– A-а, все сорвалось, – выговорил он.
Сенатор побагровел.
– Сорвалось?!
– Угу. Сказал, что не станет…
– Почему? Он ведь взломщик, правильно?
– Угм. Но прошлой ночью, когда он что-то взламывал, вы высадили его на подоконник. Ему это не понравилось.
Сенатор примолк, сраженный ужасом.
– Черт! Это что ж, тот самый тип?
– Ухм…
– Он обиделся, что ли?
– И крепко. Сказал, если вы тонуть станете, он вам утюг швырнет в голову, иной помощи вы от него не дождетесь.
Сенатор молча переваривал эти слова. До чего ж верна истина, думал он: неведомы нам последствия поступков наших, даже самых мелких. Эка, подумаешь, важность – высадить грабителя на подоконник! Обычный, самый заурядный поступок; совершив такой, люди через минуту напрочь выкидывают его из головы, и вот на тебе – из-за этого ему грозит полнейший крах! Сенатор скорбел о бесповоротности прошлого, как скорбели и до него многие мужественные люди.
Пэки молчанию только радовался, получив возможность обратиться мыслями к собственным бедам. Он с головой нырнул в них, когда настойчивый шум вернул его на землю и, сильно досадуя, он увидел, что сенатор еще тут; мало того, тот опять принимается за расспросы.
– Что же нам делать?
Пэки с облегчением увидел, что на эту загадку ответ легок и прост.
– Не знаю.
Но сенатор почему-то явно не удовлетворился. Заметив, что его молодой друг впал не то в транс, не то в мечтательность, он завоевал его внимание самым немудрящим способом, резко лягнув по правой лодыжке.
– У-ух! – взвыл Пэки, разом забросив все мечтания.
– Мы должны получить письмо! Необходимо что-то предпринять!
Этот вопрос Пэки прояснить тоже мог.
– A-а, письмо… да я уже получил!
– Что? Получил?
– Ну да…
– Когда же?
– Только что.
– Мое письмо?
– Нет, не ваше. Беатрисино.
Сенатор застонал.
– Спятили, а?
– Не то чтобы спятил, но мне неприятно, – признался Пэки. – Видите ли, в нем это… фрукт.
– Фрукт еще какой-то! Что за фрукт?
– Фига.
– Где?
– В письме.
Возможно, лишь благодаря присутствию духа голова у сенатора Опэла не развалилась на части. Он успел стиснуть виски, цепляясь за краешки ускользающего разума.
– Кто-то должен вскрыть сейф! – Сенатор вернулся к единственному вопросу, который не мог вызвать разночтений и недопонимания. – А сами вы что, сейфы вскрывать не умеете?
– Нет.
– А почему? – возмутился сенатор, словно подобное умение входило в программу обязательных наук.
– Вскрывать сейфы… тут столько сложностей… Кистеры, болты, зажимы… еще много всякого. Динамит нужен… марля, толстые какие-то штуковины, а еще и тонкие… сложно все очень.
– О-ох черт!
– Если только это не сейф другого типа.
– Какого?
– Такого, как у миссис Гедж. Тогда все просто и легко.
– Легко?
– Угу. Только и надо – отыскать код.
– А как его искать?
Пэки в слабом удивлении взглянул на него.
– Понятия не имею.
Надежды сенатора увяли. Внимание Пэки снова рассеялось.
– Так что, вы хотите сказать, что сделать ничего нельзя?
– Э?
– Сделать ничего нельзя?
– Абсолютно ничего. Она говорит, одно время еще надеялась, будто сумеет что-то из меня сделать, но теперь видит – нет, не получится.
– Какого дьявола? – выпучил глаза сенатор Опэл. – Про что вы тут бормочете?
Сознание Пэки прояснилось. Он спохватился, что чуть было не выболтал этому старику, сующему нос в чужие дела, сокровенную историю священной личной трагедии, открывать которую ни в коем случае нельзя. С некоторой трудностью (Гюстав из отеля «Дез Этранжэ» снадобье смешивал крепости убойной) Пэки отлепился от стойки.
– До свидания…
– Эй, эй! Погодите!
Но Пэки уже ушел, ушел туда, где нет никаких голосов, где царят покой и тишина. Ну если не покой, так хотя бы можно размышлять на досуге, в одиночестве, о своем разбитом сердце. По пути к пирсу, где была зачалена его лодка, он немножко поудивлялся, с чего вдруг сенатор Опэл так заинтересовался Беатрисиным письмом, но, приписав этот интерес пустому любопытству, выкинул из головы такую мелочь.
Заведя мотор, Пэки поплыл – не совсем по прямой – к лодочному домику. В состоянии он находился весьма рассеянном, и всяческие приземленные явления доходили до него смутно.
Именно по этой причине слабое бульканье (его ухитрялся издавать через кляп во рту Блэр Эгглстон, связанный по рукам и ногам в темном углу лодочного домика) не пробилось в его сознание. Если даже Пэки и слышал его, так и внимания не обратил. Зачалив лодку, он, по-прежнему весь в раздумьях, отправился в домик.
Несколькими часами спустя, когда Сен-Рок окутала темнота, можно было заметить, как гибкая фигура, выскользнув украдкой из отеля «Дез Этранжэ», направляется, тоже украдкой, к гавани.
Вынужденное затворничество давно угнетало нервную систему Мориса, виконта де Блиссака. Этот молодой человек всю жизнь любил веселье и развлечения, а мало что веселого, а уж тем более развлекательного, в затянувшемся одиночестве.
Сегодня вечером виконт сломался. Долгие часы созерцал он потолок, умывальник, одно кресло, другое, обои в цветочек, гравюру «Прощание гугенота» и созрел для любого риска, пусть даже самого опасного. Словно героине современной пьесы, ему хотелось одного – убежать от невыносимой среды. Когда он сражался с этим приступом, его вдруг осенила идея, такая блестящая, какая в жизни не осеняла. Почему бы ему не пробраться под покровом темноты на яхту Пэки, а там во имя их старинной дружбы умолить того сняться с якоря и увезти его в Англию, где он не подвластен жандармерии Сен-Рока?
Чем больше виконт раздумывал над этой идеей, тем больше она ему нравилась. Он даже недоумевал, отчего ему раньше такое в голову не пришло. Разумеется, в пробежке по улицам, ведущим к пирсу, таится определенная опасность, но ему было наплевать. Он жаждал сбежать от потолка, умывальника, кресла, второго кресла, обоев в цветочек и гравюры «Прощание гугенота».
И виконт, с превеликой осторожностью, крался по узким улочкам, которые, петляя, спускаются к гавани.
Удача сопутствовала ему. Не раздалось строгого окрика с требованием остановиться, тяжелая рука не легла ему на плечо. Виконт добрался до пирса, разыскал лодку, забрался в нее, отвязал канат и отплыл. Было несколько затруднительно опознать «Летящее облако» среди множества яхт, покачивавшихся на подступающем приливе, но в конце концов ему удалось разыскать и ее.
Виконт тихонько окликнул Пэки, однако ответа не дождался. По-видимому, тот ушел на берег. Он решил, что поднимется и дождется друга на яхте.
Ступив на палубу, виконт де Блиссак вспомнил нечто весьма существенное, о чем узнал в предыдущий свой визит на борт: местонахождение шкафчика, в котором Пэки хранил виски, – и прямиком устремился к нему. Душа его томилась по тонизирующим напиткам.
Лишь несколько минут спустя виконт обнаружил, что он не единственный пассажир на борту, чьи мысли текут в этом направлении.
Влетев в каюту, он увидел пузатенького коротышку, сжимавшего бокал, полный до краев. Стоял он спиной к виконту, но при звуке шагов встрепенулся, подпрыгнул и расплескал содержимое бокала на консервированный язык, составлявший его скромный ужин.
Виконт де Блиссак обнаружил, что смотрит в вытаращенные глаза Дж. Веллингтона Геджа, того самого, которого, как ему стало известно из надежного источника, он убил три вечера назад, на празднике Святого Рока.
Когда стрелки часов, мимоходом украденных в Цинциннати, указывали двадцать пять минут первого, лучшая часть Супа Слаттери, после ухода Пэки беспокойно ворочавшаяся в нем, вдруг воспряла и взяла командование в свои руки.
Теперь он ясно увидел, что находился буквально на волосок от греха, почти единственного, который признавал за грех его весьма гибкий кодекс, и грех непростительный: он отказал в помощи приятелю, попавшему в беду Приятель подал ему сигнал бедствия, а он отмахнулся.
На многие качества Супа Слаттери моралист поджал бы губы и вздернул бровь. Например, взгляды его на священность частной собственности были в корне ложными, а на причиненное ему зло Суп чересчур часто отвечал левым хуком в челюсть, а не кроткими словами.
Но за одно он всегда себя хвалил, одного никто не мог бы поставить ему в упрек – он никогда не подводил друга в час беды.
Теперь он сгорал от стыда и угрызений совести. Несмотря на заверения Пэки, что лишь чистейший альтруизм движет им в желании помочь Джейн Опэл, Суп умел читать между строк и пришел к заключению, что движущей силой была все-таки любовь. Да, Пэки влюблен в эту девицу, а он, Суп Слаттери, только из-за того, что рассорился с ее папашей, вознамерился подсыпать песку в его коробку скоростей. Натягивая брюки и доставая сумку с инструментами, Суп тихо стонал.
С озаренной душой кающегося грешника и тихим восторгом человека, прозревшего на краю гибели, он уже через десять минут выскочил из отеля и припустился по холму к шато «Блиссак».
