– Разве они знают, куда их ведут? – огладил бороду рыжий. – Спроси барана, куда его пастух гонит. Русский сказал: вино пей, можно! С русскими женщинами спи, можно! Вот и побежали, как жеребцы. Родному отцу глотку перегрызут и к его баранам тропинку покажут.
– Ты, старик, головы людям не морочь, – поднялся Зулеинов. – Кто это собирается осушать поля по всему Джиликулю? Зачем же это, объясни-ка?
– Ты, может, и не знаешь, – глуп ещё и щенок, и не всё тебе знать полагается. А русские знают. И мы знаем. Землю у дехкан отнять силой боитесь, потому нет такого закона. Вот и порешили: давай загородим Вахш, вода уйдёт на пустыню, а их поля высохнут, бараны захиреют. Тут и сами свои кишлаки оставят: бери всё голыми руками. В каком деле помогаете? Разум вам затмило с тех пор, как от бога отвернулись! Бойтесь гнева божия!
– Ты нас, старик, богом не пугай, – сказал Зулеинов. – Мы на этот счёт не из пугливых. А с Вахшем это ты ловко придумал. Ловко, да не совсем. Какой дурак тебе поверит? Зачем советской власти у дехкан землю отнимать, когда тут вот, на голом месте, только пусти воду, такая уйма хорошей земли будет, что сколько на ней совхозов ни устраивай, всё равно рук не хватит. Из Ферганы таджиков выписывать придётся, – местными руками не осилим. Взялся врать – ври хоть так, чтобы складно было.
Старик расплевался и пошёл к ослу. Поднялись и остальные.
– Ты, щенок, прикуси язык, смотри, как бы не укоротили, – повернулся рыжий. – Побереги, пока со мной не встретишься. Скажи: обещал ещё раз поговорить с Уруном Писар-и-Шамси. Так и скажи.
Он пошёл отвязывать осла и, проходя мимо вагонеток, вдруг замахнулся камчой и хлестнул наотмашь по лицу облокотившегося на вагонетку Урунова. Урунов вскрикнул и упал лицом в песок.
Зулеинов схватил лопату и замахнулся на рыжего.
– Ты чего наших ребят трогаешь? – Он взвизгнул от боли и шарахнулся назад. Занесённая вверх рука хрустнула в суставе и выпустила лопату.
– На старшего руки не подымай, нехорошо, – назидательно сказал полван с волосатой грудью, отпуская руку Зулеинова.
Все четверо сели на ослов и мелкой рысью потрусили напрямик через равнину.
Зулеинов нагнулся над Уруновым и помог ему встать. По лицу Урунова текла кровь.
– Покажи лицо. Ну, ничего страшного. Почему он тебя съездил, а не меня? Послабее выбрал, собака. Кто это такой? Урун Писар-и-Шамси, говорит. Если не врёт, мы до него доберёмся. Не хнычь, за избиение комсомольца посидит месяц в домзаке.
– Это мой отец, – всхлипнул Урунов, отирая кровь рукавом рубахи. – Если на него пожаловаться в милицию, он меня убьёт.
– Ааа… Вот в чём дело! Ну, насчёт «убьёт» – это не так просто. За это к стенке ставят. А бить безнаказанно комсомольцев – сын или не сын – всё равно нельзя. Каждый – чей-нибудь сын.
Зулеинов согнул руку и, убедившись, что она не повреждена, забрался на вагонетку посмотреть, не идёт ли подмога…
…Пять вагонеток с песком и погруженными поверх рельсами двинулись в путь, запряжённые парой верблюдов впристяжку. За вагонетками шли четыре комсомольца с лопатами на плечах. Комсомольцы шли молча. Зной склеивал губы и глаза. Ноги скользили по хрустящему, утрамбованному песку, заплетаясь на шпалах.
– Ты что, из дому убежал? – после доброго часа молчаливой ходьбы спросил Зулеинов у идущего с ним рядом Урунова.
– Убежал…
– Старик в комсомол не пускал?
– Не пускал. Сказал, если пойду, – засечёт.
– Что же, ему советская власть не нравится? Бай небось? За баранов боится? Баранов у него много?
– Голов сорок. У нас в кишлаке были баи, у которых по шестьсот голов и больше. Вот тот, чёрный, что с сыном ехал, сын его тебе пить давал, тот большой бай был.
– А ходит рваный, можно подумать – бедняк.
– Все они так. Мой папа больше насчёт религии, чтобы всё по шариату. Если бы в комсомоле против бога не говорили, у нас много ребят бы пошло.
– А ты бы старику растолковал, он небось тёмный. У меня тоже старик очень бога уважал. Только не дрался, – слаб был. Я тогда совсем глупый бегал, ничего не мог объяснить по-научному, а только так, своим умом. Он меня тоже кораном хотел уломать. Всё, бывало, твердил, глядя на небо, на птиц летящих: «Кто, кроме бога, поддерживает их там?». А я ему: «Большое дело птица! Сколько весит самая большая птица? Фунтов двадцать! Выходит, бог больше двадцати фунтов в воздухе удержать не может. А вот человек сделал самолёт, – один хвост руками не подымешь, а в воздухе держится. Значит, человек сильнее бога. Я, говорю, пойду учиться, лётчиком буду, сильнее бога стану». Старик плюнет и уйдёт…
Вдали показались белые палатки. По мере приближения к месту работ наспех забалластированный путь всё более корежился под ногами. Состав остановился. Шагах в трёхстах, вдоль полотна узкоколейки, тянулась длинная вереница людей, занятых монтировкой рельсов. Несколько человек поднялось и помахало руками. Большая группа комсомольцев толпилась у входа в одну из палаток. Зулеинов, заслонив от солнца глаза, удивлённо посмотрел в сторону скопища.
– Что ж это они работу бросили и митингуют? – пробурчал он недовольно. – А ещё штурм называется! – Воткнув лопату в песок, он зашагал по направлению к палаткам. – Эй, ребята, хватит митинговать! Айда выгружать песок! Живо!
Несколько голов повернулось в его сторону, но никто не тронулся с места. Зулеинов вошёл в толпу.
– Что тут такое? Почему работу бросили?
– Анварову плохо, – повернулся один из комсомольцев. – Змея укусила, доктора надо.
Зулеинов протиснулся в палатку. Он увидел Нусреддинова, Полозову и ещё пяток комсомольцев, склонившихся над кошмой. На кошме лежал Сафар Анваров. Его правая нога, обнажённая до паха, ниже колена была туго перехвачена бечёвкой. Распухшая голень, прямая, как полено, кончалась несуразно короткой ступнёй без щиколотки, с посиневшими, раздутыми пальцами.
– Шароф! – окликнул вошедшего Нусреддинов. – Ты прямо с пристани? Когда грузовик придёт?
– Грузовик сломан. Обещали починить к вечеру. Надо позвонить по телефону и вызвать врача с головного участка, у них своя легковая.
Нусреддинов потянул Шарофа в угол палатки и зашептал:
– Телефон не работает. Пробовал дозвониться хоть до пристани, – нельзя. Посылать нарочного пешком или на верблюде, – к вечеру не доберётся. А тут надо немедленно. Что делать?… А?
– Как же это случилось?
– Как случилось? Просто. Пошёл искать камень, подложить под рельс, чтобы удобнее было заклепать гайку. В колючке не заметил, наступил на змею. Убил молотком, но уже после того, как укусила в ногу. Нога пухнет. За десять минут, смотри, как раздулась…
Анваров застонал.
– Очень болит? – наклонилась над ним Полозова.
– Шевельнуть не могу, – сказал с трудом Анваров. – Грузовика не будет?
– Ты лежи тихонько, – погладила его по голове Полозова. – Мы уже позвонили по телефону. Сейчас приедет доктор.
– Телефон не работает, – не открывая глаз, сказал Анваров.
Минуту он лежал неподвижно, потом приподнялся на локте, лицо перекосилось гримасой боли. Он привлёк за руку Полозову.
– Ногу надо отрезать, – сказал он хрипло. – В больнице всегда отрезают. Подложи полено, Мариам, пусть кто-нибудь из ребят топором. Я выдержу.
– Что ты, Сафар! Как же можно ногу рубить! Для этого инструменты нужны. Не выдумывай. Это же верное заражение крови.
– А так?
– Товарищ Мариам, – сказал в общей тишине Урунов. – Здесь поблизости, верстах в пяти, табиб[34] один живёт. Большой табиб! От змей лечит. Много людей вылечил. Я сбегаю.
В палатке зашептались.
Полозова поискала глазами Нусреддинова.
– Керим, как ты думаешь? – спросила она вполголоса. – Мне кажется, пусть бежит. У них в лечении укусов большой опыт…
– Очень умный табиб! – подтвердил Урунов. – Много-много вылечил, Я побегу, – он заторопился к выходу.
– Урунов!
Сафар присел на кошме. Урунов остановился.
– Не смей звать табиба! Ты – комсомолец. Стыдно! Обману веришь и других комсомольцев учишь. Вон иди! – он упал обратно в кошму. – Все уходите! Пусть Мариам и Керим останутся. Остальные – работать! Чего работу бросили? Керим, скажи им, чтобы шли работать. И никакого табиба! Кто побежит за табибом, – вон из комсомола!
Комсомольцы молчаливой гурьбою высыпали из палатки.
– Мариам… – тихо позвал Анваров. – Они ушли?
– Да, Сафар, все ушли. Здесь только Керим и я.
– Почему ты сказала при комсомольцах, чтобы за табибом посылать? Ай, Мариам, как нехорошо!
– Сафар, милый, не надо быть таким щепетильным. Пойми, врача ведь вызвать нельзя. А табибы, они, конечно, обманщики и трудных болезней лечить не могут, но здешних змей они знают лучше, чем европейские доктора, и от укуса змей у них есть свои испытанные средства. Почему не попробовать?
– При комсомольцах за табибом, как нехорошо…
– Слушай, Сафар, ведь никто не узнает. Все комсомольцы ушли на работу. Посадим тебя на верблюда и повезём. Скажем, что едем на пристань. Будет знать один только Урунов…
