Однажды она ему сообщила, что едет на несколько дней к родственникам.
Когда вечером после ее отъезда Альберт возвратился к себе в дом и нашел его пустым, им овладело чувство безграничного одиночества и тоски. Теперь ему было ясно, что все его существо полно любовью к ней.
Квартира ему показалась безнадежно пустой, как после похорон.
Пустое место за столом против него его мучило, и он почти ничего не ел. После ужина он сел в гостиной на место Елены и взял в руки ее начатую работу — детскую кофточку для какого-то чужого новорожденного ребенка. Иголка была воткнута здесь же. Он воткнул ее себе в палец, как бы желая болью заглушить свое страдание. Зажег свечку и пошел в ее спальню. Он вздрогнул при входе, точно делал что-то нечестное. В комнате ничто не напоминало женщину. Узкая постель без занавесок, шкаф, полка для книг, ночной столик и софа, все так же, как и у него. Ни туалета, ни зеркала. На стене висела пара платьев. Шерстяная материя еще сохраняла формы ее тела. Он погладил материю, прижался лицом к воротнику и хотел обнять за талию, но платье сложилось в комок. Подошел к постели, как бы надеясь увидеть ее, дотрагиваясь до всего, до каждого предмета; наконец, как бы в бессознательном стремлении найти разгадку, бросился он к ящикам, но все они были заперты. Он отодвинул ящик ночного столика, и его взгляд упал на заглавие брошюры…
Итак, вот оно — спасительное средство! «Произвольное бесплодие». Это было спасительным средством от нищеты и нужды для низших классов, лишенных средств к существованию, а тут оно было лишь орудием идеализма. Это дало ему возможность глубоко заглянуть в испорченность и моральное разложение высших классов, где рождение детей вне брака считалось безнравственным. Он имел средства к существованию и видел свой долг и даже наслаждение в продолжении своего «я» в другом существе. Это была природная дорога здорового эгоизма к альтруизму. Но она шла по другой дороге — она шила кофточки для чужих детей. А мотивы? Боязнь неудобства материнства.
Не было ли дешевле и удобнее сидеть на софе и шить кофточку, чем вести полную лишений и труда жизнь матери?
Было стыдно сделаться матерью, иметь пол, постоянно вспоминать о том, что ты «женщина».
В этом было дело. То, что она называла делом для человечества, для неба, для высших интересов, в основе своей было не что иное, как суетность и гордость. И он жаловался на нее, хотел поставить ей на вид ее неспособность быть матерью.
Он чувствовал, что ненавидит ее душу, — так как ненавидит ее мысли. И все-таки — любит ли он ее? Что же любит он в ней? Вероятно, подумал он, опять впадая невольно в философствование, вероятно, зародыш нового существа, которое она носит в себе и хочет подавить.
И чем же это могло быть?
А что она любила в нем? Его титул, его положение, его могущество.
И с такими-то старыми людьми приходится работать над созданием новых общественных форм!
Он решил по ее возвращении сказать ей все это, и все-таки он хорошо знал, что никогда не будет в состоянии этого сделать. Он знал, что будет перед нею унижаться, вымаливать ее благосклонность, что он раб ее, продающий ей свою душу, как она продает свое тело.
Он знал, что это все будет так, потому что любил ее.
Она была очень некрасива, и грубые люди не могли почувствовать красивую душу под непривлекательною внешностью. Но она была богата и понимала очень хорошо, что мужчины стремятся к приданому девушки. Как дочь богатых родителей, она была знакома с массою мужчин, но так как она относилась к ним вообще очень недоверчиво, то считалась рассудительною девушкою.
Ей минуло двадцать лет. Мать ее была жива, и ей не представлялось приятным пять лет дожидаться возможности распоряжаться своим состоянием. Поэтому в один прекрасный день она всех удивила известием о своей помолвке.
«Она выходит замуж, чтобы иметь мужа», — говорили одни.
«Она выходит замуж, чтобы быть свободной и использовать эту свободу», — говорили другие.
«Быть такой глупой и выходить замуж, — говорили третьи. — Она даже не понимает, что именно тогда она и будет бесправной».
«Не беспокойтесь, — говорили другие, — она уж сумеет постоять за себя, выйдя замуж».
Каков был он? Как выглядел? Где они познакомились?
Он был молодой кандидат права с несколько женственной наружностью, с высокими бедрами и с бледным лицом.
Он был единственным сыном своих родителей; воспитывали его мать и тетка.
До сих пор он сторонился молодых девушек и ненавидел военных, которым везде оказывалось предпочтение. Таков был он.
Они встретились на одном из курортов, на балу.
Он приехал поздно, и для него не осталось дамы.
Молодые девушки на его приглашение бросали радостное «нет» и, гордые, показывали свои заполненные танцевальные ангажементы.
Оскорбленный и удрученный, вышел он на террасу и закурил. Над липами парка сиял месяц, и от цветников исходил запах резеды. Через окно он видел танцующие пары и под звуки веселого вальса весь дрожал от досады и бессильной ярости.
— Господин кандидат права сидит здесь и мечтает, — раздался вдруг около него голос. — Разве вы не танцуете?
— А почему вы не танцуете, многоуважаемая фрекен? — спросил он и посмотрел на нее.
— Потому что я дурна собой и никто меня не приглашает, — возразила она.
Он оглядел ее. Они были давние знакомые, но он никогда не принадлежал к ее поклонникам. Она была необыкновенно красиво одета, и в этот момент ее глаза выражали такую горечь от несправедливости природы, что в нем вспыхнула к ней живая симпатия.
— Меня тоже никто не захотел, — сказала он. — Но военные правы: в борьбе за существование выигрывают более сильные, более ловкие, более пестро одетые. Поглядите на эти плечи и эполеты…
— Фуй, что вы говорите!
— Простите! Но так горько сознавать себя неравным в борьбе! Может быть, вы хотите танцевать со мной?
— Вы предлагаете это из сострадания?
— Да, относительно себя самого.
И он бросил папиросу.
— Знаете ли вы, что значит чувствовать себя отогнанным, быть всегда последним? — продолжал он горячо.
— Да, я это знаю! — воскликнула она. — Но это вовсе не худшие, которые попадают в такие обстоятельства, не правда ли, ведь существуют же другие добродетели, кроме красоты, они имеют свою цену.
— Какие качества цените вы в мужчине выше всего?
— Сердечную доброту, — ответила она убежденно, — так как это качество редко встречается у мужчин.
— Доброта и слабость в этом мире обыкновенно идут рука об руку, а женщины преклоняются перед силой и крепостью.
— Какие женщины? Грубая сила осталась в прошлом, и мы, стоящие несколько выше в культурном отношении, мы должны понимать и не ставить голую мускульную силу выше доброты сердца.
— Мы должны! Конечно! Но посмотрите же в эти окна!
— Для меня человечность — это благородство чувства и отзывчивость сердца.
— И вы можете уважать человека, которого все считают слабым и называют трусом?
— Что мне до света и его приговоров?
— Знаете, вы необыкновенная девушка! — сказал он с возрастающим интересом.
— Совсем не особенная!
Адель задумчиво посмотрела на него и сказала:
— Вы — вы необыкновенный мужчина!
Объявив друг друга необыкновенными представителями несчастного рода человеческого, они подвергли едкой критике такое суетное удовольствие, как танцы, поговорили о меланхоличности луны и отправились в зал искать себе vis-a-vis для кадрили.
Адель танцевала прекрасно, а молодой юрист совершенно покорил ее сердце тем, что танцевал, как «невинная девушка».
После кадрили они опять сели на веранде.
— Что такое любовь? — спросила Адель и посмотрела на луну, как бы желая с неба получить ответ на свой вопрос.
— Симпатия душ, — прошептал молодой человек.
— Но симпатия легко переходит в антипатию — это случается так часто, — сказала Адель.
— В таком случае это не настоящая симпатия. Многие материалисты утверждают, что любовь существует исключительно между двумя разными полами, и имеют смелость настаивать, что любовь чувственная более постоянна, чем всякая другая. Разве можно себе представить что-нибудь более унизительное, более животное, чем такая любовь, где в возлюбленной видят лишь другой пол?
— Ах, не говорите о материалистах.
— Нет, я должен говорить о материалистах, чтобы вам объяснить, как высоко я ставлю любовь к женщине, если мне суждено когда-нибудь полюбить. Она не заключается в красоте, красота вещь преходящая. Я буду видеть в ней доброго товарища, друга, я не буду с ней смущаться и от нее отворачиваться, как от других девушек. Нет, я спокойно пойду ей навстречу, как я сейчас подхожу к вам, и спрошу: хочешь ли ты быть моим другом на всю жизнь?
