И не добавив больше ни слова, она взяла корзинку, отправилась в крестьянский союз и получила все сполна.
Хотя стрелок Хуа почти ни в чем не перечил жене, их мнения все же во многом расходились. Он, например, точно отличал свое от чужого. Она же имела другое понятие, считая: мое — это только мое, но и в чужом тоже есть моя доля.
Подчинившись сильному и решительному характеру жены, стрелок Хуа в конце концов стал послушно выполнять ее требования.
Однажды Го Цюань-хай заметил по этому поводу следующее:
— Наш старина Хуа сделался совсем ничтожным человечком. Он до того дошел, что и на мужчину перестал походить.
По характеру своему вдова Чжан совсем не походила на жену Хоу Длинные Ноги. Ли Лань-ин была робкой и уступчивой и делала все, что говорил ей муж. Работая с утра до ночи, она знала лишь свое хозяйство и в мужнины дела никогда не вмешивалась. Поэтому Хоу был в своем доме полным хозяином.
Вдова Чжан, напротив, была женщиной смелой, напористой и острой на язык. Переспорить ее Хуа Юн-си не мог и всякий раз, как только между ними возникали ссоры, терпел поражение. Она не позволяла ему уходить из дому и встречаться с людьми даже тогда, когда у него не было дел по хозяйству, и какие бы важные события ни происходили в деревне, супруги Хуа не интересовались ими.
Правда, в начале семейной жизни Хуа Юн-си пытался проявлять самостоятельность и ежедневно ходил в крестьянский союз, мало думая о домашних делах. И как только у жены не оказывалось сухих дров, а сырые дрова дымили, она, едва муж переступал вечером порог дома, накидывалась на него с бранью:
— Тебе кто больше нужен? Семья или крестьянский союз? Если крестьянский союз — пусть он кормит и тебя и твою семью. Другие женщины выходят замуж, чтобы мужчина кормил, одевал и заботился о них, а я, горемычная, вышла за тебя, чтобы ты шлялся где-то да ничего не делал для семьи! Придется мне, видно, найти любовника, который бы содержал и меня и тебя.
Это уж было слишком. Хуа Юн-си выходил из себя и отвечал бранью. Жена всплескивала руками, плакала и начинала собирать свои вещи. Хуа Юн-си, боясь, что она уйдет и оставит его в одиночестве, просил прощения. После долгих уговоров и раскаяния мужа она наконец соглашалась остаться и, всхлипывая, развязывала собранный узел, укоряя Хуа Юн-си в жестокости и коварстве.
Вечером, желая потуже натянуть узду, она делалась совсем нежной и приторно сладким голосом ворковала:
— Ты подумай только: кто же живет не работая? Неужели тебе еще не надоело бездельничать и бегать в этот крестьянский союз? Ты такой хороший человек, а работать не хочешь! Неужели у тебя хватит жестокости забросить дом и бедную семью? Ведь даже такой человек, как Конфуций, и тот всегда заботился о своей семье.
Хуа Юн-си начинало казаться, что жена совершенно права, а он действительно бездельник и негодяй, и, махнув рукой на крестьянский союз, он со рвением принимался за работу по дому. Активисты на все лады осуждали Хуа Юн-си. Один Сяо Сян никогда не отзывался о нем дурно. Он знал, что дело это вполне поправимо: нужно только пробудить человека ото сна, разжечь в нем угасшие силы. Именно за этим и пришел сегодня Сяо Сян к стрелку Хуа.
Они говорили долго. Начальник бригады был очень терпелив. Он заставил Хуа Юн-си вспомнить прошлое и убедил его, что прежние заслуги обязывают вернуться к той работе, которую он вел в деревне, что долг каждого человека трудиться на благо нового общества и что в этом труде — смысл жизни.
Хуа Юн-си внимательно слушал и не обращал ни малейшего внимания на жену, которая угрожающе хмурила брови, делая ему предостерегающие знаки.
Когда Сяо Сян кончил, Хуа Юн-си, опустив в раздумье голову, сказал:
— Ладно, начальник! Завтра же приду в крестьянский союз. Там и потолкуем обо всем.
Сяо Сян ушел довольный. Он вернул стрелка Хуа крестьянскому союзу. Теперь предстояло вернуть его партийной организации. Но с этим нельзя было спешить: нужно присмотреться к человеку, проверить его на работе…
Вернувшись к себе, в крестьянский союз, Сяо Сян присел к столу и принялся за письмо к заведующему орготделом уездного комитета партии.
«…Можно сколько угодно собрать сведений по интересующему тебя вопросу, — писал он, — но пока сам не расследуешь, до тех пор не поймешь его окончательно. Лишь после того как я сам побывал сегодня у Хуа Юн-си и побеседовал с ним, мне многое стало ясным. Семья, связывающая активиста по рукам и не дающая ему возможности развернуться, — явление довольно частое. Подобные случаи мне приходилось наблюдать и в деревне Саньцзя…»
Едва он успел закончить фразу, как в комнату вихрем влетела радостно возбужденная Лю Гуй-лань. Она была одета в зимний стеганый халат, на ногах соломенные туфли. Лю Гуй-лань отличалась от других деревенских девушек прежде всего тем, что одежда ее была хотя и проста, но аккуратно сшита и тщательно заштопана.
Быстро собрав исписанные листки, начальник бригады приветливо улыбнулся:
— Чему это ты так радуешься? Уж не самородок ли нашла?
Лицо Лю Гуй-лань раскраснелось от мороза, а грудь высоко вздымалась. Силясь сдержать душивший ее смех, она крепко зажала рот ладонью.
— Видно, и в самом деле что-то нашла, — рассмеялся Сяо Сян. — Ну, показывай.
— Да нет, ничего не нашла, начальник, ничего!.. — не выдержав, прыснула Лю Гуй-лань.
— Так чему же ты радуешься?
Она открыла было рот, но вдруг застыдилась и потупилась.
Начальник бригады внимательно посмотрел на девушку, желая понять, что ей от него надо, и спросил:
— Так в чем же дело?
— Надо кое о чем тебя спросить, — робко сказала Лю Гуй-лань и опять остановилась.
— О чем же?
Девушка подняла на него лукаво смеющиеся глаза и, тряхнув головой, откинула назад упавшие на лоб пряди:
— Тут одна женщина из нашего кружка просила узнать у тебя…
— Говори, я слушаю.
— …можно ли… значит…
— Да что можно?
— Ну, словом, можно ли ей развестись?..
Сяо Сян тотчас сделал озабоченное лицо. Лю Гуй-лань подождала, но так как он все еще продолжал молчать, спросила:
— Ну, ответь, можно или нельзя?
— Как тебе сказать… — заговорил начальник бригады, с трудом сохраняя серьезный вид. — Это, видишь ли, смотря по тому, кто и с кем разводится. Если, например, воспитанница из чьей-нибудь семьи пожелает развестись… — он помедлил, — …то ничего из этого не выйдет. Такой развод не разрешается.
Озадаченная Лю Гуй-лань опустилась на кан, и вся ее веселость мигом исчезла:
— Это почему же не разрешается?.. Значит… значит… вы обижаете девушек!..
— Почему? Мы никого не обижаем. Это девушка обижает свою будущую свекровь. Та ее кормит, одевает, заботится, а неблагодарная девушка…
— Я разве даром их кашу ела? — запальчиво перебила Лю Гуй-лань. — С одиннадцати лет работала на них и дома, и в поле. Мальчишке всего десять лет… старик — негодяй, а эта свекровь… Попробуй тронь ее только!.. Однажды кто-то слегка подстриг хвост ее рыжему коню, так она весь день ругалась. После этого соседи и те стали бояться заходить к ней в дом. Разве можно жить в такой семье? Лучше в колодец броситься. Ты, начальник Сяо, не знаешь, какая это семья, а говоришь! Сколько я хлебнула там горя за эти годы! Холодную кашу и ту не всегда ела, а горячую разве только по праздникам давали. Хорошей одежды никогда не носила. Как-то раз эта свекровь так ударила меня мотыгой, что я… Да что там говорить!.. Для чего же тогда люди переворот делали, раз все равно нельзя изменить свою несчастную жизнь? Остается мне, видно, только умереть. Конечно, кому какое дело до таких, как я! Умерла и все…
Из глаз ее брызнули слезы. Она вскочила и, закрыв лицо рукавом, кинулась к двери. Сяо Сян удержал ее и усадил на кан:
— Я же пошутил, глупенькая! Неужели ты могла подумать, что это правда? При демократической власти никто не может выдать девушку против воли или заставить ее жить с нелюбимым человеком. Сходи к оспопрививателю, пусть составит тебе заявление и пошлет его начальнику района. Тогда тебя и твою свекровь вызовут и расследуют дело. Если правда на твоей стороне, все будет в порядке.
Лю Гуй-лань взглянула на него с благодарной, счастливой улыбкой.
— Ну так… а теперь признайся мне, кого же ты любишь? — улыбнулся начальник бригады.
Девушка низко опустила голову и чуть слышно отозвалась:
— Этого нельзя сказать…
— Как так нельзя сказать? Тогда дело может осложниться, — снова сделал озабоченное лицо Сяо Сян.
— Неужели осложнится? — с тревогой спросила Лю Гуй-лань.
— А как же, обязательно осложнится.
— А если я тебе скажу, ты никому не расскажешь?
— Конечно. И предупреждать нечего.
Лю Гуй-лань вся вспыхнула:
