— Может, к утру меня уже не будет в живых, — сказал он торжественно. — Я хочу покончить со всем этим. Покончить! — повторил он, сопровождая свои слова широким жестом, завершить который ему не удалось, поскольку пришлось срочно хвататься за спасительную дверь.
Салли не была расположена к мелодраме.
— Ох, иди спать, — сказала она нетерпеливо. Сковавшее ее холодное безразличие понемногу проходило, уступая место растущему негодованию: она сердилась на Джеральда за то, что он дошел до такого, она сердилась на себя за то, что когда-то находила этого человека привлекательным. Унизительно было думать, что в свое время она полностью подпала под его влияние, и она не чувствовала жалости. Смутно сознавала она эту странную перемену в себе. Обычно, завидев любое попавшее в беду существо, она испытывала горячее сочувствие; однако Джеральд, горевавший над тем, что должен вернуться к нормальной работе, ее не трогал. Страдалец заметил это и прокомментировал.
— Ты совсем… совсем меня не жалеешь, — посетовал он.
— Извини, — сказала Салли. Она резко подошла к двери и толкнула ее. Прильнувший к своей опоре Джеральд оказался на лестнице. Он цеплялся за ручку с видом человека, который стал свидетелем того, как самые основы мироздания пошатнулись. Он отпустил ручку и неуверенно пересек площадку. Обнаружив перед собой открытую дверь собственной квартиры, он пошатнулся и переступил порог. Удостоверившись, что путешествие его завершилось благополучно, Салли направилась к себе, намереваясь закончить эту тревожную ночь в постели.
Однако почти тут же она раздумала. Спать совершенно не хотелось. Ее охватило лихорадочное возбуждение. Надев кимоно, она пошла на кухню посмотреть, найдется ли на ее продовольственном складе стакан горячего молока.
Она только что вспомнила, что прошлым утром пожертвовала остатки молока рыжему коту с многозначительным взглядом, который через окно забежал к ней позавтракать, когда ее сожаления о подобном расточительстве прервал приглушенный грохот.
Она прислушалась. Звук шел как будто из соседней квартиры. Салли поспешила к двери и открыла ее. И тут за дверью напротив разразилась настоящая канонада, причем каждый новый разрыв казался ее напряженным ушам громче и ужасней предыдущего.
Услышав внезапный шум в ночной тиши, даже самый невозмутимый человек разволнуется. Всего несколько минут назад Джеральд, рассуждающий о том, как покончит со своими страданиями, не тронул Салли; однако теперь на ум ей вновь пришли его слова, и равнодушие уступило место страшным подозрениям. Что и говорить, за свои поступки он не отвечал, и под влиянием алкоголя мог совершить все, что угодно. Прислушиваясь к шуму за дверью, Салли запаниковала.
Вслед за канонадой установилась короткая тишина, однако, пока она колебалась, в квартире напротив вновь раздался грохот, и на этот раз такой пугающе громкий, что Салли отбросила сомнения. Она кинулась через площадку и заколотила в дверь.
2
Сколь бы разрушительными ни были события, произошедшие в его доме, мгновением позже стало ясно, что Джеральд ухитрился выжить — в квартире раздались шаркающие шаги, и дверь открылась. Джеральд стоял на пороге, слабая улыбка вновь играла у него на губах.
— Салли!
Увидев его, неряшливого и совершенно невредимого, Салли тут же перестала тревожиться, и снова рассердилась. Значит, в добавление ко всем остальным обидам, он еще и напугал ее понапрасну.
— Что это за шум? — спросила она.
— Шум? — переспросил Джеральд, и поразмышлял над ее вопросом, открыв рот.
— Да, шум, — сердилась Салли.
— Я делал уборку, — сказал Джеральд с совиной серьезностью, которая свойственна людям, сознающим, что они немного не в себе.
Салли оттолкнула его и прошла в гостиную. Квартира, в которой она оказалась, была почти точной копией ее собственной. Эльза Доланд постаралась сделать ее милой и уютной. Она всегда была искусным декоратором и умудрилась придать некоторое изящество даже своей спальне в пансионе миссис Мичер, месте, безнадежном на первый взгляд, и не имея таких способностей, Салли всегда немного завидовала ей. Особое значение Эльза придавала мелким вещицам, хрупким безделушкам, и переусердствовать не боялась. На стенах теснились картины, маленькие столики были уставлены вазами китайского фарфора, комнату освещали всевозможные лампы с пестрыми абажурами, на полках рядами стояли блюда.
Мы говорим: блюда стояли, картины теснились; однако правильнее будет заметить, что так было когда-то, поскольку лишь врожденная догадливость позволила Салли восстановить сцену, какой она была прежде, чем Джеральд предпринял то, что назвал уборкой. Она влетела в квартиру и, едва переступив порог, в ужасе застыла перед величественными развалинами, которые открылись ее взору. Если бы в маленькой гостиной разорвался снаряд, вряд ли он произвел бы подобные разрушения.
Психологию слабого мужчины под действием алкоголя и обманутых амбиций понять нелегко, поскольку настроения сменяют одно другое так быстро, что наблюдатель сбит с толку. Десять минут назад Джеральд Фостер был охвачен липкой жалостью к себе и, судя по его виду, в данный момент он опять вернулся к этой фазе. Однако в интервале с ним, очевидно, приключилась короткая, но вполне ощутимая вспышка ярости, и бушевал он как берсерк. Что послужило тому причиной, и почему это выразилось в такой форме, Салли, слабо разбиравшаяся в психологии, объяснить не могла, однако это произошло, и тому существовало доказательство самого убедительного свойства. Тяжелая клюшка для гольфа, которую в раздражении или, напротив, в раскаянии швырнули в угол, свидетельствовала о том, каким способом произведены разрушения.
Повсюду царили уныние и хаос. Пол устилали осколки стекла и фарфора всех размеров. Картины, выглядевшие так словно их жевал какой-то доисторический зверь, лежали под обломками ваз и статуэток. Помедлив на пороге, Салли вошла в комнату, под ногами похрустывал фарфор. С удивлением она оглядела голые стены и повернулась к Джеральду за объяснениями.
Тот опустился на случайно уцелевший столик и тихо рыдал. Ему опять вспомнилось, что с ним обошлись очень, очень плохо.
— Что ж! — сказала Салли со вздохом. — Поработал ты, конечно, от души!
Тут раздался громкий треск, и случайно уцелевший столик, который не был рассчитан на такую тяжесть, сдал под весом своего хозяина. Во все стороны полетели сломанные ножки, и настроение Салли резко изменилось. Практически во всех жизненных ситуациях в равной степени присутствуют трагедия и фарс, и в эту минуту Салли увидела забавную сторону этой драмы. Ее разбирал смех. Если бы она могла проанализировать свои чувства, она поняла бы, что смеется над собой — над слабой сентиментальной Салли, которой однажды взбрело в голову, что этого нелепого человека можно принимать всерьез. На сердце у нее полегчало, и, заливаясь хохотом, она упала в кресло.
Падение, кажется, отрезвило Джеральда, в глазах его появилась какая-то осмысленность. Он выбрался из-под обломков коробки с акварельными красками, глядя на Салли с неодобрением.
— Никакой жалости, — строго заметил он.
— Не могу удержаться! — воскликнула Салли. — Это слишком смешно.
— Это не смешно, — поправил ее Джеральд, мысли которого вновь затуманились.
— Для чего ты это сделал?
Джеральд на миг вернулся к искреннему возмущению, которое укрепило его вооруженную клюшкой руку. Он снова вспомнил о своей обиде.
— Я больше не намерен это терпеть, — сказал он с жаром. — Она подвела своего мужа… Погубила спектакль, ушла играть в другой… А мне что, пыль сдувать с ее вещей? Почему я должен терпеть? Почему?
— Но ведь ты и не терпишь, — сказала Салли, — так чего же теперь это обсуждать? Ты действовал основательно, как и подобает независимому мужчине.
— Вот именно. Независимому мужчине. — Он выразительно поднял палец. — Плевать я хотел, что она скажет, — продолжал он. — Плевать мне, вернется она или нет. Эта женщина…
Салли была не готова обсуждать с ним отсутствующую Эльзу. Забавная сторона дела начала понемногу бледнеть в ее глазах, и веселье сменилось усталым отвращением. Она почувствовала, что больше не может выносить общество Джеральда Фостера. Она встала и решительно заговорила.
— А теперь, — сказала она, — я все уберу. Однако у Джеральда было другое мнение.
— Нет, — сказал он с внезапной торжественностью. — Ничего подобного. Пусть посмотрит. Оставь все, как есть.
— Не валяй дурака, убрать придется. И я это сделаю. А ты пока пойди и посиди в моей квартире. Когда будет можно, я приду и скажу.
— Нет, — сказал Джеральд, качая головой.
Салли, стоявшая на куче хрустящих руин, топнула ногой. Внезапно сам его вид стал ей невыносим.
