— Мы пропали, Сендерл! Ну и заварил ты кашу! Пойми ты, ведь Зелда пустится вдогонку, она…
— Не пугайся, Вениамин! Она прогнала меня ко всем чертям с такой злостью, точно я ее резать собрался. «Провались ты вместе с моим муженьком!» — прокричала она и захлопнула дверь. Я долго стоял на улице как очумелый. Потом вдруг вспомнил про ветряк и догадался, что ты уже, наверное, здесь. Потому-то она, видимо, и разбушевалась. «Провалитесь, говорит, вместе сквозь землю!» Надо полагать, она заметила, как ты уходил…
— Что? Что, Сендерл? Она заметила? Может быть, она идет следом, может, она уже идет сюда?
— Упаси бог, Вениамин! Она закрыла дверь на крючок. Перед самым уходом я еще раз постучал и спросил: «Зелда, что передать твоему мужу? Может, надумаешь передать ему что-нибудь?» Но она ни слова не ответила. Видать, крепкий сон у нее, не сглазить бы, здорово спит! Тогда я добавил: «Зелда, ты спишь? Ну и спи себе на здоровье! Всего тебе хорошего!» И ушел.
Последние слова, как целебные капли, привели Вениамина в чувство. Он вздохнул свободно, словно камень у него с души свалился. Лицо просияло, глаза зажглись великой радостью.
— Теперь, Сендерл, — как-то дико взвизгнул он, — теперь правой ногой вперед!
В это время из соседней лужицы донеслось кваканье лягушек. Они словно прощались с нашими путешественниками и проквакали в их честь торжественный марш. Тунеядовские жабы как-то особенно голосисто кричат в своих затянутых плесенью болотах и славятся на весь мир наравне с днепровицкими клопами и тараканами…
Что произошло с нашими путешественниками на первых порахНаши путники дружно снялись с места и пустились чуть ли не бегом, точно с цепи сорвались, точно погоняли их сзади кнутом. С развевающимися по ветру полами своих кафтанов они могли бы сравнить себя с кораблями, несущимися по морю на всех парусах. Кондукторы пресловутых дилижансов в наших краях могли бы пожелать своим клячам такую прыть: бегать бы им не хуже наших пешеходов! Сороки и вороны, разгуливавшие по земле, почтительно уступали им дорогу и с криком разлетались в разные стороны, до смерти напуганные странными двуногими существами, так энергично и стремительно шагавшими.
Никакое перо не в состоянии описать, как счастливы и довольны были наши герои. Безотчетная радость наполняла их сердца, они были довольны, сверх всякой меры довольны — собой, довольны друг другом, довольны всем миром.
Сендерл, видать, был очень рад, что вырвался из рук жены и избавился от столь тяжкого и горестного плена. Особенно досталось ему вчера, это был мрачный, безрадостный день, день мук и испытаний, оставивший по себе багровые следы на его теле, вырвавший с корнем немало волос из его бороды, бесстыдно расписавшийся иссиня-красными отметинами под обоими его глазами. Не про вас будь сказано, мужья подбашмачные, то, что досталось бедному Сендерлу от его благоверной!
Наши герои довольно долго бежали, еле переводя дух, молча, не произнося ни слова. Они распарились, крупные капли пота выступили у них на лицах. Сендерл стал понемногу отставать и сопел, как гусь.
— Скорее, скорее, Сендерл! — подбадривал Вениамин и неустанно несся вперед, точно богатырь, препоясавший чресла свои и ринувшийся в бой с луком и стрелами в руках.
— Ради бога, Вениамин, душу мою пожалей! — взмолился Сендерл. — Сил моих больше нет гнаться за тобой! Ты бегаешь, не сглазить бы, как олень по горам, как козел впереди стада.
— Быстрее, быстрее, Сендерл! — не унимался Вениамин и бежал вперед, гордый своей прытью. — Видишь, Сендерл, я готов бежать и бежать хоть на самый край света!
— Но к чему, скажи на милость, так торопиться? — спросил Сендерл. — Уверяю тебя, что мы не опоздаем. Если же и прибудем туда на день или даже на несколько дней позже, тоже беда невелика! До светопреставления еще далеко. Земля, как я слышал, продержится до седьмого тысячелетия, еще добрых несколько веков…
— Скорее, скорее, Сендерл, жаль время терять! Чем скорее мы выберемся из этих мест, тем лучше! Потрудись, Сендерл, постарайся! Ничего! Зато, когда прибудем на место, ты разомнешь косточки, будешь вольно дышать и жить как вельможа!
— Ты, конечно, прав, Вениамин. Тебе хочется поскорее, пусть будет по-твоему. Я не спорю. Но что поделаешь с ногами, с моими ногами?
Вениамину пришлось уступить и немного замедлить шаг.
Когда солнце вышло из своего шатра и стало сильно припекать, наши усталые странники свалились возле рощи, в стороне от дороги. Они взмокли, тяжело дышали и никак не могли прийти в себя. Свежие синяки на лице у Сендерла разопрели от зноя и причиняли мучительную боль, точно его иголками кололи.
Передохнув, Вениамин и Сендерл первым долгом достали свои талесы и филактерии и принялись за молитву. Вениамин молился горячо и при этом истово раскачивался. Ему бы следовало после этого рюмочку поднести, да где уж там было думать о таких вещах! Хоть бы хлеба кусок! Голод давал себя знать, аппетит от ходьбы разыгрался не на шутку. Вениамин готов был вола съесть, а тут, как назло, ни крошки хлеба.
Вениамин озирался по сторонам, хрустел пальцами, зевал, почесывался, причмокивал языком, приговаривал: «Та-та!» — теребил пейсы и бородку, снова почесывался, снова издавал какие-то нечленораздельные звуки… Наконец надумал: извлек из узелка небольшую книжицу, стал заглядывать в нее и что-то бормотать нараспев.
— Сендерл! — прервал он вдруг молчание. — А знаешь ли ты, что я читаю? Знаешь ли ты, почему я это читаю нараспев?
— Ты, верно, голоден! — простодушно высказал предположение Сендерл.
— Тоже сказал! — ответил Вениамин. — А если и голоден, — что из того?
— То-то и оно! Оттого и запел! — сказал Сендерл. — Есть такая поговорка: «Коли жид спiва? Коли вiн голодний…» Ты, Вениамин, пой, если тебе так нравится, пой себе, а я тем временем займусь кое-чем другим.
Сендерл сунул руку в свой узел и вытащил оттуда торбу.
— Нет, не знаешь ты, не понимаешь, Сендерл, почему я это делаю, — снова сказал Вениамин. — Сейчас я объясню тебе, глупенький, в чем тут смысл.
Но Сендерл был занят своим делом: он не спеша развязывал торбу. Вениамин заглянул в нее и почувствовал, как тепло разливается по всему его телу. В торбе было полным-полно всякого добра: огрызки хлеба, куски субботнего пирога, огурцы, редиска, лук и чеснок! Сендерл, совсем как добрая хозяйка, предусмотрительно наготовил всего и еще больше прежнего вырос в глазах Вениамина. Он радовался в душе, что всевышний послал ему такого прекрасного спутника. «Господь послал мне Сендерла, — думал он, — так же, как посылал манну небесную[16] сынам Израиля в пустыне».
После того как они подкрепились, Сендерл сложил остатки пищи в торбу и сказал:
— Этого нам хватит еще на раз, а торба пригодится на тысячу раз, на всю нашу жизнь. С нею мы, даст бог, будем по миру ходить. Ничего! Господь бог не без милости!
Сказочную скатерть-самобранку, которая по первому велению сама на стол собирает, нам, евреям, заменяет торба. Много, очень много людей всю свою жизнь удивительно легко кормятся при помощи торбы и оставляют ее в наследство своим детям, внукам и правнукам. Торба по сути дела всюду одна и та же, но у людей разных классов она обретает разное обличив и название. У простого люда — это обыкновенная торба, холщовый мешок, у людей высокопоставленных — это кубышка, всяческие общинные поборы, священнослужительство, благодетельство за чужой счет, благотворительная кружка, мирские денежки, ссудная касса, сочинительская болтовня и тому подобное. Но все это на самом деле только торбы, настоящие еврейские торбы…
— Сендерл! — сказал Вениамин, воодушевленный его словами. — Знаешь, само небо сочетало нас! Мы с тобою словно тело и душа. Ты заботишься о земном — о пище и питье на время нашего путешествия, а я — о духовном. Еще раз спрашиваю: знаешь ли ты, для чего я сейчас читаю молитвы? Я это делаю с умыслом. Когда мы с божьей помощью достигнем цели, нам нужно будет суметь сговориться с Моисеевыми потомками, Этим я озабочен. А говорят они не по-нашему. У них язык такой, каким написаны эти молитвы. Сам Эльдад Гадони, который прибыл к нам однажды из тех краев, сочинил эту молитву. Запомни, Сендерл! Здесь, в наших краях, можно объясняться на нашем языке, но там его, пожалуй, не поймут.
— В этих делах я целиком полагаюсь на тебя! — покорно ответил Сендерл. — Ты человек ученый, в книги свои заглядываешь и, верно, знаешь, что делаешь и куда идешь. Сам видишь, я даже не спрашивал тебя, идем ли мы правильным путем. Ты идешь, и я за тобой, как корова за теленком. Мне какое дело!..
Вениамина очень радовало, что Сендерл так крепко верит в его мудрость. Вениамин казался себе капитаном, самолично ведущим корабль по морю. Однако это не помешало ему тут же подумать, что он ведь и в самом деле не знает, где они находятся, возможно, что он заблудился или свернул с пути.
