— Ах, поднимите же мою работу, — сказала герцогиня.
Елена поднялась, посмотрела своей тиранке прямо в лицо и сказала:
— Нет, я этого не хочу.
Затем она ушла, песок хрустел под ее ногами, а шлейф поднимал небольшие облака пыли. Почти бегом поднялась она по лестнице и скрылась во дворце.
Этим была окончена ее карьера при дворе; от этого в сердце осталась заноза — Елена узнала, что значит впасть в немилость, и еще яснее поняла, что значит потерять место. Общество не любит, когда люди меняют места, и никто не мог постичь, как могла она добровольно отказаться от солнечного блеска жизни при дворе. Конечно, она была «отставлена». Это было настоящее слово: «отставлена».
Когда она это узнала, то это было для нее величайшим унижением. Ее родственники стали от нее отворачиваться, как бы боясь, что высокая немилость повредит и им. Она заметила, как холодны стали с ней ее приятельницы, как они довели свои поклоны до минимума, но, с другой стороны, она была принята с трогательной доверчивостью всеми, кто принадлежал к среднему классу.
Сначала это было для нее ужаснее, чем холодность ее круга, но в конце концов она убедилась, что было лучше играть здесь, внизу, первую роль, чем последнюю наверху; она стала заботиться о знакомстве с обществом штатских чиновников и профессоров академии, где она была принята с распростертыми объятиями. Ей оказывали здесь большое внимание; здесь она сама была генералом, и скоро около нее образовался целый штаб молодых ученых, бывших всегда к ее услугам. Она вызвала к жизни лекции для женщин. Старый академический хлам был извлечен из тьмы, очищен от пыли и выглядел как нечто совсем новое.
В столовой, из которой вынесли мебель, читалось о Платоне и Аристотеле перед публикой, которой естественным образом не хватало ключа к этому священному кладу науки. Елена чувствовала себя высоко поднявшейся над невежественной аристократией, непричастной к тайнам науки, и это придавало ей импонирующие авторитет превосходства. Мужчины благоговели перед ее красотой и неприступностью, но никогда не ощущали беспокойства в ее присутствии; она же принимала их ухаживания как необходимую дань и чувствовала мало благодарности за разные услуги, которые никогда не заставляли себя ждать.
Но затянувшееся положение незамужней девушки доставляло немало неудобств, и она с завистью смотрела на замужних женщин, которые пользовались большой свободой. Они могли одни ходить по улицам, разговаривать с каждым мужчиною, которого встречали, по вечерам оставаться вне дома как угодно долго и заставлять своих мужей, как лакеев, приезжать за собой. Кроме того, замужняя женщина имеет больше власти, больше престижа. Как свысока обращаются дамы с девушками! Но при мысли о замужестве в ее памяти воскресал эпизод с кобылой, и ее охватывало такое негодование, что она заболевала.
В это время в кругу Елены появилось новое лицо: это была молодая красивая жена профессора из Упсалы. Еленина звезда начала меркнуть, все ее поклонники скоро изменили ей и стали поклоняться новому солнцу. Елена не имела больше своего генеральского ранга, на который могла бы опереться, как раньше, аромат двора и военщины испарился, как духи с платка; она чувствовала себя беспомощной и сбитой с позиции. Единственный, кто остался ей верен, был доцент этики, который раньше не осмеливался приблизиться к ней.
Теперь пришло его время. С этого момента его услуги милостиво принимались, и его этика стала ей внушать неограниченное доверие.
Однажды вечером оба сидели в качалках в пустой столовой, где перед этим молодой доцент читал доклад «Об этическом моменте в супружеской жизни».
— Итак, вы понимаете брак как соединение двух идентичных «я»?
— Я думаю, — возразил он, — как я уже имел честь сообщить в моем докладе, что только при условии сходства двух соединяющихся индивидуальностей жизнь может подняться до чего-нибудь более высокого и постоянного.
— Что же это постоянное? — спросила Елена и покраснела.
— Дальнейшее существование двух проявлений жизни в одном новом «я»!
— Как? Вы думаете, что пробуждение этого «я» должно воплотиться в конкретное существо?
— Нет, фрекен, я только хотел сказать, пользуясь языком профанов, что брак должен при условии родства душ создать новое духовное «я», которое не может быть рассматриваемо как половое. Я думаю, что это новое существо, которое даст брак, должно быть конгломератом мужчины и женщины, новое существо, в котором будет сущность обоих, единство их разнообразий; вообще, пользуясь готовым выражением, можно сказать, что это будет феномен женщина-мужчина. Мужчина должен перестать быть мужчиной, женщина — женщиной.
— Итак, родство душ! — воскликнула Елена, радуясь тому, что удалось обойти все подводные камни. — Это гармония душ, о которой говорит Платон.
— Это настоящий брак, о котором я всегда мечтал, но который, к несчастью, благодаря теперешнему состоянию общества, я никогда не надеюсь реализовать.
Елена посмотрела на сучок на потолке и прошептала:
— Почему не можете вы осуществить вашу мечту?
— Почему? Потому что та, которая привлекла мою душу к себе, — не думает о любви.
— Дело вовсе не в том, думает она о любви или нет.
— И даже если она это думает, то все-таки всегда будет сомневаться в искренности этого чувства; вообще нет такой женщины, которая бы могла меня любить!
— О нет, — сказала Елена и посмотрела на его стеклянные глаза (у него действительно один глаз был стеклянный).
— Вы в этом уверены?
— Да, — сказала Елена, — потому что вы не такой, как другие мужчины; вы понимаете, что значит любовь душ!
— И если даже найдется такая девушка, то я все-таки не вступлю с ней в брак.
— Почему же?
— Жить в одной комнате! Нет!
— Это же не необходимо. Госпожа де Сталь имела одну квартиру со своим мужем, но комнаты у них были отдельные.
— Правда?
— Каким интересным разговором вы заняты? — спросила профессорша, которая в эту минуту выходила из гостиной.
— Мы говорим о Лаокооне, — ответила Елена и встала, уязвленная пренебрежительным тоном молодой женщины.
И решение было принято.
Через неделю было объявлено о помолвке Елены с профессором этики; осенью должна была состояться свадьба, и после этого молодая чета собиралась отбыть в Упсалу.
* * *
Свадебные гости разошлись, лакеи убрали столы, молодые остались одни. Елена была сравнительно спокойна, но зато он нервничал ужасно. Пока они были женихом и невестою, то проводили время в серьезных разговорах, никогда они не вели себя, как другие обрученные, никогда не обнимались и не целовались. При каждой такой попытке он встречал холодный взгляд Елены. Но он ее любил, как любит мужчина женщину: и душой и телом. Они ходили взад и вперед по ковру гостиной и искали темы для разговора, но молчание упорно возобновлялось. Свечи в люстре были наполовину потушены, в комнате еще стоял запах закусок и вина; на подзеркальнике лежал букет Елены и распространял запах гелиотропа и фиалок.
Наконец он остановился перед ней, простер к ней руки и сказал принужденно-шутливым тоном:
— Итак, ты моя жена!
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила быстро Елена.
Он почувствовал себя обезоруженным, опустил руки, но овладел собой.
Елена смерила его таким взглядом, как будто перед ней был пьяный.
— Объяснись, пожалуйста, — сказала она.
Это было именно то, чего он не мог сделать. Все философские и этические мостики были подняты.
Ей стыдно, думал он, это ее полное право, но я должен не забывать и о своих правах.
— Ты меня не понял? — спросила Елена, и ее голос начал дрожать.
— Нет, не совсем, конечно, — но, но, моя милая, моя любимая, гм… Мы… гм…
— Что это за тон вообще? Моя милая? За кого ты меня считаешь и каковы твои намерения? О, Альберт, Альберт, — продолжала она, не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Будь велик, будь благороден и научись видеть в женщине нечто высшее, чем просто самку, сделай это — и ты будешь велик и счастлив.
Альберт был побежден. Полный уничижения и стыда, стал он перед нею на колени и пробормотал:
— Прости, Елена, ты благороднее, чем я, чище, лучше; ты должна поднимать меня до себя, когда я буду так опускаться в пыль.
— Встань, Альберт, и будь силен, — сказала Елена пророческим голосом, — будь спокоен и докажи миру, что любовь есть нечто высшее, чем низкое животное побуждение. Спокойной ночи!
Альберт поднялся и посмотрел вслед жене, которая прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.
Преисполненный чистыми чувствами и благими намерениями, пошел также и Альберт в свою комнату, сорвал с себя фрак и закурил папиросу.
Это была настоящая холостяцкая комната, которую он себе устроил: с диваном для сна, письменным столом, полкой для книг и комодом. Он разделся, вымылся холодной водой, лег на софу и схватил первую попавшуюся книгу, чтобы почитать. Скоро, однако, он опустил книгу и погрузился в раздумья о своем положении.
