ней с поцелуем.
Нежное рукопожатие дорогой и разговор о родстве душ и родине звезд и душ.
Затем я пил опять пунш в Grand-Hotel и вернулся домой в два часа. Гурли еще не спала, я это хорошо видел, но я прямо прошел в свою спальню — я живу теперь холостяком, как ты знаешь, и Гурли стыдилась войти ко мне, чтобы спросить. На следующий день — опять астрономия. Гурли заявила, что ей бы очень хотелось быть при этом, но Оттилия сказала, что мы уже много прошли, она хотела сначала дать Гурли основные понятия. Гурли обиделась и ушла. За ужином выпили много черри. После ужина я схватил Оттилию за талию и поцеловал. Гурли побледнела. При надевании калош я ее неожиданно тихонько ущипнул… гм… гм…
— Не стесняйся, мой милый Вильм, — сказала теща, — я ведь старая женщина.
— Гм!., за икру, впрочем, вовсе не такую уж противную; правда, вовсе не дурную, гм!..
Но когда я хотел надевать пальто, я увидел, что жена стоит здесь одетая, чтобы проводить барышню: Гурли находит для меня извинение, я в прошлый вечер простудился и не должен был выходить в свежий вечер. Оттилия выглядела разъяренной и не поцеловалась с Гурли.
На следующий день я должен был показать Оттилии в школе астрономические инструменты и объяснить их употребление. Она пришла, но казалась уязвленной, заговорила о Гурли, которая была недружелюбна с ней, и она не могла понять причины этому. Когда я пришел к обеду домой, я нашел Гурли совсем переменившейся, холодной и молчаливой как рыба. Она страдала, я это видел, нужно было разрубить только узел.
«Что у тебя вышло с Оттилией? Она была такая раздосадованная», — спросил я.
«Что у нас вышло? Я ей сказала, что она кокетка, — вот что у нас вышло!»
«Как ты это могла сказать! — воскликнул я. — Уж не ревнуешь ли ты?»
«Я? ревную ее? Я?»
«Да, меня это тоже удивляет, такой интеллигентной умной девушке никогда не придет в голову допустить до себя мужа другой!»
«Нет (наконец-то наступило!), но мужу другой может понравиться подойти к такой девушке!»
— Ха-ха-ха-ха! Теперь готово.
Я защищаю Оттилию до тех пор, пока Гурли не приходит в совершенное бешенство. В этот день Оттилия не пришла. Она написала ядовитое письмо и извинилась, что не может быть, — она заметила, что лишняя здесь. Я протестовал и сделал вид, что хочу идти за Оттилией, но тут Гурли вышла совершенно из себя! Она заметила, что я влюбился в Оттилию, и она, Гурли, для меня больше не существовала, она была недостаточно понятлива, ни на что не годилась, не могла постичь математику… Ха-ха-ха-ха!
Да, она не могла ее постичь, это я видел ясно! Я заказал сани, и мы поехали в Лидинаодро. Там пили глинтвейн и ели прекрасный завтрак — было так, как на свадьбе, — и затем мы поехали домой.
— А затем? — спросила старуха и взглянула через очки.
— Затем? Гм!.. Да простит мне Бог мои грехи — я ее соблазнил, просто соблазнил, перед Богом и моей совестью! Что ты на это скажешь, мамаша?
— Ты очень хорошо сделал! А теперь?
— А теперь все прекрасно — мы говорили о воспитании детей, об освобождении женщины, о всяких глупостях, о романтике, но мы говорили вдвоем, а так понимаешь друг друга лучше всего, не правда ли?
— Конечно, сердце мое. Ну, теперь и я к вам приду и посмотрю на вас.
— Сделай это, мамочка, ты должна опять увидеть, как танцуют куклы, поют и щебечут жаворонки и как весело и хорошо у нас, потому что никто не ждет чуда, которое существует лишь в книгах, не правда ли? Ты увидишь настоящий кукольный дом, я тебя уверяю.
Его отец умер рано, и он рос под надзором матери, двух сестер и множества теток. Брата у него не было. Они жили в своем имении в глуши Зодерманланда; кругом не было соседей, с которыми можно было бы завести знакомство. Когда ему минуло шесть лет, ему и сестрам наняли гувернантку, и в это же время в дом была взята маленькая кузина.
