Вскоре Пискун был послан ко всем животным Фермы для разъяснений.
— Товарищи, — сказал он, — я уверен: каждое животное, здесь присутствующее, ценит самопожертвование товарища Наполеона, дополнительный труд, который он взял на себя. Не думайте, товарищи, что руководить другими — удовольствие! Напротив, это — большая и нелегкая ответственность. Товарищ Наполеон сильнее всех верит, что все животные равны. Он был бы более чем рад предоставить вам самим право принимать все решения. Но ведь тогда вы могли бы принять неверное решение — и к чему бы это привело?! Предположим, вы решили бы согласиться с предложением этого полоумного Снежка и построить его глупейшую ветровейницу, А ведь этот Снежок, как мы теперь знаем, просто преступник!
— Он сражался храбро в Битве при Коровнике, — сказал кто-то.
— Одной храбрости мало, — сказал Пискун, — преданность и послушание важнее. А что касается Битвы при Коровнике, я полагаю, придет время и мы узнаем, что участие в ней Снежка сильно преувеличено. Дисциплина, товарищи, железная дисциплина! Вот лозунг наших дней. Один ложный шаг — и наши враги окажутся здесь. А ведь вы, я уверен, не хотите, чтобы вернулся Джонс?
И снова этот довод оказался неотразимым. Животные безусловно не хотели возвращения Джонса; и если воскресные Совещания с их неизбежными дебатами грозили возвращением Джонса, значит, Совещания не нужны. Боксер, который к этому времени успел всё продумать, выразил общее мнение: «Раз товарищ Наполеон так говорит, значит это правильно». И с этого времени он к своему личному девизу — «буду работать больше» — добавил ещё один: «Наполеон всегда прав».
Погода к этому времени выправилась, началась пора весенней пахоты. Сарай, где Снежок рисовал свои планы, был заперт: предполагалось, что чертежи с пола стерты. Каждое воскресение к десяти часам утра животные собирались к большому амбару, чтобы получить распоряжения на будущую неделю. Из могилы в саду достали череп Майора — отполированную временем чистую белую кость, — и укрепили его у подножия флага рядом с ружьем-пушкой. После подъема флага животным предлагалось почтительно продефилировать перед черепом, прежде чем войти в амбар. Теперь они усаживались не вперемежку, как раньше. Наполеон, Пискун и ещё один кабан по имени Меньшой, обладавший замечательной способностью слагать песни и стихи, садились на возвышении. Девять молодых псов полукругом располагались возле них, остальные свиньи усаживались позади. Вое другие животные сидели лицом к возвышению. Наполеон в отрывистой солдатской манере оглашал приказы на будущую неделю и после однократного исполнения «Звери Англии» животные расходились.
На третье воскресение после изгнания Снежка Наполеон несколько удивил собравшихся, сообщив, что ветряная мельница всё же будет строиться. Он не стал объяснять причин, по которым переменил свое мнение, а просто предупредил животных, что эта дополнительная задача потребует очень напряженного труда; не исключено, что придется даже уменьшить порции. Он объявил, что все чертежи уже закончены. Специальный комитет свиней работал над ними в течение последних трёх недель. Постройка мельницы и еще некоторых усовершенствований должна отнять два года.
В этот же вечер Пискун в частных беседах разъяснял животным, что на самом деле Наполеон никогда не был противником постройки мельницы. Напротив, именно он с самого начала был её сторонником, а тот план, что Снежок начертил на полу сарая, был украден им из бумаг Наполеона. Ветряная мельница, собственно, есть личное произведение Наполеона.
— А что же тогда он так упорно против неё выступал? — спросил кто-то. Чрезвычайно коварное выражение появилось на морде Пискуна.
— В этом проявилась замечательная хитрость товарища Наполеона, — сказал он. — Товарищ Наполеон сделал вид, что возражает против мельницы; это было маневрирование — надо было избавиться от Снежка — типа опасного и очень скверно влияющего на окружающих. А теперь, когда Снежок устранён с нашего пути, он не сможет помешать выполнению проекта. Эта штука называется тактикой, — сказал Пискун, и повторил несколько раз: «Тактика, товарищи, тактика! — покачиваясь из стороны в сторону и подергивая хвостиком в такт своему веселому смеху. Животные не были уверены, что поняли точное значение этого слова, но Пискун говорил так убедительно, а случайно оказавшиеся рядом три собаки рычали так грозно, что объяснение было принято без дальнейших расспросов.
Весь этот год животные трудились как проклятые, но чувствовали себя счастливыми. Они не жалели никаких усилий, никаких жертв, так как прекрасно сознавали, что работают для собственного блага и на благо своих потомков, а не для своры ленивых и вороватых дармоедов-людей.
Всю весну, всё лето они работали по десяти часов в день, а в августе Наполеон объявил, что придется работать и по воскресеньям. Правда, эта работа — строго добровольное дело, кто не пожелает — пожалуйста, только придется лишить их половины дневной порции. Но и при таком распорядке некоторая часть работы оставалась невыполненной. Урожай был несколько хуже, чем в прошлом году; к тому же два участка, которые следовало в самом начале лета засеять корнеплодами, не были засеяны — их не успели вспахать. Можно было предвидеть, что зима будет тяжелая.
Постройка мельницы оказалась сопряженной со значительными трудностями. Правда, на Ферме имелся хороший известняк, а песок и цемент были обнаружены в одном из складов, так что все строительные материалы были налицо; но сначала животные никак не могли придумать, каким образом дробить камень на куски нужного размера. Казалось, что единственным способом было дробление с помощью лома и кирки, но этими орудиями ни одно животное пользоваться не могло, так как требовалось умение работать, стоя на задних ногах. Прошли недели, растраченные в напрасных попытках; наконец, кто-то предложил использовать силу тяжести. Вдоль всего карьера валялись громадные куски камня, животные стали обвязывать их канатами, а затем все вместе: коровы, лошади, овцы — все, кто мог держать в зубах веревку — даже свиньи иногда присоединялись, в особо критические моменты, — тянули камни невероятно медленно вверх по склону, и затем переваливали через край; камни летели обратно в карьер и разбивались на мелкие куски. Перенести камень после того, как он был разбит, было сравнительно нетрудно. Лошади увозили груженые тележки, овцы тащили по куску каждая, и даже Мюриэль и Бенджамин впряглись в старую двуколку, чтобы внести свой вклад. К концу лета был собран достаточный запас камня, и под присмотром свиней началось строительство.
Процесс был медленный и трудоемкий. Животные доходили до полного изнеможения, втаскивая один единственный огромный валун на самый верх, — иногда это отнимало целый день, — но нередко валун скатывался вниз, не разбиваясь, — и всё приходилось начинать сначала. Ничего нельзя было достигнуть если бы не Боксер. Казалось, он один обладал силой, не меньшей, чем все остальные животные, вместе взятые. Когда валун начинал скользить назад по склону, увлекая за собой вскрикивающих в отчаянии животных, именно Боксер, упираясь, изо всех сил натягивая канат, останавливал камень. Все восхищались, видя, как он дюйм за дюймом преодолевал подъём, часто дыша, врезаясь в землю краями копыт, блестя боками, покрытыми потом. Люцерна иногда предупреждала его, что надо быть осторожнее, что так недолго и надорваться, но Боксер не обращал на это внимания. Он условился с петухом, что тот начнет будить его не на полчаса, а на три четверти часа раньше времени. В свободные минуты, которые случались теперь очень редко, Боксер спускался в карьер, набирал повозку колотого камня и тащил ее к месту стройки без посторонней помощи.
Работать в это лето приходилось тяжело, но животные не ощущали особых лишений. Правда, они получали не больше пищи, чем при Джонсе, но, по крайней мере, и не меньше. А то, что теперь им надо было кормить только самих себя, не заботясь о пяти дармоедах-людях, весило так много, что обыкновенные трудности заслонить этого не могли. Рабочий метод животных был во многом продуктивнее и экономичнее человеческого. Так, например, прополка выполнялась с тщательностью, недостижимой для людей. К тому же никто из животных не крал, поэтому не нужно было отгораживвать пастбища от обрабатываемой земли, что сберегало немало труда при постройке и ремонте изгородей и ворот. И тем не менее, по мере того, как лето близилось к концу, различные мелкие недостатки становились все ощутимее. Не хватало керосина, гвоздей, шпагата, собачьих галет, лошадиных подков, — ведь всего этого производить на ферме было нельзя. А вскоре должны были понадобиться семена, искусственные удобрения, да ещё оборудование для мельницы. Откуда было взять всё это, никто не мог себе представить.