Из осторожности не пошли гурьбой. Жанлен куда-то исчез. Маэ с женой двинулись вдвоем в сторону Монсу, а Этьен направился к лесу, решив присоединиться там к товарищам. Дорогой он встретил группу женщин и среди них приметил Горелую и жену Левака: они ели на ходу принесенные Мукеттой каштаны, поглощая их вместе с кожурой, — «чтобы подольше жевать и побольше живот набить». Но в лесу Этьен никого не нашел, все направились в Жан-Барт. Он бросился туда и поспел как раз в ту минуту, когда человек сто углекопов, среди которых был Левак, подходили к шахте. Люди собирались со всех сторон: Маэ с женой шли по большой дороге, женщины — напрямик, через поля; все шли вразброд, без вожаков, без оружия, стремясь к шахте так же естественно, как вода разлившихся ручьев стекает по склонам к низине. Этьен заметил Жанлена. Забравшись на мостки сортировочной, мальчишка устроился там, словно зритель на спектакле. Тогда Этьен побежал быстрее и вошел во двор вместе с первыми прибывшими. Собралось не более трехсот человек.
Все немного растерялись, когда на верхней площадке лестницы, которая вела в приемочную, показался Денелен.
— Что вам угодно? — крикнул он зычным голосом.
Проводив взглядом коляску, из которой его дочери, оборачиваясь, улыбались ему, он вернулся на шахту, вновь охваченный смутной тревогой. Однако все там было как будто в порядке, рабочие спустились в шахту, уже выдавали уголь на-гора, и Денелен немного успокоился; но лишь только он занялся деловым разговором с главным штейгером, сообщили, что подходят забастовщики. Он тотчас бросился к окну сортировочной и, увидев бурлящий людской поток, наводнивший двор его шахты, сразу понял свое бессилие. Как защитить эти строения, открытые со всех сторон? Ему едва удалось собрать вокруг себя человек двадцать рабочих. Все погибло.
— Что вам угодно? — повторил он, бледнея от ярости и делая над собою усилие, чтобы мужественно встретить беду.
Толпа загудела, заволновалась. Наконец выступил вперед Этьен и сказал:
— Господин Денелен, мы не хотим причинить вам зло. Но работу надо прекратить повсюду!
Денелен без стеснения назвал его дураком.
— А если вы остановите у меня работу, так что ж, вы добро мне сделаете? Да ведь это все равно, что вы бы мне в спину выстрелили, в упор… Нет, извините, мои рабочие спустились в шахту и не поднимутся раньше срока. Разве только вы сначала убьете меня!
В ответ на эти резкие слова раздался многоголосый крик. Маэ пришлось удерживать Левака, порывавшегося выскочить с угрозами; меж тем Этьен, выступивший парламентером, все пытался убедить Денелена в законности революционных действий забастовщиков. Но тот кричал о праве каждого не подчиняться им и работать. А впрочем, заявлял он, не к чему и обсуждать эти глупости, — он хочет быть хозяином на своей шахте. Он жалеет лишь о том, что в его распоряжении нет трех-четырех жандармов, чтобы очистить место от всякого сброда.
— Да, да, поделом мне, сам виноват! С такими людьми, как вы, можно действовать только силой. А то получится, как с нашим правительством, которое воображает, что удастся подкупить вас уступками. Но как только вам дадут оружие, вы свергнете правительство.
Этьен кипел негодованием, но все еще сдерживал себя. Он сказал, понизив голос:
— Прошу вас, господин Денелен, отдайте распоряжение, чтобы рабочих подняли на поверхность! Иначе я не отвечаю за своих товарищей, мне их не удержать. Пока еще можно избегнуть несчастья.
— Нет! Убирайтесь к черту! Кто вы такой? Я вас не знаю. Вы не из моей шахты, нечего вам и рассуждать… Только разбойники рыщут вот так по дорогам и грабят дома.
Злобные выкрики заглушили его голос; в особенности изощрялись в оскорблениях женщины. Денелен не унимался — у этого властного человека становилось легче на душе оттого, что он откровенно изливал свое негодование. Раз все равно его ждет разорение, нечего трусить и рассыпаться в бесполезных любезностях. А число подходивших забастовщиков все увеличивалось — их набралось уже человек пятьсот; они сгрудились у ворот и готовы были ринуться и растерзать Денелена. Главный штейгер шахты отдернул его назад:
— Господин Денелен, ради бога! Ведь они всех перебьют! Нельзя же так!
Денелен отбивался, негодовал и в последний раз крикнул толпе:
— Шайка бандитов, вот вы кто! Погодите, будет опять сила на нашей стороне! Будет! Вот тогда мы с вами поговорим!
Денелена увели. Толпа ринулась к лестнице, втолкнула передних на ступеньки, скрутила железные перила жгутом; женщины визжали, вопили, толкали мужчин вперед, натравливали их. Дверь сразу подалась, она была без засовов и замков, запиралась только на щеколду. Но лестница оказалась слишком узка для лавины осаждающих, в сумятице они сдавили друг друга на ступеньках и долго не могли бы войти, если бы в задних рядах не догадались пробраться через другие проходы. И тогда они заполнили все: приемочную, сортировочную, машинное отделение. Через пять минут им принадлежала вся шахта. Яростно размахивая руками, они с криками рассыпались по всем четырем ярусам, подхваченные бурей восторга, торжествуя свою победу над упрямым хозяином.
Маэ в испуге бросился по лестнице одним из первых, крикнув Этьену:
— Смотри, как бы его не убили. Не давай!
Этьен тоже помчался; потом, догадавшись, что Денелен забаррикадировался в комнате штейгеров, ответил:
— А что поделаешь? Разве мы будем виноваты?
Он взбесился.
Все же Этьен очень тревожился, так как еще владел собою и не хотел поддаваться порыву гнева. Кроме того, задета была его гордость — гордость вожака, увидевшего, что приведенное войско вышло из-под его власти, что это неистовство не похоже на картину, рисовавшуюся ему в мечтах: хладнокровное выполнение воли народа. Напрасно он призывал к спокойствию, кричал, что не следует бесцельными разрушениями действовать на руку врагам.
— В котельную! — вопила Горелая. — Погасим огонь.
Левак, найдя напильник, размахивал им, как кинжалом, и, перекрывая страшный шум, пронзительным голосом издал грозный клич:
— Перережем тросы! Перережем тросы!
Вскоре все подхватили клич. Только Этьен и Маэ все еще пытались уговорить товарищей, но голоса их терялись в буре криков, а добиться тишины они не могли.
— Но ведь в шахте люди, товарищи!
Шум усилился, со всех сторон кричали:
— Так им и надо! Зачем спустились?..
— Поделом предателям! Так и надо. Пусть там остаются… Да и нечего хныкать, — могут по лестницам вылезть!
Брошенная кем-то мысль о лестницах подлила масла в огонь, и Этьен понял, что придется уступить. Боясь, что произойдет еще большее несчастье, он кинулся к подъемной машине, решив хотя бы поднять клети, а иначе тросы, перепиленные на самом верху, могли разнести их в щепы, рухнув на них всей своей огромной тяжестью. Машинист куда-то исчез, так же как и дежурные рабочие; Этьен сам ухватил пусковую рукоятку; пока он маневрировал рычагами, Левак и двое других забрались на массивные стропила, поддерживавшие шкивы. Едва только клети встали на упоры, послышался пронзительный визг напильника, врезавшегося в сталь. Настала мертвая тишина; этот звук, казалось, потряс всю шахту, все подняли головы, смотрели, слушали в глубоком волнении. Маэ, стоявший в первом ряду, чувствовал, как его захватывает угрюмая радость, словно он надеялся, что сталь напильника избавит всех углекопов от горькой судьбы; когда перережут горло одной из проклятых черных пропастей, люди не будут туда спускаться.
А тут вдруг Горелая побежала по лестнице и снова завопила:
— Топки гасить! В котельную! В котельную!
Женщины помчались вслед за ней. Жена Маэ присоединилась к ним, чтобы не дать им все переломать: так же как ее муж, она хотела урезонить товарищей. Она была спокойнее всех в этой толпе и находила, что можно защищать свое право, не производя у хозяев разгрома. Когда она вошла в котельную, женщины успели изгнать оттуда двух кочегаров, и Горелая, вооружившись большой лопатой, присела на корточки перед одной из топок и с яростью принялась выгребать из нее раскаленный жар прямо на кирпичный пол, где уголь продолжал гореть, выпуская черный дым.
Всего в котельной было десять топок на пять генераторов. Вскоре и другие женщины яростно принялись за работу; усердствовала жена Левака, ухватив лопату двумя руками; рядом старалась Мукетта, подоткнув юбки выше колен, чтоб они не загорелись; в этой адской кухне, словно освещенной заревом пожара, все фигуры казались кроваво-красными, все были потные, растрепанные, страшные, словно ведьмы на шабаше. Гора раскаленного угля росла, от жара потолок обширного помещения котельной пошел трещинами.
— Довольно! — крикнула жена Маэ. — Загорится халупа!
— Вот и хорошо! — ответила Горелая. — Чистая будет работа!.. Ах они проклятые! Я ведь говорила, что отплачу им за мужа!
