— Вы оба такие добрые, а я просто дура, сама знаю. Ведь уж пообещала раз не встречаться с ним и не смогла.
— Ты пока поживи у нас, а потом устроишься на место куда-нибудь за городом, — сказала Эстер. — Там он тебя донимать не будет.
— Да, пожалуй.
— Мне не очень-то интересно выкладывать денежки, если никому от этого никакой пользы, — сказал Уильям. Эстер выразительно на него поглядела, и он добавил: — Но пусть будет так, как хочет Эстер. Это же не я одалживаю тебе деньги, а она.
— Это мы оба, — сказала Эстер. — Но ты сделаешь, как я говорю, Сара?
— Да, да, все, как ты говоришь, Эстер! — И Сара, рыдая, бросилась в объятия подруги.
— Ну, рассказывай теперь, где ты заложила блюдо? — спросил Уильям.
— Это далеко отсюда. Билл сказал, что знает такое место, где можно отдать в заклад без всякого риска. Он мне велел объяснить, что меня, дескать, прислала хозяйка. Этого будет достаточно, сказал он… Лавчонка где-то на Майл-энд-роуд.
— А ты сумеешь ее найти? — спросил Уильям.
— У нее же есть квитанция, — сказала Эстер.
— Нет, квитанции у меня нет, Билл забрал ее.
— Значит, мы, похоже, стараемся впустую.
— Замолчи, — сердито оборвала мужа Эстер. — Может, ты пожалел денег и хочешь увильнуть от своего обещания — так и скажи, и дело с концом.
— Зря ты такое говоришь, Эстер. Если тебе нужно еще тридцать фунтов, чтобы выкупить у него квитанцию, ты можешь их получить.
Эстер молча бросила на мужа быстрый, исполненный благодарности взгляд.
— Не сердись, — сказала она, — это все мой скверный характер. Но где Билл-то живет, ты знаешь? — спросила она, оборачиваясь к несчастной Саре, которая с убитым видом, бледная, дрожащая, сидела на диване.
— Знаю, Милуорд-сквер, тринадцать.
— Так нечего даром время терять, надо разыскать его поскорее.
— Нет, Уильям, голубчик, тебе туда соваться не надо. Ты выйдешь из себя, и он может тебя ударить.
— Он меня? Да я ему еще покажу, кто из нас чего стоит!
— И слышать этого не хочу! Он не должен ходить с тобой, Сара.
— Брось, Эстер, не дури. Отпусти меня.
Уильям снял с вешалки шляпу, но Эстер стала перед дверью.
— Не позволю! — сказала она, — Не пущу я тебя, и все… Еще подеретесь, чего доброго, а куда тебе с таким кашлем.
Уильяма бил кашель. Он побледнел и сказал, тяжело опершись о стол:
— Дай-ка мне попить, молока налей.
Эстер подала ему чашку. Он сделал несколько медленных глотков.
— Я поднимусь наверх, возьму шляпу и жакетку, — сказала Эстер. — А ты тут занимайся своими ставками. — Уильям улыбнулся. — Сара, ты поняла, — он с тобой не пойдет!
— Ты уже позабыла, что говорила вчера вечером насчет ставок?
— Мало ли что я вчера говорила — это не имеет отношения к делу, а сейчас я говорю, что ты из дома не выйдешь. Сара, ступай наверх, одевайся, и пошли.
Уильям, облокотившись о стойку, ласково кивнул Эстер на прощанье, когда она толкнула вращающуюся дверь и скрылась за ней вместе с Сарой. Стэк и Джорнеймен уже давно поджидали его, чтобы перемолвиться словечком. Оба просадили кучу денег, поставив на «старину Бена», и теперь не знали, как свести концы с концами; да и почти всех игроков постигла такая же неудача, и лица завсегдатаев пивной были угрюмы.
А Уильям, поглядывая на расстроенные лица мелких служащих, парикмахеров и официантов из бесчисленных кафетериев и ресторанов, невольно подумал о том, что, быть может, есть среди них и такие, которые поставили на Бена не принадлежащие им деньги.
Эта неудача разрушила все их планы, и даже наиболее осторожным, придержавшим кое-какую сумму про запас, не оставалось теперь ничего другого, как ставить на аутсайдеров в надежде поправить свои дела, если будет крупная выдача.
К двум часам пивная опустела. Уильям в одиночестве дожидался возвращения Эстер и Сары. Ему казалось, что им давно бы уже пора быть дома. Впрочем, от Сохо до Майл-энд-роуд путь неблизкий, и когда в пятом часу Эстер и Сара наконец вернулись, Уильям сразу увидел, что их старания не увенчались успехом. Он поднял откидную доску, и они прошли за стойку и в гостиную.
— Он вчера съехал с квартиры на Милуорд-сквер, — сказала Эстер. — Тогда мы отправились по новому адресу, а оттуда — еще по другому. Потом обошли все злачные места, где он бывал с Сарой, но ничего не сумели про него разузнать.
Сара расплакалась.
— Значит, теперь все, — сказала она. — Крышка мне. Заберут, как пить дать. Сколько придется отсидеть, как вы думаете? Могут они засадить меня на десять лет?
— Я считаю, что тебе остается только одно, — сказала Эстер. — Ступай к своим хозяевам, расскажи им без утайки все, как есть, может, они тебя и помилуют.
— По-твоему, она должна признаться, что заложила блюдо, чтобы поставить на лошадь?
— Ясное дело.
— Это значит еще больше науськать полицию на букмекеров.
— Ничего не поделаешь.
— Не годится, чтобы ее забрали отсюда, — сказал Уильям, — Это может нам здорово повредить… А ей-то ведь все равно, откуда ее поведут в тюрьму.
Эстер молчала.
— Я уйду. Не хочу никому причинять неприятности, — сказала Сара, поднимаясь с дивана.
В дверь просунулась голова Чарльза.
— Вас там спрашивают, сэр.
Уильям поспешил в зал. Через несколько минут он вернулся, вид у него был испуганный.
— Они уже здесь. — сказал он.
Следом за ним в гостиную вошли двое полицейских. Сара негромко вскрикнула.
— Вы Сара Тэккер? — спросил полицейский, вошедший первым.
— Я.
— Вы обвиняетесь в ограблении мистера Шелдона, проживающего на Кэмберленд-плейс, тридцать четыре.
— И вы так вот поведете меня по улицам?
— Можете ехать на извозчике, если согласны заплатить, — отвечал полицейский.
— Я поеду с тобой, милочка, — сказала Эстер, но Уильям дернул ее за рукав.
— Зачем ты поедешь? Какой от этого прок?
Магистрат, как и следовало ожидать, направил дело в суд, и тридцать фунтов, которые Уильям пообещал Эстер, пошли на гонорар адвокату. Поначалу появилась кое-какая надежда, что доказать виновность Сары не представится возможным, но в ходе дела возникли новые улики ее причастности к исчезновению блюда, и в конце концов защита пришла к решению, что обвиняемой лучше не упорствовать и признать себя виновной. С этой минуты все усилия адвоката были направлены на то, чтобы добиться не слишком сурового приговора. Защита вызвала в суд Эстер и Уильяма, которые должны были засвидетельствовать безупречное поведение обвиняемой; защита долго распространялась о дурном влиянии, оказанном на подсудимую, и настойчиво упирала на то, что украсть блюдо, в сущности, никак не входило в ее намерения. Соблазненная посулами, она позволила уговорить себя заложить блюдо лишь для того, чтобы сделать ставку на лошадь, которая, как ее заверили, не могла не взять приза. Если бы лошадь действительно выиграла скачку, блюдо было бы выкуплено и водворено на положенное ему место в доме его обладателя, а подсудимая получила бы возможность выйти замуж. Впрочем, вполне вероятно, что этот брак, к которому так стремилась подсудимая, обернулся бы для нее еще большей бедой, чем имеющая место судебная процедура. У защиты не хватает слов, чтобы заклеймить безнравственное поведение человека, заставившего несчастную девушку рискнуть своей свободой ради его низких целей, а затем трусливо покинувшего ее в бедственный час. Защита призывала принять во внимание доверчивую натуру подсудимой, которая не только согласилась отдать в заклад блюдо своих хозяев, поддавшись подстрекательству подлого соблазнителя, но была к тому же настолько легковерна, что оставила ему на сохранение квитанцию. Так рассказывает об этом сама подсудимая, и защита утверждает, что это звучит вполне правдоподобно. Это очень печальная, но вместе с тем и очень трогательная история — история наивной, доверчивой и бесхитростной души, и защита надеется, что, приняв во внимание безупречную характеристику, которую дают подсудимой свидетели. Его Милость найдет для нее смягчающие вину обстоятельства.
Его Милость, любовные интрижки которого затянулись более чем на полвека, а азартная игра на скачках постоянно привлекала к себе внимание молвы, поджал старческие губы и уставил мертвенный взгляд остекленелых глаз на подсудимую. К его крайнему сожалению, заявил он, характер подсудимой представляется ему в несколько ином свете, нежели его ученому коллеге. Полиция приложила немало усилий к тому, чтобы установить личность некоего Ивенса, который, по словам подсудимой, является главным виновником содеянного преступления. Однако все усилия полиции оказались тщетными. Тем не менее полиции удалось напасть на след некоего Ивенса, который, вне всякого сомнения, действительно существует и едва ли может считаться завсегдатаем великосветских салонов. По залу прокатился небольшой смешок; ученый коллега с довольным видом оправил свою мантию и слегка наклонился вперед, дабы не пропустить ни слова. Можно было ожидать, что Его Милость блеснет юмором, а подсудимая отделается легким приговором. Однако угрюмая усмешка внезапно приобрела зловещий оттенок, и стало ясно, что Его Милость решил нагнать страху на всех нарушителей закона. Его Милость привлек внимание к тому обстоятельству, что, как было установлено на предварительном следствии, подсудимая в течение довольно долгого времени состояла в сожительстве с упомянутым Ивенсом, и в этот период им было совершено несколько краж; правда, прямых доказательств того, что подсудимая была замешана в этих кражах, нет. Подсудимая оставила Ивенса и устроилась на работу к своим теперешним хозяевам. Когда рекомендации, полученные ею от прежних хозяев, подверглись рассмотрению, подсудимая, утаив свое сожительство с упомянутым Ивенсом, заявила, что находилась в услужении в семье Лэтча, владельца пивной, дававшего здесь показания в ее пользу. Полиции стало также известно, что Ивенс был частым посетителем пивного заведения «Королевская голова», принадлежащего Лэтчам, и представляется вполне вероятным, что именно там подсудимая и свела знакомство с Ивенсом. Подсудимая, нанимаясь на работу, сослалась на Лэтчей, подтвердивших ее ложные показания, что она якобы прожила у них год, в то время как в действительности она состояла в это время в незаконном сожительстве с известным вором. Тут Его Милость разразился весьма суровой филиппикой против тех, кто, попустительствуя далеко не безупречным в моральном отношении лицам, помогает им устраиваться в услужение путем обмана, — явление, ставшее довольно обыденным и таящее в себе большую опасность для общества, опасность, от которой обществу следует всемерно себя оградить.
