Янко Есенский - Демократы

— Господа, прошу занять места.

Это сказал президент, появление которого они даже не заметили.

Можно было ожидать, что двенадцать господ за столом будут стоя приветствовать своего вождя, как в клубе при составлении списков кандидатов в Национальное собрание. Но нет. Ничего подобного. Как ни в чем не бывало, вместе с референтами они подошли к своим креслам и спокойно сели перед своими портфелями и бумагами. Председательствующий вынырнул на верхнем конце между столом и креслом с высокой кожаной спинкой, как дух из люка на сцене театра. Кое-кто еще топтался возле стеклянной горки, разглядывая горшочки, мисочки, вазы и статуэтки работы народных умельцев, и президент снова позвякал, громко напомнив:

— Господа, прошу занять места.

И вот все уселись. Президент осторожно опустился в высокое кресло и склонился к бумагам, на лице его была радость и просветление. По залу пролетел шепоток:

— В хорошем настроении…

— Можно будет договориться…

— Не скрежещет зубами…

— Выспался…

— Не надо его сердить…

Возле президента сидели два вице-президента: справа — доктор Зимак — лысый, сгорбленный старик с испитым морщинистым лицом; он опустился на краешек кресла, полагая, очевидно, что усаживаться прочно не стоит, потому что, пока он устраивается поудобнее, из Праги успеют «дать знак», чтоб он отправлялся на пенсию. Ему было за шестьдесят. Слева сидел доктор Кияк — полноватый, но по-военному подтянутый мужчина, лицо его было красного здорового цвета, остроконечные усики торчали в стороны, а блестящие волосы были зачесаны назад. Его решительный, категоричный вид давал всем понять: «Вы так просто меня отсюда не сковырнете». На цыпочках подошел главный инженер, начальник технической службы Штефанчак с портфелем, в котором лежала желтая французская книга и камень, найденный при последних раскопках под Старым градом. Он занял место сбоку стола, рядом с озабоченным Зимаком, напротив Гомлочко.

— Сердечно приветствую вас, господа, — бодрым голосом произнес президент, — и открываю заседание… Сколько нас? — обратился он к Гомлочко.

— Двенадцать.

— Следовательно, все. Кворум в наличии, сможем принимать решения. Протокол прошлого заседания вели… Сегодняшний будут вести…

Он оглядел собравшихся поверх очков. Взгляд его остановился на голом черепе Козяковского. Тот большим и указательным пальцами вытирал уголки рта, разинутого буквой «о».

— Пан Козяковский… Кто еще?

Президент перевел взгляд на склонившуюся над столом черную бритую голову с запавшими висками доктора Закладного. Уткнув нос в повестку, он чиркал при этом по темени карандашом.

— …и пан Закладным.

Закладный встрепенулся, с изумлением поднял голову, а уразумев, в чем дело, снова погрузился в чтение.

Президент перечислил, какие приглашения поступили в адрес славного комитета.

— Вымогательство! — наклонился Петрович к Цуцаку.

— Вот-вот, — кивнул Цуцак.

Членов комитета приглашали на всевозможные этнографические выставки, манифестации за мир, званые вечера «Женского национального совета», на бал республиканских женщин, на учения пожарников, собрания пастушьих кооперативов и съезды.

— Я объявляю это, господа, на случай, если кто из вас пожелает…

— Пусть идут те, кто ближе живет, — вырвалось у Цуцака, представителя Земплинского округа — тучного, коренастого весельчака с добродушным красным лицом, редкими волосами и торчащими усами. Сдув с бумаги пепел от сигары на своего соседа Петровича, он показал на него чубуком:

— Или вот Петрович пускай отправляется, его на все хватит.

— Предлагаю Цуцака, — отказался от почетной миссии Петрович. — Он любит поговорить.

Постановили — билеты купить, заплатить побольше, но желающим поехать дорогу не оплачивать.

— Жалоб и интерпелляций не поступало, — объявил президент.

Потом зачитали, сколько миллионов долга у Словакии, сколько наличных денег и сколько сотен нерассмотренных и нерешенных дел.

— Есть замечания?.. Нет?.. Принимается… Кто желает высказаться, прежде чем приступим к повестке дня?

Мангора поднял три пальца.

— Пожалуйста, пан Мангора.

О Мангоре, референте по социальным вопросам, мы уже упоминали. Он был редактором, к тому же столпом социал-демократической партии, следовательно — левый и, по его собственному утверждению, — впрочем, это говорили о себе все левые, — прогрессивным деятелем. Молодой еще, небольшого роста, безусый, с блеклыми волосами и добродушным, полным лицом здоровяка, он всегда готов был улыбнуться, удивиться или растерянно-недоуменно посмотреть на президента, на заседающих, на делопроизводителей, словно вопрошая: «Разве? А вы что скажете? Странно. Вы же знаете, что это не так». Сам насмешник, он болезненно воспринимал шутки в свой адрес, любил выступить и за дельность своих речей считался одним из наиболее серьезных членов комитетов.

— Чем пахнет на этот раз? — заерзал президент и повернулся вполоборота к доктору Кияку.

— Опять, верно, больницами, — ответил Кияк, не глядя на президента.

— Вряд ли. Больницы в порядке. Я их недавно ревизовал.

И действительно — на этот раз попахивало «Азилом», заведением «для психически дефективных детей».

— Я получил письмо, — Мангора вытащил его из большого желтого портфеля с застежками, — о том, что положение детей в «Азиле» ужасающее. Дети грязны до черноты. Галлюцинируют от голода. Животы у них распухли. Они завшивели, покрылись струпьями… Я тотчас же вскочил в автомобиль управления… И вот, пожалуйста, — он на минутку отвлекся от предмета разговора. — Кого обслуживает автомобиль управления? Чиновников или членов комитета?

— Разумеется, членов комитета, — удивился президент.

Мангора оглянулся на присутствующих. «Вы слышите?» — говорил его взгляд.

— Не знаю, — продолжал он после паузы, — я думаю, что ездят и другие, причем с семьями… Но сейчас это вопрос второстепенный…

— Нет, не второстепенный, — нахмурился президент, — скажите, кто, я хочу знать фамилии. Еще подумают на меня. А я эту машину за тридцать шагов обхожу.

— Рад служить, пан президент… Я бы немедленно вскочил в машину, но пришлось ждать, пока этот господин вернется из «Гринавы»…

— Американская корреспондентка, — пояснил Гомлочко, распоряжавшийся машиной, — хотела увидеть национальные костюмы.

— В «Гринаве»? Что вы болтаете? В «Гринаве» пьют.

— Это ее муж интересовался нашими винами, — изворачивался главный советник.

Все засмеялись, но президент сохранил серьезный вид.

— После заседания вы дадите мне объяснения… Продолжайте, пожалуйста.

— Я решил проверить на месте, так ли это, — снова взял слово Мангора. — Дергаю колокольчик. Никакого впечатления. Стучу. Опять ничего. Это показалось мне подозрительным. Наверное, думаю, прячут детей или моют. Не открывают, чтоб выиграть время. На помощь пришел наш шофер. «Пошли, говорит, через часовенку». Он в таких делах собаку съел. Входим во двор. Нас задержали, но потом впустили. Ну, думаю, насмотримся мы тут на свинство! Я обошел все помещения, коридоры, комнаты, углы, обследовал кровати, белье, солому в тюфяках, кухню, кладовую и ничего предосудительного не нашел. Всюду образцовая чистота, уход, кладовые полны припасов. Результат моих изысканий и исследований — две вши у двоих детей. И только…

— Вы сами искали? — затрясся в смехе Цуцак.

— А я лично нашел только одну гниду… Это не надо вносить в протокол, — взял слово президент и осуждающе посмотрел на Цуцака. — Ничего смешного здесь нет, все очень серьезно. Вы бы не смеялись, если бы видели то, что видел я. Горбатый ребенок, весь желтый, кости и кожа. С кровати встать не может. Одним словом, кошмар. Но он радовался всему, хлопал в ладоши, бедняжка! Господа! Если б вы это видели!.. Я тоже получил письмо, на двух листах, исписанных со всех сторон, подпись неразборчива. Такое же, очевидно, как и пан депутат Мангора.

Мангора кивнул и попытался продолжить.

— Да, да, горбатый и еще один, почти зеленый. У этих двух я и нашел…

— Напечатают такое письмо в десяти экземплярах, — снова перебил Мангору президент, — и разошлют в десяток партий. Я тоже ездил проверять этот «Азил». Нагрянул неожиданно, никого не предупреждая, чтоб ничего не успели скрыть. Как и вы, пан редактор. Меня тоже не впустили, отговариваясь тем, что уже пятеро побывали с обследованием. Говорят, каждый день кого-нибудь черти несут. Уже были, рассказывала мне заведующая, из министерства, из какой-то инспекции, из «Союза социальных обществ», из «Красного Креста», участковый врач, окружной врач, краевой врач, каждый приказывал, отдавал распоряжения, и теперь неизвестно, кого слушать. Напрасно я ей объяснял, что я президент, президент края. Да откуда ей знать, сестричке милосердия, что такое президент? Я даже не рассердился на нее. Верите ли, пришлось пойти к нотариусу. Тот ей объяснил, кто я и что я. Искала экономка. Нашла одну-единственную вошку у этого самого желтого горбатенького мальчика. Я тотчас же уполномочил нотариуса раз в месяц посещать приют и докладывать мне о состоянии дел…