— А ну, пошел отсюда, — сказал он, перепрыгивая через стойку, — чтоб духу твоего здесь не было.
Чарльз, как тигр, перемахнул через стойку следом за хозяином, они вдвоем вышвырнули пьяницу за дверь.
— Он никого не хотел обидеть, — сказал один из его дружков. — Завтра притащится снова и будет просить у вас извинения за свои слова.
— Не нужны мне его извинения, — сказал Уильям. — А обзывать меня жуликом я никому не позволю… Заберите своего приятеля и смотрите, чтобы он больше не попадался мне на глаза.
Внезапно лицо Уильяма побелело. Он мучительно закашлялся и облокотился о стойку; этот высокий крепкий мужчина, казалось, вдруг совсем ослаб. Эстер увела его в гостиную, оставив Чарльза обслуживать посетителей. Эстер присела возле мужа и взяла его руку — рука дрожала, как сухой лист на ветру. Вошел мистер Блейми и спросил, можно ли принять ставку от одного молодого человека из учителей: тридцать шиллингов, десять к трем на фаворита. Эстер заявила, что сегодня Уильям не будет больше заниматься клиентами. Через десять минут мистер Блейми появился снова и сообщил, что в зале целая куча жаждущих сделать ставки. Неужто ни от кого не принимать?
— Ты их всех хорошо знаешь? — спросил Уильям.
— Да, вроде так, хозяин.
— Гляди, не связывайся ни с кем, кого не знаешь. Мне совсем худо, даже язык не ворочается.
— Лучше бы спровадить их всех отсюда, — сказала Эстер.
— Так они ж переметнутся к кому-нибудь другому.
— И пусть. Они знают, что тут без обмана, и прибегут обратно.
— Ну, я не так уж в этом уверен, — чуть слышно прошептал Уильям. — Ты только поосторожней, Тедди, и все, думается мне, будет в порядке.
— Конечно, хозяин, зарываться не стану.
Как-то раз после полудня в пивную «Королевская голова» заглянул Фред Парсонс. На нем была куртка и фуражка Армии спасения. Его теперь уже величали «капитан Парсонс». В зале было пусто, в эти часы торговля замирала. Утренние клиенты, сделав свои ставки, разбрелись кто куда, и Уильям пошел прогуляться, зная, что новая волна посетителей нахлынет не раньше вечера, когда выйдет «Ивнинг стандард». В доме оставались только Эстер и мальчишка-подручный. Мальчишка подметал двор, а Эстер шила, сидя в гостиной. Услыхав шаги, она вышла в зал. Увидев ее, Фред растерялся; он явно был обескуражен.
— Ваш супруг дома? — спросил Фред. — Я бы хотел побеседовать с ним.
— Нет, муж ушел. Вернется через час, не раньше. Что ему передать?
Эстер хотела было спросить: «Как ты поживешь?» — но Фред держался так чопорно и голос его звучал так сухо, что она воздержалась от вопроса. Однако, по-видимому, это первое побуждение достаточно живо отразилось на ее лице, потому что внезапно в поведении Фреда произошла перемена. Испустив глубокий вздох, он меланхолично провел рукой по лбу, словно отгоняя какую-то невольно возникшую мысль, и сказал:
— Что ж, пожалуй, я могу изложить свое дело и тебе. Думал поговорить с твоим мужем, но, быть может, тебе я даже лучше сумею все объяснить. Речь идет об игре, которая тут у вас ведется. Мы намерены положить этому конец. Вот это я и хотел сообщить ему. С игрой надо кончать. Ни один уважающий себя человек… Короче говоря, так продолжаться не может.
Эстер молчала. Ничего не отразилось на ее суровом, хмуром лице. Фред же пришел в крайнее волнение. Руки у него беспокойно двигались, слова застревали в горле. Эстер подняла на него ясный взор. Маленькие бесцветные глазки Фреда убежали в сторону.
— Я пришел предупредить, — сказал он, — что мы прибегнем к помощи закона… Это очень мучительная обязанность для меня, но что-то предпринять необходимо. Весь наш приход отравлен этой заразой…
Эстер по-прежнему ничего не отвечала, и Фред спросил:
— Почему ты молчишь, Эстер?
— А что я могу сказать? Вы, значит, собираетесь натравить на нас полицию. Помешать вам я не могу. А слова твои я мужу передам.
— Это очень серьезный вопрос, Эстер. — Фред наконец овладел своим голосом и теперь говорил твердо, решительно. — Если мы добьемся постановления, вас не только подвергнут крупному штрафу за подпольное букмекерство, но и лишат патента. Мы же требуем от вас только одного: прикройте игру… Нет! — воскликнул он, прерывая ее возражения. — Не нужно отрицать, это совершенно бесполезно, нам известно все. Игра на скачках деморализовала весь приход. Никто ни о чем больше не думает, все только и делают, что собирают сведения о лошадях. Днем скачки, а вечером все ждут газет с последним скаковым бюллетенем. Ты сама не понимаешь, какой вред вы приносите людям. Что ни день, мы узнаем о каком-нибудь новом несчастье: разоряются целые семьи, матери попадают в работный дом, дочери — на панель, отцы — в тюрьму, а причина всему одна — игра на скачках. Ах, Эстер, это ужасно! Подумай о том, сколько зла вы приносите людям.
Звонким фальцетом Фред Парсонс яростно бичевал ненавистный порок. Высокий, выпуклый лоб его был грозно нахмурен, близорукие глаза выражали отвращение и страх.
Внезапно он осекся и с тревогой и недоумением поглядел на Эстер. Она все так же молча смотрела на него, и он спросил:
— Почему ты ничего не отвечаешь, Эстер?
— А что я могу тебе ответить?
— Ты всегда была добродетельной, благочестивой женщиной. Ты помнишь наши прогулки и беседы, когда ты еще работала на Эвондейл-роуд? Ты тогда соглашалась со мной, что нужно только сильно захотеть, и можно сделать много добра. Ты очень переменилась с тех пор.
Разбуженные словами Фреда воспоминания, казалось, взволновали Эстер. Она сказала тихо, раздумчиво:
— Нет, Фред, я не изменилась, но все повернулось по-другому. В жизни так не получается — делать то добро, к которому стремишься, и тогда стараешься делать добро там, где можно. У меня есть муж и сын, и я должна заботиться о них. Они для меня и есть добро, ради них я и живу. Во всяком случае, я так понимаю.
Фред смотрел на Эстер, и взгляд его выражал любовь и преклонение перед ее характером.
— Ради своих близких человек может и должен сделать многое, — сказал он, — но не все. Даже ради них нельзя причинять вред другим. А ты не можешь не понимать, что приносишь очень большое зло людям этим вашим букмекерством. Пивные сами по себе достаточно скверная штука, но когда к выпивке присоединяется еще и азартная игра, нам не остается ничего другого, как прибегнуть к помощи закона. Ты погляди, Эстер, ведь любой мальчишка-рассыльный, у которого и жалованье-то всего восемнадцать шиллингов в неделю, все время околачивается у вас здесь и норовит поставить полкроны на какую-нибудь лошадь. Ваш дом стал главным рассадником греха в нашем приходе. Вы берете деньги у всех подряд, никому нет отказа. Какой-нибудь юнец заложит отцовские часы и тащит денежки в «Королевскую голову», чтобы поставить на лошадь. Отец простит его раз, простит другой, а там, глядишь, мальчишка стянет что-нибудь у квартирантов. Один такой стащил полкроны у семидесятипятилетней старухи, которая зарабатывает девять шиллингов в неделю, присматривая за конторским помещением. Кончилось тем, что отец обратился в магистрат и заявил, что ничего не может поделать с сыном, с тех пор как тот пристрастился к игре на скачках. А мальчишке всего четырнадцать лет. Разве не ужасно? Нельзя допускать такого. И мы решили положить игре конец. Вот с этим я и пришел к твоему мужу.
— А ты уверен, — спросила Эстер, покусывая губу, — что хочешь возбудить против нас дело только потому, что печешься о ближних?
— Не думаешь же ты, что мною руководят какие-то другие побуждения, Эстер? Не думаешь же ты, что я делаю это потому… потому, что он тебя отнял у меня?
Эстер молчала. Молчал и Фред; когда он заговорил, в голосе его звучали страдание и мольба.
— Мне больно, что ты могла так дурно подумать обо мне. Не я возбуждаю против вас дело. И не могу этому помешать, если бы даже захотел… Просто мне известно, что решено прибегнуть к помощи закона, и в память прошлого я хочу выручить тебя из беды. Вот я и пришел предупредить тебя, что у вас будут крупные неприятности, если вы не прекратите принимать заклады. Я не имел права этого делать, но я готов на все, чтоб помочь тебе и твоим близким.
— Ты очень добр. Прости мне мои слова.
— Доказательств у нас пока еще нет. Мы знаем, конечно, о том, что здесь происходит, но для того, чтобы прибегнуть к помощи закона, кто-то должен дать показание под присягой, так что, если ты сейчас уговоришь мужа прикрыть игру, все обойдется благополучно.
Эстер молчала.
— Только по старой дружбе я решился прийти и предостеречь тебя об опасности. Надеюсь, ты на меня не в обиде, Эстер?
— Нет, Фред, нет. Я, конечно, понимаю — Они снова помолчали. — Верно, мы уже сказали друг другу все, что могли. — Эстер отвернулась.
Фред смотрел на нее, и Эстер, не глядя, чувствовала выраженную в его взгляде любовь. Минуту спустя он ушел. В простом, бесхитростном уме Эстер возникла мысль о неисповедимости судьбы. Выйди она замуж за Фреда, и вся жизнь ее была бы иной. Она жила бы так, как ей когда-то мечталось. Но она вышла замуж за Уильяма, и… Что ж, она должна сделать все, что от нее зависит. И тут же ее мысли обратились к мужу. Если Фред или друзья Фреда натравят на Уильяма полицию, его не только оштрафуют, но, как сказал Фред, могут еще и патента лишить. Что им тогда делать? Здоровье Уильяма не позволяло ему теперь ездить с ипподрома на ипподром, как прежде бывало. За последние полгода он потерял крупную сумму денег. Да и о Джеке надо подумать, Джек уже ходит в школу. Мысль о грозящей им опасности весь вечер сверлила ей мозг. Уильям возвратился поздно, и ей не удалось поговорить с ним с глазу на глаз, пришлось ждать, пока они останутся наедине в спальне. Там, развязывая тесемки юбки, Эстер сказала:
