Но возможно ли было бы двигать дальше мою повесть, если бы я принялась мять таким образом чистые страницы, перекапывать их валами и обрывами, бороздить их морщинами и царапинами, из коих вычитывались бы конные пути паладинов? Лучше было бы для моей повести нарисовать карту тех мест: вот сладостная Франция, вот гордая Бретань, вот Ла-Манш в ряби черных валов, вот наверху горная Шотландия, а внизу – крутые Пиренеи, Испания, все еще под пятой басурман, Африка, родительница змей. Потом стрелками, крестиками и цифрами я могла бы обозначить маршрут того или другого из героев. Я уже сейчас могу стремительной, несмотря на несколько изломов, линией перенести Агилульфа на берега Англии и направить к монастырю, где пятнадцать лет назад затворилась Софрония.
По прибытии он находит на месте монастыря груду развалин.
– Слишком поздно вы подоспели, благородный рыцарь, – говорит один старик. – В этих долах не отзвучало еще эхо криков несчастных монахинь. Совсем недавно флот сарацинских пиратов высадился на здешнем берегу и разграбил монастырь, увез в рабство всех сестер, а строения поджег.
– Увез? Куда?
– Рабыни будут проданы в Марокко, сударь.
– А была среди монахинь та, что в миру звалась Софрония, дочь короля шотландского?
– Ах, вы имеете в виду сестру Пальмиру? Еще бы! Они, разбойники, сразу же взвалили ее на плечи. Пальмира хоть и не первой молодости, но все же поглядеть есть на что. Как сейчас помню ее крики, когда эти черномазые тащили ее прочь.
– Вы присутствовали при разграблении?
– А то как же, мы, деревенские, всегда на месте, известное дело.
– И не пришли на помощь?
– Кому? Ах, ваша милость, что с нас взять, все было так внезапно... а у нас ни командиров, ни опыта... Чем делать худо, лучше уж совсем не делать.
– А скажите, эта Софрония в монастыре жила благочестиво?
– В наши дни монахини разные бывают, но сестра Пальмира была во всем епископстве самая целомудренная и благочестивая.
– Гурдулу, быстро в гавань, мы отплываем в Марокко.
Волнистые линии, что я сейчас набрасываю, – это море, вернее, океан. Вот здесь я рисую кораблик, на котором совершает плаванье Агилульф, а с другой стороны – огромного кита, с надписью в рамочке: «Море-Океан». Эта стрелка намечает курс судна. Можо прочертить еще одну стрелку, намечающую курс кита; и вот они перекрещиваются. Значит, в этом месте океана произойдет встреча кита с кораблем, а так как кит у меня получился гораздо больше, то плохо придется кораблю. Теперь я рисую множество скрещенных в одной точке и указывающих в разные стороны стрелок, чтобы обозначить пункт, где между китом и судном шла ожесточенная битва. Агилульф сражается, как ему положено, и вонзает пику в бок чудовищу. Его обдает тошнотворная струя ворвани, которую я обозначаю этими расходящимися линиями. Гурдулу вспрыгивает на спину кита и забывает о корабле. Ударом хвоста кит опрокидывает судно. Агилульф в своих железных доспехах может только кануть прямиком на дно. Прежде чем с головой скрыться в волнах, он кричит оруженосцу:
– Встретимся в Марокко! Я иду пешком!
В самом деле, Агилульф, как стоял, погружается на песчаное дно, на глубину в несколько миль, и широким шагом пускается в путь. Он то тут, то там встречается с морскими чудовищами и обороняется, нанося удары мечом. Вы сами знаете, единственная неприятность, которая грозит доспехам в глубине моря, – ржавчина. Но, будучи с головы до пят облит ворванью, светлый доспех защищен слоем жира и остается невредимым.
Теперь я рисую посреди океана морскую черепаху. Гурдулу проглотил с пинту соленой воды, прежде чем понял, что не море должно быть в нем, а он в море, и вскарабкался наконец на гигантский панцирь. То отдаваясь на волю черепахи, то пытаясь ее направлять шлепками и пинками, он приближается к берегам Африки и тут попадает в сети сарацинских рыбаков.
Вытащив сети, рыбаки обнаруживают среди извивающихся краснобородок человека в заплесневелом, поросшем морской травой платье.
– Человек-рыба! Человек-рыба! – кричат они.
– Никакой не человек-рыба, а просто Гуди-Юсуф! – говорит их старшина. – Это Гуди-Юсуф, я его знаю.
В самом деле, имя Гуди-Юсуф было одним из тех, которыми называли Гурдулу у магометанских кухонь, когда он, сам того не замечая, переходил фронт и оказывался в султанском стане. Старшина рыбачьей артели служил солдатом в мавританском войске на Испанской земле; помня телесную крепость и душевную податливость Гурдулу, он взял знакомца к себе, чтобы сделать из него ловца устриц.
Однажды вечером рыбаки, и Гурдулу среди них, сидели на камнях марокканского побережья и по одной вскрывали выловленных устриц; вдруг из воды вынырнул султан, потом весь шлем, потом панцирь – словом, весь доспех, который шаг за шагом вышел на берег.
– Человек-омар, человек-омар! – кричат рыбаки и, разбежавшись в страхе, прячутся за утесами.
– Никакой не человек-омар, – говорит Гурдулу, – а мой господин. Небось устали до смерти, рыцарь! Всю дорогу пешком!
– Я нисколько не устал, – отвечает Агилульф. – А ты что здесь делаешь?
– Мы ищем жемчуг для султана, – вмешивается отставной солдат. – Он каждый вечер должен дарить очередной жене новую жемчужину.
Султан еженощно посещал одну из жен, коих было у него триста шестьдесят пять, так что на долю каждой приходилось одно посещение в год. И каждой султан имел обыкновение дарить жемчужину, поэтому всякий день купцы должны были поставлять ему новенькую. Поскольку в тот день запас у купцов исчерпался, они обратились к рыбакам, чтобы те достали жемчуг за любую цену.
– Вы так ловко умеете ходить по дну морскому, – обратился отставной солдат к Агилульфу, – почему бы вам не присоединиться к нашему промыслу?
– Рыцарь не присоединяется ни к чему, что предпринимается ради заработка, тем более врагами его веры. Благодарю вас, язычник, за то, что вы спасли и не дали умереть с голоду моему оруженосцу, но на то, что ваш султан не сможет этой ночью подарить жемчужину триста шестьдесят пятой жене, мне наплевать в высшей степени.
– Зато нам не наплевать, потому что нас возьмут в палки, – сказал рыбак. – Сегодняшняя брачная ночь не такая, как все. Она отдана новой жене, которую султан посетит впервые. Ее купили почти год назад у пиратов, но своей очереди она ждала до сего дня. Султану неприлично предстать перед нею с пустыми руками, тем более что речь идет о женщине вашей веры, да к тому же королевского рода: Софронии Шотландской, которую привезли в Марокко рабыней и сразу предназначили для сераля нашего монарха.
Агилульф ничем не выдал своего волнения.
– Я помогу вам, – сказал он. – Пусть купцы предложат султану отправить новой жене вместо обычной жемчужины такой подарок, который утишит ее тоску по далекой отчизне, – полное вооружение христианского воина.
– А где нам взять такие доспехи?
– Берите мои.
Софрония ждала наступления вечера в своих покоях дворца-гарема. Из-за решетки стрельчатого окна она глядела на пальмы в саду, бассейны, лужайки. Солнце садилось, муэдзин кричал с минарета, в саду раскрывались душистые ночные цветы.
Стучат. Час настал! Нет, это все те же евнухи. Они несут подарок султана: доспехи. Совсем светлые доспехи. Что это значит – неизвестно. Софрония, опять оставшись одна, садится к окошку. Она здесь уже почти год. Как только ее купили в жены, ей назначили очередь недавно получившей развод супруги, и очередь эта должна была наступить почти через год. День за днем без дела торчать здесь, в серале, – да это еще большая скука, чем в монастыре.
– Не страшитесь, благородная Софрония, – произнес голос у нее за спиной. Она обернулась. Говорили с нею доспехи. – Я – Агилульф де Гвильдиверн, я снова спасу вашу незапятнанную добродетель.
– Эй, на помощь! – Жена султана вся задрожала. Потом опомнилась. – То-то мне показалось, что эти светлые доспехи мне знакомы! Это вы много лет назад появились как раз вовремя, чтобы помешать разбойнику взять меня силой...
– А сегодня я подоспел вовремя, чтобы избавить вас от позора нечестивого брака.
– Да... Всегда вы являетесь...
– А теперь под защитой моего меча я выведу вас за пределы султанских владений.
– Ну да... Конечно...
Евнухи, когда вернулись возвестить приход султана, были пронзены клинком меча. Окутанная плащом, Софрония бежала через сады бок о бок с рыцарем. Драгоманы подняли тревогу. Но тяжелые ятаганы были бессильны против точных и ловких ударов меча, а щит рыцаря в светлых доспехах выдержал натиск копий целого отряда. Гурдулу с лошадьми ждал, спрятавшись за кактус. В гавани уже стояла фелюга, готовая отплыть в христианские земли. Софрония углядела с верхней палубы, как отходят вдаль пальмы на побережье.
А теперь вот здесь, среди волн, я рисую фелюгу. Я делаю ее немного поболе прежнего судна, чтобы, повстречайся ей кит, несчастья не случилось. Этой изогнутой линией я намечаю курс фелюги, которую хочу довести до порта Сен-Малб. Но беда в том, что на широте Бискайского залива запуталось уже столько перекрещивающихся линий, что лучше отправить фелюгу вот этим путем дальше вверх. Но тут она как назло наталкивается на подводные рифы Бретани. Крушение, судно идет ко дну, Агилульфу и оруженосцу с трудом удается вытащить на берег Софронию целой и невредимой.
