Консул успокоился и, прощаясь с Клиффордом, сказал:
— Завтра мы освободимся, наконец, от всей этой шайки.
— Да, — ответил Клиффорд, хотя вид у него был несколько неуверенный. Он посмотрел вслед консулу, и Ингмару показалось, что он дрожит, а лицо его было серым, как пепел. Наконец он ушел. Ингмар остался на своем месте, но все, что он только что услышал, вызвало в нем беспокойство.
«Да, он прав, я плохо понимаю по-английски, — сказал Ингмар, — но моих знаний хватает, чтобы понять, что консул хочет сделать что-то дурное колонистам как раз теперь, когда миссис Гордон в Яффе. Хотел бы я знать, что они задумали? У консула было такое довольное лицо, словно вся колония уже разрушена.
Этот Клиффорд, вероятно, уже давно недоволен порядками в колонии, — продолжал думать Ингмар. — Я слышал, что в начале он был одним из самых ревностных гордонистов, но в последнее время усердие его охладело. Как знать, может быть, в колонии находится девушка, которую он любит и не может никаким другим способом заставить ее уехать. Может быть, он считает, что в бедности колония не выживет, поэтому лучше будет помочь ей развалиться. Да, подумав хорошенько, я убеждаюсь, что больше всего его страшит бедность. Уже давно он сеет недовольство. Я сам слышал однажды, как он говорил, что мисс Юнг одета лучше, чем другие девушки, а так же он утверждал, что на стол, где сидит миссис Гордон, подают еду лучше, чем на другие столы.
Господи помилуй! — думал Ингмар, идя по улице. — Это очень опасный человек. Надо поскорее пойти домой и рассказать все, что я слышал».
В следующую же минуту Ингмар снова вернулся на свое место.
«Тебе в последнюю очередь следует говорить об этом колонистам, — сказал он сам себе. — Предоставь все этому человеку, это тебе будет только на руку. Разве не ты сокрушался о том, как увезти Гертруду из колонии? А теперь дело складывается само собой. Консул и этот Клиффорд твердо убеждены, что скоро в Иерусалиме не останется ни одного гордониста.
Да, хорошо было бы, если бы колония распалась! — подумал Ингмар. — Тогда Гертруда наверняка охотно вернулась бы в Швецию».
И при мысли о возвращении на родину Ингмар почувствовал, как сильно он по ней стосковался. «Когда я подумаю, что теперь февраль и дома я уже работал бы в лесу, у меня сердце начинает дрожать, а руки сводит от желания взяться за топор. Решительно не понимаю, как это шведы могут жить здесь без работы в лесу и поле. Думаю, что такой человек, как Тимс Хальвор, был бы жив и теперь, если бы мог выжигать уголь или работать в поле».
Ингмар пришел в сильное волнение и не мог больше спокойно стоять на одном месте. Он вышел из ворот и направился по дороге, ведущей через Енномову долину. К нему все с большей настойчивостью возвращалась мысль, что Гертруда, вернувшись на родину, может выйти за Бу, и тогда он останется совсем одиноким. «Может быть, Карин в таком случае тоже согласится вернуться домой и заняться хозяйством в Ингмарсгорде, — думал Ингмар. — Тогда ее сын мог бы наследовать усадьбу.
И даже если Барбру переедет к отцу в свою родную деревню, я мог бы изредка видеть ее, — продолжал он мечтать. — Я каждое воскресенье приезжал бы в их церковь, а потом мы встречались бы то на чьей-нибудь свадьбе, то на похоронах. Я всегда мог бы подойти и поговорить с ней. Ведь мы не враги, хотя и вынуждены развестись».
Тут Ингмару пришла в голову мысль: хорошо ли, что он радуется возможному распаду колонии? Он начал горячо себя оправдывать: «Конечно, колонисты — совершенно особенные люди, и нельзя, чтобы это продолжалось дальше. Стоит только подумать, сколько их уже умерло и сколько преследований им пришлось вынести. Теперь же они впали в такую ужасную нищету! Да, глядя на эту бедность, можно только желать, чтобы колония скорее распалась».
Занятый своими мыслями, Ингмар шел все дальше. Он оставил позади себя Енномову долину и шел теперь по направлению к горе Злого Совещания. Здесь на каждом шагу рядом с древними развалинами ему попадались роскошные дворцы. Ингмар шел мимо, совершенно не думая о том, куда он идет; он то останавливался, то шел дальше, как всегда бывает с человеком, глубоко погруженным в свои мысли.
Наконец он остановился под одним из деревьев и долго стоял под ним, даже не замечая этого. Дерево было очень высокое, совсем непохожее на другие; ветви росли только с одной стороны его ствола и не поднимались кверху, а сплошной густой массой были обращены к востоку.
Заметив, наконец, дерево, Ингмар испуганно вздрогнул: «Это же Иудино дерево, — подумал он, — на нем повесился предатель. Как странно, что я очутился здесь!»
Он не пошел дальше, а начал внимательно рассматривать ствол и ветви.
«Не для того ли Господь привел меня сюда, чтобы показать, что я предаю колонию?»
Ингмар в раздумье не двигался с места: «А может быть, Господь желает, чтобы колония оставалась цела и невредима?»
Ингмар чувствовал себя разбитым, обуревавшие его мысли были слишком горькими и тяжелыми.
«Ты можешь оправдываться, чем угодно, но несправедливо не предупредить колонистов о том, что против них затевается что-то злое, — говорил он себе. — Ты, похоже, воображаешь, что Господь не знал, что Он делает, посылая в эту страну твоих ближайших родственников. Даже если ты не можешь постичь Его намерений, то мог бы догадаться, что Он послал их сюда не только на эти два года.
Быть может, Господь взглянул с небес на Иерусалим и, увидев ссоры и распри, царящие в городе, подумал: „Я создам здесь в городе общину, где будет господствовать единение, мир и согласие!“»
Ингмар продолжал стоять неподвижно, прислушиваясь к своим мыслям, которые, как ярмарочные борцы, выступали одна против другой и ожесточенно боролись.
Пробудившаяся в нем надежда в скором времени уехать домой укоренилась в его сердце и всецело завладела им. Солнце село, сумерки быстро окутали землю, а Ингмар все стоял на своем месте и боролся сам с собой.
Наконец он сложил руки и начал молиться: «Молю тебя, Боже, помоги мне идти Твоим путем».
После этой молитвы на душе у Ингмара стало необыкновенно спокойно.
В то же время его собственная воля как будто исчезла и он стал действовать, словно повинуясь чужому приказу. Ингмар так ясно ощущал это, как если бы кто-нибудь взял его за руку и повел за собой. «Это Господь ведет меня», — подумал он.
Он спустился с горы Злого Совещания и пошел через Енномову долину в сторону Иерусалима. Ингмар решил вернуться к колонии и сообщить о том, что он слышал, но когда он дошел до того места, где дорога поворачивает к Яффе, он вдруг услышал за собой дробный лошадиный топот. Он оглянулся. Один драгоман,[4] часто бывавший в колонии, скакал на двух лошадях: на одной он ехал сам, а другую вел в поводу.
— Куда ты едешь? — спросил Ингмар, делая ему знак остановиться.
— В Яффу, — отвечал тот.
— Я тоже иду в Яффу, — быстро произнес Ингмар. Ему вдруг пришло в голову воспользоваться этим случаем, и прямо отправиться к миссис Гордон вместо того, чтобы идти сначала в колонию.
Они быстро уговорились, что Ингмар поедет в Яффу на свободной лошади. Это было славное животное, и Ингмар радовался своей удаче. «Эти семь миль до Яффы я успею проехать за ночь, — думал он, — и миссис Гордон успеет вернуться домой завтра после полудня». Проехав с час, Ингмар заметил, что лошадь его хромает. Он встал и увидел, что она потеряла одну подкову.
— Что же нам теперь делать? — спросил Ингмар драгомана.
— Мне придется вернуться назад в Иерусалим, чтобы подковать ее.
Ингмар остался один посреди дороги и не знал, что же ему теперь делать, однако быстро решил продолжать путь в Яффу пешком, не рассуждая, насколько это благоразумно и повинуясь все той же силе, что толкала его вперед. Он был в таком беспокойстве, что не мог просто так вернуться обратно.
Быстрыми шагами Ингмар направился в Яффу, но вскоре его охватило беспокойство. «Ведь я не знаю, где останавливается миссис Гордон в Яффе. Было бы легче, если бы со мной был драгоман, а теперь мне придется заходить в каждый дом и спрашивать о ней». И хотя Ингмар ясно сознавал всю трудность своего положения, продолжал шагать дальше.
Он шел по широкому ровному шоссе, удобному даже для ночных переходов. Около восьми часов поднялась луна, и в ее ясном свете проступили холмы, среди которых вилась, то поднимаясь, то спускаясь, дорога.
Поднявшись на одну возвышенность, Ингмар сейчас же видел перед собой другую. Крестьянин чувствовал себя усталым, но какая-то неведомая сила толкала его дальше; он не останавливался передохнуть ни на минуту.
Часы шли за часами. Ингмар не знал, сколько времени он уже идет, а дорога все еще шла через горы. Поднимаясь на вершину очередного холма, он надеялся увидеть Саронскую равнину и море, простиравшееся за ней, но его окружали только бесконечные горные цепи.
