Слуга был француз; его звали Блэз. Мальчик мог вполне свободно разговаривать с ним на его родном языке, который знал лучше, нежели английский; ведь до того он почти всегда жил среди французов, и мальчишки в Илинге прозвали его французиком. Но он быстро выучился говорить по-английски и отчасти позабыл французский язык: дети легко забывают. Мальчику смутно помнился иной край, город с высокими белыми домами, потом море и корабль. Но все это сохранилось в его памяти лишь слабым воспоминанием, и таким же воспоминанием стал вскоре Илинг, по крайней мере, многие из тех горестей, что ему пришлось испытать там.
Слуга, с которым он ехал, веселый и словоохотливый малый, рассказал мальчику, что джентльмен, едущий впереди, — патер Холт, капеллан милорда, что самого его теперь будут звать мистер Гарри Эсмонд, что милорд Каслвуд его parrain [7], что он будет жить в большом Каслвудском замке, в…ширской провинции, где он увидит madame виконтессу, весьма знатную леди. И так, сидя на попоне перед седлом Блэза, Гарри Эсмонд доехал до Лондона и до большой красивой площади, называемой Ковент-Гарден, близ которой был дом, где остановился его покровитель.
Мистер Холт, патер, взял мальчика за руку и повел его к названному вельможе; вельможа, важный и ленивый на вид, в колпаке и цветастом халате, сосал апельсины. Он погладил Гарри по голове и дал ему апельсин.
— C'est bien ca [8], - сказал он патеру, внимательно оглядев мальчика, а джентльмен в черном пожал плечами.
— Пусть Блэз позаботится о его развлечении. — И вдвоем они отправились развлекаться, мальчик и лакей. Гарри шел вприпрыжку: он очень радовался прогулке.
До конца своей жизни он будет помнить радости этих дней. Monsieur Блэз повел его смотреть представление в театре, который был в тысячу раз больше и красивее балагана на илингской ярмарке, а на следующий день они катались по реке, и Гарри увидел Лондонский мост, а на нем дома и книжные лавки, совсем как на улице, и Тауэр, и львов, и медведей во рву — все это в обществе monsieur Блэза.
Наконец в одно прекрасное утро тронулся в путь целый поезд: впереди ехали милорд виконт и джентльмен в черном; потом monsieur Блэз и позади него, на особой подушке, Гарри, а за ними вооруженные пистолетами слуги вели в поводу вьючных лошадей. И всю дорогу француз рассказывал маленькому Гарри истории о разбойниках, от которых у мальчика волосы становились дыбом; и так его напугал, что, когда они прибыли на ночлег в большую мрачную гостиницу, он стал просить, чтобы его поместили в одной комнате с кем-либо из слуг, и спутник милорда, мистер Холт, сжалившись над мальчиком, приказал устроить для него постель в своей комнате.
Своей бесхитростной болтовней и чистосердечными ответами на вопросы мальчик, видимо, расположил к себе этого джентльмена, ибо на следующий день мистер Холт пожелал, чтобы Гарри ехал с ним, а не с лакеем-французом; и всю дорогу не переставал расспрашивать мальчика о его приемном брате и об илингской родне; о том, чему учил его старик дед, какие он знает языки, умеет ли читать, писать, петь и тому подобное. И мистер Холт узнал, что Гарри умеет читать и писать и отлично говорит на двух языках: французском и английском; будучи же спрошен, умеет ли он петь, мальчик затянул гимн сочинения доктора Мартина Лютера, чем вызвал у мистера Холта приступ веселости; даже grand parrain Гарри, в парике и шляпе с перьями, немало смеялся, когда Холт пояснил ему, что именно пел мальчик. Оказалось, что в церквах, где проповедовал мистер Холт, не поют гимнов доктора Мартина Лютера.
— Впредь больше не пой таких песен, слышишь ты, дурачок? — сказал милорд виконт, назидательно подняв палец.
— Мы постараемся научить тебя лучшим, Гарри, — сказал мистер Холт, и мальчик, послушный и ласковый от природы, отвечал, что "любит красивые песни и постарается выучиться всему, что пожелают джентльмены". В тот день он настолько понравился обоим джентльменам своими речами, что, прибыв в гостиницу, они усадили его с собою обедать и всячески поощряли его болтовню, а monsieur Блэз, с которым накануне он ехал и обедал, прислуживал ему за столом.
— Ладно, ладно! — сказал Блэз (на своем родном языке), когда они снова остановились в гостинице на ночлег. — Это мы тут до поры до времени маленький лорд; посмотрим, чем мы станем, когда приедем в Каслвуд, к миледи.
— А когда мы приедем в Каслвуд, monsieur Блэз? — спросил Гарри.
— Parbleu! Милорд не слишком торопится, — сказал Блэз, ухмыляясь. В самом деле, его милость, видимо, не спешил, ибо он затратил три дня на этот путь, который впоследствии Генри Эсмонд не раз совершал за двенадцать часов. Два последних дня Гарри ехал с патером, который был с ним так ласков, что к концу путешествия мальчик привык к нему и даже привязался, и в его маленьком сердечке не осталось почти ни одной мысли, которой он не успел бы доверить своему новому другу.
Наконец, на исходе третьего дня, они прибыли в деревню, живописно раскинувшуюся в долине и окруженную вязами; и все деревенские жители снимали шляпы и кланялись милорду виконту, который лениво кивал им в ответ, а какой-то толстый и важный мужчина в черном платье и широкополой шляпе кланялся ниже всех, и с ним милорд и мистер Холт обменялись несколькими словами.
— Вот это каслвудская церковь, Гарри, — сказал мистер Холт, — а это столп ее, ученый доктор Тэшер. Сними шляпу, сударь, и поздоровайся с доктором Тэшером.
— Приходите к ужину, доктор, — сказал милорд, на что доктор ответил новым низким поклоном, и кавалькада двинулась дальше, к возвышавшемуся впереди большому дому со множеством серых башен, увенчанных флюгерами, в окнах которого пламенело солнце; и на глазах у Гарри целая армия грачей пронеслась у них над головой и скрылась в роще за домом; и мистер Холт сказал ему, что грачи тоже живут в Каслвуде.
Они приблизились к дому и, проехав под аркой, очутились на обширном дворе с фонтаном посредине, где толпа слуг поспешила им навстречу, чтобы подержать стремя милорду, а также выразить свое почтение мистеру Холту.
Мальчик заметил, что все слуги смотрят на него с любопытством и переглядываются, улыбаясь, и ему вспомнились слова Блэза, сказанные еще в Лондоне; когда однажды Гарри заговорил о своем крестном, француз сказал: "Parbleu! Это сразу видно, что милорд ваш крестный папенька!" — слова, которых смысл остался тогда непонятным для бедного мальчика, но очень скоро он догадался об истине, и понял ее, и думал о ней с немалым чувством стыда.
Как только они спешились, мистер Холт взял Гарри за руку и повел его через двор к низкой пристройке, где помещались две комнаты; одна из них, по словам патера Холта, предназначена была для мальчика, тогда как другую, по соседству, занимал он сам; и как только лицо малыша было умыто, а платье самого патера приведено в порядок, спутник Гарри повел его к тем дверям, через которые вошел в замок милорд, и, поднявшись по лестнице и миновав переднюю комнату, ввел его в гостиную миледи, которая показалась Гарри пышнее даже покоев в лондонском Тауэре, где он лишь недавно побывал. Комната была богато убрана во вкусе елизаветинских времен, с расписными окнами и штофными обоями, которые солнце, проходя сквозь цветные стекла, раскрашивало в тысячу тонов; и здесь, у камина, торжественно восседала леди, вид которой ошеломил Гарри, когда патер подвел его к ее креслу.
Лицо миледи виконтессы было покрыто слоем белил и румян, доходившим до самых глаз, которым соседство краски придавало сверхъестественный блеск; на голове у нее возвышалась башня из кружев, прикрывавшая чащу черных локонов; не удивительно, что маленький Гарри Эсмонд испугался, когда впервые предстал перед ней в сопровождении доброго патера, исполнявшего роль церемониймейстера при этой торжественной процедуре; он таращил на нее глаза, которые от страха стали почти такими же круглыми, как и у нее самой, — так, бывало, он в Илинге смотрел на комедиантку, изображавшую злодейку-королеву в ярмарочном балагане. Миледи сидела у огня в большом кресле; на коленях у нее лежал бешено лаявший спаниель; рядом на маленьком столике стояли табакерка и коробочка с конфетами. На ней было платье черного бархата, а под ним — юбка из парчи огненного цвета. Пальцы ее были унизаны кольцами; на маленьких ножках, которые она любила выставлять напоказ, красовались чулки с длинными золотыми стрелками и белые туфли с красными каблуками; сильный запах мускуса исходил от ее одежд, когда она шевелилась или шла по комнате, опираясь на трость с черепаховой ручкой, а маленькая Фурия с лаем бежала за ней по пятам.
Миссис Тэшер, жена пастора, стояла подле миледи. Она была камеристкой ее милости еще при жизни старого лорда и, будучи душой предана этому занятию, охотно вернулась к нему, когда виконтесса Каслвуд вновь поселилась в отчем доме.
— Позвольте представить вашей милости вашего родича и нового пажа, мистера Генри Эсмонда, — сказал мистер Холт, низко кланяясь с шутливым смирением. — Поклонитесь хорошенько миледи, сударь; а теперь еще один поклон, хоть и не такой глубокий, госпоже Тэшер, прекрасной священнослужительнице Каслвуда.
