— Я… я сама еще не разобралась в своих чувствах, — неуверенно пробормотала Мелани. Ее жар остыл, и она уже испугалась своей вспышки. — Я… я тоже готова отдать свою жизнь за наше Правое Дело, как готов отдать ее Эшли. Но… я считаю… я считаю, что мы не должны мешать мужчинам думать по-своему, потому что они умнее нас.
— В жизни не слыхала подобной чепухи! — фыркнула миссис Мерриуэзер. — Останови-ка лошадь, дядюшка Питер, ты проехал мой дом!
Дядюшка Питер, стараясь не пропустить ни слова из разговора, происходившего у него за спиной, промахнул мимо дома миссис Мерриуэзер и теперь начал осаживать лошадь. Миссис Мерриуэзер вышла из экипажа, ленты на ее чепце трепетали, как паруса под шквальным ветром.
— Вы еще пожалеете! — сказала она.
Дядюшка Питер хлестнул лошадь вожжой.
— Как же вам, молодые барышни, не совестно доводить мисс Питти до такого состояния, — укорил он их.
— Ни до чего они меня не довели, — ко всеобщему изумлению неожиданно заявила тетушка Питти, неизменно лишавшаяся чувств даже при куда менее волнующих обстоятельствах. — Мелли, милочка, я знаю, ты хотела заступиться за меня, и я очень рада, что наконец кто-то немножко сбил с Долли спесь. Больно уж привыкла всеми командовать. Как это ты так расхрабрилась? Но следовало ли тебе все-таки говорить все это про Эшли?
— Но это же правда, — сказала Мелли и беззвучно заплакала. — И я нисколько не стыжусь того, что он так думает. Он считает, что эта война нам не нужна, но он будет сражаться и, быть может, погибнет, а для этого нужно куда больше мужества, чем сражаться за дело, в которое веришь.
— Будет вам, мисс Мелли, не плачьте посреди улицы! — заворчал дядюшка Питер, нахлестывая лошадь. — Народ бог весть что про вас подумает. Сейчас приедем домой, там и поплачете.
Скарлетт молчала. Она даже не пожала руки Мелани, которую та подсунула под ее ладонь, ища утешения. Скарлетт читала письма Эшли с единственной целью — удостовериться в том, что он все еще любит ее. Теперь, после слов Мелани, ей открылся новый смысл тех фраз, которые она небрежно пробегала глазами. Она была потрясена, узнав, что человек, столь во всех отношениях безупречный, как Эшли, может в чем-то сходиться во взглядах с этим отщепенцем, Реттом Батлером. И она подумала: «Они оба знают истинную цену этой войне, только Эшли готов все же сражаться и умереть, а Ретт — нет. Значит, у Ретта просто больше здравого смысла». От этих кощунственных мыслей ее на мгновение объял ужас. «Они оба видят страшную правду, но Ретт предпочитает смотреть этой правде в глаза, и ему нравится говорить о ней людям и восстанавливать их против себя, а Эшли эта правда дается с мукой».
Все это совсем сбивало с толку.
По наущению миссис Мерриуэзер доктор Мид принялся за дело, кое облеклось в форму письма в газету. Имя Ретта Батлера названо не было, но в кого пущена стрела, сомневаться не приходилось. Редактор, учуяв общественное значение назревшей драмы, поместил письмо на вторую полосу газеты, что само по себе было смелым новшеством, поскольку первые две полосы неукоснительно отводились под объявления о купле-продаже рабов, мулов, плугов, гробов, о домах — на продажу или внаем, — о лекарствах от не подлежащих оглашению болезней, об абортивных средствах и о средствах для восстановления утраченной мужской потенции.
Письмо доктора сыграло роль запевалы в хоре возмущенных голосов, зазвучавших по всему Югу и клеймивших позором спекулянтов, барышников и обладателей правительственных подрядов. После того, как чарльстонский порт был практически полностью заблокирован канонерками северян, состояние дел в уилмингтонском порту — теперь уже главном порту южан — стало поистине скандальным. Спекулянты с набитыми деньгами карманами буквально наводнили Уилмингтон: они скупали все грузы с кораблей и припрятывали их, чтобы взвинтить цены. И цены взлетали вверх. Из месяца в месяц товаров становилось все меньше, потребности возрастали, росли и цены. Гражданское население вынуждено было выбирать одно из двух: либо обходиться без самого необходимого, либо покупать по спекулятивным ценам, и все бедняки и даже люди среднего достатка день ото дня испытывали все большие лишения. По мере роста цен деньги Конфедерации обесценивались, а стремительное падение курса влекло за собой дикую погоню за всевозможными предметами роскоши. Контрабандистам поручалось привозить насущно необходимое, а предметами роскоши разрешалось торговать только в виде исключения, но теперь уже все контрабандные суда были забиты ценными товарами, вытеснившими то, что требовалось для нужд Конфедерации. И люди как одержимые расхватывали предметы роскоши, спеша сбыть имевшиеся у них в наличии деньги из боязни, что завтра цены подскочат еще выше, а деньги обесценятся совсем.
И в довершение всего, поскольку Уилмингтон с Ричмондом связывала всего одна железнодорожная колея, тысячи бочонков с мукой и банок с копченой грудинкой портились на промежуточных станциях из-за нехватки подвижного состава. Спекулянтам же каким-то чудом удавалось за двое суток доставлять свои вина, кофе и тафту из Уилмингтона в Ричмонд.
Теперь уже открыто говорили о том, о чем раньше украдкой шептались: Ретт Батлер не только продает по неслыханным ценам товар со своих четырех судов, но и скупает грузы у других контрабандистов и придерживает их, чтобы еще больше взвинтить цены. Говорили, что он стоит во главе синдиката с капиталом в миллион долларов и штаб-квартирой в Уилмингтоне, созданного для скупки контрабандных грузов прямо в порту, что синдикат имеет десятки товарных складов как в Уилмингтоне, так и в Ричмонде; все они доверху набиты продуктами и одеждой, и все это не выбрасывается на рынок, чтобы еще больше вздуть цены. Теперь уже не только гражданские лица, но и военные начинали ощущать лишения, и озлобление против Ретта Батлера и других спекулянтов росло.
«Среди лиц, находящихся на службе в торговом флоте Конфедерации и прорывающих блокаду наших портов, есть немало отважных патриотов, — писал доктор в своем письме, — бескорыстных людей, рискующих ради существования Конфедерации своей жизнью и состоянием. Их имена бережно хранятся в сердцах всех преданных Делу южан, и разве кто-нибудь пожалеет для них того скудного денежного вознаграждения, которое они получают ценой риска? Это бескорыстные джентльмены, и мы их чтим. О них я не говорю.
Но есть другие — есть негодяи, скрывающие под личиной борцов против блокады свое стремление к наживе, и я призываю весь наш народ, сражающийся за самое Правое Дело, ведущий справедливейшую из войн, обрушить свой праведный гнев и мщение на головы этих хищных стервятников, везущих нам атласы и кружева, когда наши воины погибают от отсутствия хинина, нагружающих свои суда вином и чаем, в то время как наши герои корчатся в муках из-за отсутствия морфия. Я призываю проклятия на головы этих вампиров, сосущих кровь солдат, сражающихся под знаменами Роберта Ли, этих отщепенцев, по милости которых самое слово «контрабандист» стало отдавать зловонием для каждого истинного патриота. Можем ли мы терпеть в нашей среде этих гиен, разгуливающих в надраенных сапогах, когда наши парни шагают босиком в атаку? Можем ли мы и далее сносить, что они опиваются шампанским и объедаются страсбургскими пирогами, в то время как наши солдаты дрожат от холода у лагерного костра и жуют тухлую свинину? Я призываю каждого патриота-конфедерата вышвырнуть их вон!»
Атланта прочла письмо, вняла вещаниям своего оракула и, верная Конфедерации, поспешила вышвырнуть Ретта Батлера вон.
Из всех домов, двери которых были открыты ему в прошлом году, дом мисс Питтипэт оставался почти единственным, где его продолжали принимать и теперь, в 1863 году. И если бы не Мелани, то, вероятно, и в этот дом ему был бы закрыт доступ. Всякий раз при известии о его появлении в городе тетушка Питти падала в обморок. Ей хорошо было известно, что говорят ее друзья по поводу его визитов к ней, но у нее по-прежнему не хватало духу отказать ему в гостеприимстве. Стоило Ретту Батлеру появиться в Атланте, как тетушка Питти сурово сжимала свой пухленький ротик и заявляла во всеуслышание, что она встанет в дверях и не даст ему переступить порог. Но вот он появлялся перед ней с маленьким пакетиком в руках и неизменным комплиментом на устах, превозносил ее красоту и обаяние, и решимость бедняжки таяла как воск.
— Просто не знаю, что и делать, — жалобно вздыхала она. — Он смотрит на меня, и я умираю от страха при мысли, что он может натворить, если я откажу ему от дома. Про него такое говорят! Как вы думаете — он может меня ударить? Или… или… О, если бы Чарли был жив! Скарлетт, вы должны сказать ему, чтобы он больше не приходил, — сказать в самой вежливой форме. О боже! Я, право, думаю, что вы слишком поощряете его, и весь город об этом говорит, и если ваша матушка узнает, что она подумает обо мне? Мелли, ты не должна быть с ним так мила. Держись с ним холодно и отчужденно, и он поймет. Ах, Мелли, как ты считаешь, может быть, мне следует написать Генри, чтобы он поговорил с капитаном Батлером?
