Янко Есенский - Демократы

— Газеты ничего не писали.

— Мы заставили их молчать, — пояснил Микеска.

— Зачем? Именно о таком и нужно писать!

— Принимались во внимание интересы банка и нашей партии…

— Интересы вора, — возмутился Жалудь, — пусть бы весь мир узнал, что одним вором стало меньше.

— Вкладчики забрали бы свои деньги, банк кончил бы свое существование.

— В таких банках нет и геллера бедняка, — пошел с козыря Жалудь.

— Не знаете, как это произошло, и не болтайте, — оборвал его Радлак. Он хотел, по своему обыкновению, осадить Жалудя колкостью, чтобы тот не фанфаронил перед настоящими и будущими законодателями. — Вы, вероятно, пан советник, и на службе подписываете бумаги, не читая?

Жалудь понял намек и не остался в долгу.

— Если бы их составляли вы, я бы читал непременно!

Радлак готов был ответить резкостью, и она уже вертелась у него на языке, но тут Зачин заглушил спор криком:

— Розвалид, говоришь? В Старом Месте? Розвалид?.. Я же его знаю! Бога ради, что с ним стряслось? Он ведь был человек состоятельный, осторожный.

Узнал Зачин и Микеску:

— А, пан политический секретарь! Как же, как же, знаю.

Старе Место входило в его избирательный округ, он ездил туда сплачивать силы партии, и в таких случаях «Хозяин», официальный орган крестьянской партии, всегда печатал жирным шрифтом:

«Пан сенатор Зачин прибыл в Старе Место, где был тепло встречен своими избирателями».

— Розвалид не захотел пойти с сумой, — проскрежетал Радлак.

— Его погубили политические векселя, — хмуро пробурчал Микеска.

Все удивились. «Политический вексель»? Пожалуй, это единственный вексель, по которому не нужно платить. И чтобы человек из-за него кончал жизнь самоубийством?! Этот вексель выдается без бланка, без подписи, без срока. Обязательство чертят пальцем в воздухе или пишут вилами на воде. Неплатеж по нему обходится — самое большее — в несколько тысяч обманутых надежд избирателей. Из-за такого векселя никто не дырявит себе голову.

— Это совсем не то, что вы думаете, господа, — понял Микеска молчаливое изумление присутствовавших; откашлявшись и проглотив слюну, он пояснил: — Это не то, что вы имеете в виду, не «политический вексель» вроде обещания пересмотреть зарплату, который стоит в программе партии пятнадцать лет с отсрочкой платежа до дня, когда внуки подрастут. Розвалид погиб из-за самого настоящего векселя в пятьсот тысяч крон, который банк по его распоряжению оплатил влиятельному, но довольно бедному общественному деятелю для основания какого-то кооператива по выделке кож. Той самой кожи, что необходима на сапоги, которые мы давно обещали преподнести избирателям, чтобы им легче было шагать на выборы по лужам и грязи. Политические убеждения, которые держатся на сапогах и керпцах{103}. Поручителями были трое известных богачей, вексель обычный, краткосрочный, шестимесячный, а не на внуков. Розвалид не решился обидеть влиятельных лиц и не опротестовал вексель в срок. Вероятно, он надеялся, что, если понадобится, они поддержат нас, ну, скажем, при санации банка, каким-нибудь государственным или партийным вкладом под минимальные проценты, а то и беспроцентным. Он поручился за этих господ. А когда срок протеста прошел, господа вильнули хвостом и платить отказались. Поручитель по векселю похож на драгоценный камень в дешевой оправе: если выпал, то пропал, и перстень можно выбросить. Протест по векселю — та тонкая оправа, которая держит драгоценные камни — поручителей. Оправа лопнула, поручители выпали, и ни за что на свете не отыскать их! Сами понимаете, господа!

Господа понимающе покивали. Некоторое время все хранили стыдливое молчание. Ни один не отваживался спросить имена поручителей. А вдруг это известные деятели их партии?.. Наконец Семенянский робко прошептал:

— Наши?

— Не наши, — развеял опасения секретарь, — только несчастный Розвалид наш, а господа поручители из чужого лагеря.

— А банк? — осмелел Петрович.

— Под руководством наших людей. То-то и печально, — почесал в затылке Микеска. В горле у него засипело, как в непрочищенной трубке, он закашлялся и оглядел окружающих с таким видом, будто сам был повинен в несчастье, постигшем Розвалида.

— Ревизоры обнаружили потерявшую всякую ценность бумажку, — скорбно продолжал он, — и решили взыскать с должника, а в случае неуплаты — с того, кто пропустил срок опротестования векселя. А пропустил наш Розвалид. Дело затянулось. Начался процесс. Проценты, издержки росли. Банк негодовал. Конечно, взыскивать нужно, но взыскание взысканию рознь. Зачем свирепствовать?.. Случалось вам видеть бешеную корову? Сорвется с привязи, выбежит во двор, морда в пене, корова брыкается и любого готова поднять на рога. Она и то справедливее — бодает всех подряд, а банк поднял на рога, топтал и душил одного Розвалида. А он был человек хворый и нервный, не выдержал и задумал покончить с собой. Но и этого толком не сумел сделать. Руки у него тряслись. Револьвер, приставленный к виску, дрогнул, и пуля только скользнула по лобной кости: Падая, Розвалид стукнулся затылком об острый угол письменного стола. Эта рана оказалась тяжелее первой. Он не потерял сознания, но не шевелился и даже не кричал. Лежал на ковре и ждал смерти. Вместо смерти явилась кухарка. Молодая, красивая девушка. Она помогла ему встать, уложила в постель, позвала доктора. Жена увидела его уже в постели с забинтованной головой. Узнав о случившемся, она упала в обморок, ее едва привели в чувство. Доктор заключил, что ничего серьезного не произошло — разбита голова, и все. Он промыл раны, наложил швы, велел ему ходить, а жене — лежать, потому что сердце у нее слабое.

Микеска кисло улыбнулся.

— Стрелялся муж, а жена чуть не умерла. Врачу-то что! Для него это только разбитая голова, пустяк! — задыхался секретарь. — А вот те семьсот тысяч, по мнению Розвалида, стоили жизни им обоим, ему и жене. Бедняге ничего не хотелось, — подниматься с постели, возвращаться к жизни, идти в банк, где он уже не был директором. Пустили в ход все параграфы нового закона о банках, строгие, неумолимые, точные. На его вклады и ценные бумаги наложили арест, конфисковали мебель, ковры, книги. Спасибо еще, что кровати и матрацы, на которых лежали супруги, не вытащили из-под них и не унесли. Бешеная корова — пустяк по сравнению с бешеными людьми!.. А ведь это был даже не его долг. Да, люди становятся страшными, когда спасают свою собственность, бешеными и гнусными… Розвалид просыпался по ночам, искал револьвер, яд, нож, веревку, тяжелый предмет. Он не хотел больше жить. Если бы не кухарка, — благородная девушка, которая не спускала с него глаз, ухаживала за ним, успокаивала, — пожалуй, было бы у нас в одном доме двое похорон.

— А эти господа, эти негодяи — ничего? — негодовал Петрович на поручителей.

— Пальцем не шевельнули, — нахмурился секретарь.

— Возмутительно!

— Возмутительно, что директор вовремя не принял мер, — заступился за банк доктор Рубар. — Он мог всех вкладчиков по миру пустить. Это было бы куда хуже. Так — один нищий, ну, два, а то были бы тысячи.

— Возмутительно, — гневно возразил Петрович, — что поручители злоупотребили благородством директора и отреклись от своего обязательства.

— Надо разбираться, кто с кем может позволить себе поступить благородно. И вообще рыцарское благородство — понятие средневековое, а в банковском деле — это преступление.

— Рыцарства не было и в средние века. Рыцарское благородство — это романтический вымысел, — стыдливо вставил Семенянский.

— Существуют и нравственные причины. Я тоже не опротестовал бы вексель друга — Зачина или твой, — вывернулся Петрович.

— Для банка существуют только финансовые соображения. Там нет места дружеским чувствам. Розвалид поступил неправильно.

— А три поручителя, которые увильнули?

— С юридической точки зрения они правы.

— Фу! Ты циник!

— В таком случае и закон циничен.

— Розвалид напрасно спешил стреляться, — вскользь заметил Зачин. — Закон о банках направлен против истинных банковских воров — чиновников, директоров, управляющих банками. Жаль, но провинциальные финансовые власти не умеют его применять.

— Черта с два! — выпалил Петрович. — В свое время ты сам голосовал за этот закон, а не понимаешь, что беспощадная суровость банков есть результат политики государственных субсидий. Пусть не берут пособий, — уселся он на своего конька, — такое пособие — самый дорогой заем, проценты выплачиваются зависимым положением, потерей самостоятельности, унизительной кабалой, рабством. Независимые банки становятся пленниками того, кто их субсидирует, а он приставляет им штык к горлу. Директор предписывает: «Раздеть чиновников и одеть банк в их одежду. Снизить жалованье, премии, тантьемы. Пусть вернут все, что получили от банка». Вот потому-то банки и становятся фуриями, или, как сказал пан секретарь, бешеными коровами.