— Джим, а тебе приходило когда-нибудь в голову, что и ты можешь удрать? — прервал их юноша и тут же рассмеялся, точно его вопрос был веселой шуткой. Горластый тоже захихикал.
Долговязый махнул рукой.
— Как тебе сказать, — веско произнес он, — там такое может быть пекло, что и Джиму Конклину станет жарко, и если все парни начнут улепетывать, надо думать, и я задам стрекача. А уж если я покажу пятки, так будь спокоен, сам черт меня не догонит. Но если все будут стоять на месте и стрелять, буду стрелять и я. Это как пить дать. Можешь на меня положиться.
— Чушь! — сказал горластый.
Юноша, о котором мы рассказываем, был глубоко признателен долговязому за его слова. Он боялся, что все необстрелянные солдаты, кроме него, спокойны и уверены в себе. Теперь он немного утешился.
Наутро юноша убедился, что его долговязый товарищ опередил события и оказался просто болтуном. С особенной яростью обрушились на долговязого его наиболее горячие сторонники; посмеивались над ним и те, кто с самого начала не поверил ему. Долговязый подрался с парнем из Четфилд Корнерс и основательно отлупцевал его.
Таким образом, вопрос, волновавший юношу, остался открытым. Более того — ответ на него тягостно откладывался. Слух о близком бое породил в юноше тревожную неуверенность. Озабоченный этой новой для него проблемой, он тем не менее принужден был вернуться к прежнему состоянию, то есть вновь стать незаметным участником парада синих мундиров.
Целыми днями он ломал себе голову, но эти размышления приводили его к самым печальным выводам. Он понял, что ничего не может выяснить. Подумав еще, он пришел к заключению, что единственный способ проверить себя — это ринуться в схватку и там понаблюдать, фигурально выражаясь, за достоинствами и недостатками своих ног. С великой неохотой он признал, что если будет сидеть в тылу, пуская в ход лишь палитру и кисть своего воображения, то ничего о себе не узнает. Как химику, решающему научную задачу, нужны всевозможные вещества, так и ему нужны выстрелы, кровь и опасность. Поэтому он так нетерпеливо ждал дня испытания.
А пока что он неустанно сравнивал себя с товарищами. Рассуждения долговязого вселили в него некоторое спокойствие. Юноша знал его с самого детства и не допускал мысли, что может опозориться в деле, из которого тот выйдет с честью; поэтому душевная безмятежность долговязого отчасти вернула ему потерянную было веру в себя. Все же его смущала мысль, что, возможно, его друг заблуждается на свой счет, или же, наоборот, что он самой судьбой предназначен для свершения воинских подвигов, хотя до сих пор влачил мирное, безвестное существование.
Юноша мечтал поговорить с кем-нибудь, кто так же сомневался бы в себе, как он. Они благожелательно сравнивали бы свои переживания, и как это облегчило бы ему жизнь!
Он пробовал задавать наводящие вопросы товарищам, выведывая, у кого из них подавленное настроение, но ни разу никто даже обиняком не признался ему в страхах, втайне одолевавших его самого. Заговорить прямо о своем смятении он не решался, опасаясь, что не слишком совестливый наперсник сочтет выгодным отмолчаться, а потом с высоты своего превосходства его же и высмеет.
Насчет своих товарищей он придерживался крайне противоречивых взглядов. Иногда он склонялся к тому, что все они герои. Вернее, он почти всегда считал в душе, что другие стоят куда больше, чем он. Юноша вполне допускал, что человек, как будто ничем не примечательный, может обладать огромным запасом мужества, невидимого для окружающих. Хотя многих своих однополчан он знал с детства, ему порой начинало казаться, что он неправильно судит о них. Потом его настроение менялось, он издевался над собой за подобные мысли и убеждал себя, что эти люди тоже волнуются и трусят, но умеют это скрыть.
Он был в таком смятении, что ему становилось не по себе, когда в его присутствии солдаты говорили о предстоящем бое только как о драматическом действии, которое должно разыграться у них на глазах. Их лица выражали такое нетерпеливое ожидание, что он нередко подозревал этих людей в лицемерии.
Тут же он начинал казнить себя за постыдную подозрительность. Временами угрызения совести так мучили его, что он места себе не находил, считая себя преступником, посягнувшим на богов общественного мнения.
Ему было так тяжело, что он все время возмущался недопустимой, на его взгляд, медлительностью генералов. Пока они прохлаждаются на берегу реки, он изнемогает под бременем своей великой проблемы. Он во что бы то ни стало должен ее решить. Ему не под силу эта ноша, думал он. Иногда его гнев на штабистов доходил до такого накала, что он начинал ворчать и браниться на весь лагерь не хуже какого-нибудь испытанного в боях вояки.
Но все же наступило такое утро, когда он стал в ряды походной колонны. Люди переговаривались шепотом, гадая, куда их поведут, пересказывали давнишние слухи. В предрассветном сумраке мундиры солдат отливали густо-фиолетовым оттенком. С того берега на них по-прежнему смотрели багровые глаза. На востоке по небу протянулась желтая полоса, точно кто-то бросил ковер под ноги восходящему солнцу. На этом фоне четким черным силуэтом выступала гигантская фигура полковника на гигантском коне.
Из темноты доносился топот ног. По временам перед юношей возникали тени, похожие на шевелящихся чудищ. Казалось, протекла вечность, а полк продолжал стоять вольно. Юноша начал терять терпение. Все это делалось черт знает как. Сколько времени может еще длиться это ожидание?
Юноша напряженно смотрел в таинственный полумрак, и ему чудилось, что пройдет минута — и зловещая дал* озарится вспышками выстрелов и он услышит раскаты завязавшегося сражения. Вглядываясь в багровые глаза на том берегу, он подумал, что они ширятся, как глаза подползающих драконов. Он повернулся к полковнику как раз в ту секунду, когда тот поднял гигантскую руку и спокойно провел ею по усам.
Наконец с дороги у подножия холма донесся стук копыт. Должно быть, везут приказ выступать. Затаив дыхание, юноша подался вперед. Волнующее цоканье становилось все громче, эхом отдаваясь в его душе. Всадник, бряцая оружием, подскакал к полковнику и осадил коня. Они обменялись отрывистыми словами. Люди в первых рядах вытягивали шеи, чтобы лучше слышать.
Всадник круто повернул лошадь и уже на скаку бросил через плечо:
— Не забудьте сигары!
Полковник что-то пробормотал в ответ. Юноша так и не понял, какое отношение имеют сигары к войне.
Через минуту полк, извиваясь, вступил в темноту. Теперь он напоминал чудовищную многоножку. Было холодно и промозгло. Влажная трава шуршала под ногами, как шелк.
Стальные щетины на спине этой огромной ползущей рептилии порою вспыхивали и переливались холодным блеском. С дороги доносились лязг и скрежет: там везли неповоротливые орудия.
То и дело спотыкаясь, люди не переставали судить и рядить. Слышались приглушенные споры. Какой-то солдат упал, и когда он потянулся за винтовкой, товарищ наступил ему на руку. Тот, кому отдавили пальцы, громко и злобно выругался. Кругом тихонько захихикали.
Потом они вышли на дорогу, и идти стало легче. Впереди темной массой двигался чужой полк, позади, позвякивая оружием, тоже тянулись воинские части.
Занимался день, разливаясь за их спинами желтоватым светом. Потом, смягчив все очертания, хлынули первые солнечные лучи, и юноша увидал, что зеленую землю прорезают две длинные, узкие черные колонны войск: их головы уже исчезли за вершиной ближнего холма, а хвосты еще не появились из леса. Они были как змеи, выползающие из пещеры ночи.
Реки не было видно. Долговязый расхвастался, доказывая, что проявил незаурядную дальновидность. Несколько человек начали бурно уверять, что полностью разделяли его взгляды, и тоже хвастались. Другие говорили, что прогнозы долговязого не оправдались. Они выдвигали собственные теории. Снова разгорелся ожесточенный спор.
Юноша не принимал в нем участия. Он шагал, не слишком соблюдая равнение, занятый все той же проблемой. Он никак не мог отвлечься от этих мыслей. Подавленный, угрюмый, он исподлобья поглядывал по сторонам. Иногда он всматривался вдаль и вслушивался, не раздастся ли грохот выстрелов.
Но длинные змеи переползали с холма на холм, а дыма все еще не было видно. Ветер относил серовато-коричневое облако пыли вправо. Небо над головой было неправдоподобно синее.
Юноша изучал лица соседей, стараясь отыскать на них отпечаток того чувства, которое испытывал сам. Но результаты наблюдений не радовали его. Воздух был так жгуче-свеж, что роты «старичков» шагали бодро, словно под звуки песни. Подтянулся и полк желторотых. Солдаты заговорили о победе, как о чем-то несомненном. Долговязый торжествовал и злорадствовал. Их явно ведут в тыл неприятелю. Все снисходительно сочувствовали частям, оставшимся на берегу реки, и поздравляли друг друга с тем, что вошли в ударную группу.
