А теперь вот здесь, среди волн, я рисую фелюгу. Я делаю ее немного поболе прежнего судна, чтобы, повстречайся ей кит, несчастья не случилось. Этой изогнутой линией я намечаю курс фелюги, которую хочу довести до порта Сен-Малб. Но беда в том, что на широте Бискайского залива запуталось уже столько перекрещивающихся линий, что лучше отправить фелюгу вот этим путем дальше вверх. Но тут она как назло наталкивается на подводные рифы Бретани. Крушение, судно идет ко дну, Агилульфу и оруженосцу с трудом удается вытащить на берег Софронию целой и невредимой.
Софрония утомлена. Агилульф решает укрыть ее в пещере, а самому вместе с оруженосцем добраться до стана Карла Великого и возвестить, что девственность осталась нетронутой и законность его имени неоспорима. Я помечаю эту точку на бретонском побережье крестиком, чтобы потом можно было найти пещеру. Но не понимаю, что тут проходит за линия: теперь моя карта – сплошная сеть линий, прочерченных по всем направлениям. Ах, вот оно что, эта линия соответствует пути следования Турризмунда. Значит, задумчивый молодой человек проезжает именно здесь и именно тогда, когда Софрония отдыхает в пещере. Он приближается, входит, видит женщину.
Как попал сюда Турризмунд? Пока Агилульф перебирался из Франции в Англию, из Англии в Африку и из Африки в Бретань, мнимый отпрыск герцогов Корнуэльских прошел вдоль и поперек лесные дебри в землях всех крещеных племен, отыскивая тайный стан рыцарей святого Грааля. Так как Священный орден имеет обыкновение ежегодно менять пристанище и не обнаруживает своего присутствия непосвященным, Турризмунд не мог следовать никаким приметам и скакал наугад, вдогонку тому смутному ощущению, с которым отождествлялось у него имя Грааля. Но что искал он: орден ли благочестивых рыцарей или воспоминание о собственном детстве на вересковых пустошах Шотландии? Порой, когда перед ним неожиданно раскрывалась долина, черная от хвои, или пропасть, на дне которой среди серых скал шумел белый от пены поток, молодым человеком овладевало необъяснимое волнение, которое он принимал за предвестье: «Быть может, они здесь, они рядом!» А если из лощины поднимался отдаленный мрачный звук рога, Турризмунд, отбросив все сомнения, спускался с любого обрыва, пядь за пядью нащупывая путь. И натыкался в лучшем случае на утомленного охотника или пастуха со стадом.
Достигнув далекой Курвальдии, он остановился в деревне и Христа ради попросил у крестьян немного сыра и серого хлеба.
– Дать-то мы дали б вам с удовольствием, молодой господин, – сказал ему один козопас, – только поглядите на меня, на мою жену и детей, до чего мы дошли: кожа да кости! И так уж слишком много приходится жертвовать на содержание рыцарей! Вон тот лес кишит вашими сотоварищами, хоть и одеты они иначе. Там их целый отряд, и что до провианта, все они сидят у нас на шее.
– Рыцари в лесу? Как они одеты?
– Плащ белый, шлем золотой, а по бокам белые лебединые крылья.
– И очень благочестивы?..
– Да уж, в чем, в чем, а в благочестии им не откажешь. Во всяком случае, деньгами они рук не оскверняют, потому что не имеют ни гроша. Зато требуют они много, а нам приходится повиноваться. Теперь вот совсем положили зубы на полку: год неурожайный. Когда они явятся в следующий раз, что им дать?
Но молодой человек уже бежал к лесу.
Среди лугов по спокойным водам ручья не спеша плыла стая лебедей. Турризмунд шел берегом следом за ними. Из гущи листвы донесся звук арфы: «Длинь-длинь-длинь!» Молодой рыцарь шел и шел, и казалось, что перебор струн то движется за ним, то опережает его: «Длинь-длинь-ддинь!» Там, где в листве был просвет, вдруг появилась человеческая фигура. То был воин в шлеме с белыми крыльями, в руках он держал пику и маленькую арфу, на которой он время от времени наигрывал. «Длинь-длинь-ддинь!» Он ничего не говорил, не приглашал Турризмунда взглядом, смотря мимо и словно не замечая пришельца, и все же, по-видимому, провожал его: когда стволы и кустарники разделяли их, он указывал дорогу, подзывая его мелодичным звуком: «Длинь-длинь-длинь». Турризмунду хотелось заговорить с ним, задать вопрос, но он не решался и молча шел следом.
Так они вышли на поляну. Повсюду стояли, поворотясь в разные стороны, воины с пиками, в золотых панцирях, закутанные в длинные белые мантии; все неподвижно уставились глазами в пустоту. Один кормил лебедя зернами, но все равно глядел куда-то вдаль. В ответ на новый перебор струн конный воин поднял к губам рог и громко протрубил сбор. Когда рог смолк, все воины двинулись с места, каждый сделал несколько шагов в ту сторону, куда смотрел, и все снова замерли.
– Рыцари... – заставил себя произнести Турризмунд, – простите меня, если я заблуждаюсь, но не вы ли рыцари святого Гра...
– Не смей произносить это имя! – прервал его голос за спиной. Рядом с ним стоял седоголовый рыцарь. – Мало тебе, что ты пришел нарушить наше благочестивое созерцание?
– О, простите! – обратился к нему молодой человек. – Я так счастлив оказаться среди вас! Если бы вы знали, сколько я вас искал!
– Зачем?
– Зачем?.. – Нетерпеливое желание объявить во всеуслышание о своей тайне пересилило страх перед святотатством. – Затем, что я ваш сын!
Престарелый рыцарь остался невозмутимым.
– Здесь не признают ни отцов, ни сыновей, – сказал он после некоторого молчания. – Кто вступает в Священный орден, разрывает все узы земного родства.
Турризмунд ощутил скорее разочарование, чем горечь быть отвергнутым: он в худшем случае ждал от своих целомудренных отцов негодующего отпора, который постарался бы преодолеть, приводя доказательства и взывая к голосу крови, но таким ответом был обескуражен: седовласый не отрицал допустимость такого факта, но наотрез отказывался его обсуждать.
– У меня есть единственное стремление: чтобы ваш Священный орден признал меня сыном, – пробовал настаивать Турризмунд, – ибо я питаю к нему безграничное восхищение.
– Если ты так восхищаешься нашим орденом, – сказал престарелый рыцарь, – то единственным твоим стремлением должно быть, чтобы тебя допустили стать его членом.
– Так вы говорите, это возможно?! – воскликнул Турризмунд, привлеченный новой перспективой.
– Если ты будешь этого достоин.
– А что нужно сделать?
– Постепенно очиститься от всякой страсти и предаться одной лишь любви к святому Граалю.
– О, вы произносите его имя?
– Мы, рыцари, имеем это право, вы, непосвященные, – нет.
– Но скажите, почему говорите вы один, а все остальные молчат?
– Мне вменено в обязанность вести сношения с непосвященными. Поскольку слова порой бывают нечисты, рыцари предпочитают от них воздерживаться, коль скоро их устами не глаголет Грааль.
– Скажите же, с чего мне начать?
– Видишь этот кленовый лист, а на нем каплю росы? Стой неподвижно и неотрывно смотри на эту каплю, слейся с нею, забудь в этой капле все на свете, пока не почувствуешь, что потерял самого себя, зато проникся беспредельной силой Грааля.
Сказав так, он удалился. Турризмунд стал смотреть на каплю, смотрел, смотрел, потом невольно задумался о своих делах, увидел взбиравшегося по листу паука, посмотрел на паука, снова уставился на каплю, двинул затекшей ногой. Фу, какая скука! То тут, то там появлялись из лесу и исчезали рыцари: еле переставляя ноги, с разинутыми ртами и вытаращенными глазами, в сопровождении лебедей, чьи мягкие перья они время от времени поглаживали. Иногда кто-нибудь из них вдруг раскидывал руки и делал короткую пробежку, испуская при этом вопль облегчения.
– А вон те, – Турризмунд не удержался от вопроса престарелому рыцарю, вновь появившемуся рядом, – что на них находит?
– Экстаз, – отвечал тот, – которого тебе никогда не испытать при такой рассеянности и любопытстве. Эти братья достигли наконец полного слияния с универсумом.
– А вот эти? – спросил молодой человек.
Некоторые рыцари расхаживали, вихляя бедрами, словно охваченные сладострастной дрожью, и строили гримасы.
– Эти пребывают еще на промежуточном этапе. Прежде чем ощутить свое тождество с солнцем и звездами, неофит чувствует в себе лишь близлежащие предметы – но чувствует весьма сильно. А это производит определенное действие, особенно на самых молодых. Наши братья, которых ты видишь, испытывают особого рода приятное возбуждение от течения воды в ручье, шелеста листвы, подземного прозябания грибов.
– И долго они это выдерживают?
– Понемногу братья достигают более высоких ступеней, когда им не только изблизи сообщаются трепетания сущего, но их овевает великое дыхание небес и они отрешаются от внешних чувств.
– И это со всеми бывает?
– Нет. А в полной мере – только с одним из нас, с Избранником, Королем Грааля.
Они дошли до поляны, где множество рыцарей упражнялось во владении оружием перед трибуной под балдахином, где неподвижно сидел или, вернее, скрючился даже не человек, а подобие человека, мумия, выряженная, как все, в мундир святого Грааля, только более пышный. Глаза на сухом, как скорлупа каштана, лице были открыты, даже вытаращены.
