От бесконечных слез и сморкания нос вдовы стал совсем красным и походил на маленькое пунцовое пятнышко, а она все терла его и терла платком, опять сморкалась и всхлипывала.
— Вы не представляете себе, как я вам благодарна. Вы пришли проститься с ним в его последнюю ночь… — И она снова разразилась плачем — …Я так благодарна вам, сеньор комендант, и вам, дон Хуан, вы все такие добрые! Еще вчера бедняжка в совершенном отчаянии решил, что на побережье не видать ему счастья, решил прикрепить к дверям парикмахерской — не знаю, убрали ли ее? — картонку, на которой собственноручно написал: «Продается в связи с отъездом…» Он был так воодушевлен возможностью уехать и все говорил: «Как приеду в столицу, так сразу же обращусь в Братство парикмахеров, буду просить коллег заявить о солидарности с рабочими «Тропикаль платанеры», если объявят всеобщую забастовку…»
— Так он говорил?.. — Комендант прикусил верхнюю губу так, будто хотел прикусить заодно и щетину усов. — Значит, так говорил…
— Это все от лихорадки, сеньор комендант, у него рассудок помутился… — вмешался один из завсегдатаев «Равноденствия». — В последние дни он был совсем невменяем, а тут еще ему эту листовку подсунули под дверь… насчет «всеобщей забастовки»… так он и вовсе рехнулся… Бедный дон Йемо!..
— В каталажку попал бы, — если бы не умер! — заявил комендант. — Что, в самом деле, было бы, если бы каждый начал учинять беспорядки, будоражить Братство парикмахеров?!
— Да ведь он был членом… мой хозяин-то, был членом Братства! — поясняла Минча сквозь слезы, и в голосе ее послышалась обида. — Там, в его бумагах, даже диплом есть, и мы аккуратно платили взносы и откликались на все призывы!.. — Она повздыхала и снова заплакала. — А теперь, когда он умер, Братство должно ответить на призыв о помощи.
— Во всем этом, во всем, что не касается призывов к забастовкам и тому подобной чепухи, я вреда не вижу.
— Вот этого я не знаю…
— А известно вам о его подарке мексиканскому падре?.. Изображение Гуадалупской девы?..
— То была его последняя воля…
— А почему он это сделал?
— Здесь, в комнате, ее не было видно, а падре так хотел достать образ для церкви. Я так думаю…
— Богоматерь Америки… она была на штандарте Идальго… Покровительница индейцев!..
Комендант, на ходу бросая слова, направился к двери в сопровождении дона Хуана Лусеро. Как только они вышли на улицу, за ними выскочили два добровольных прислужника со стульями, которые они поставили на тротуаре. Ночь, вначале такая ясная, глубокая, звездная, сейчас, опустившись на землю, превратилась в раскаленный утюг.
— Без всяких церемоний, дон Хуан. Присаживайтесь, я устроюсь тут.
Они уселись. Отойдя в сторону, но не теряя из виду своего начальника, капитан Каркамо беседовал с Андресито Мединой.
— Та женщина, да, действительно меня любила, Андрей…
— Поезжай, если она тебя любила…
— С тех пор я ее не видел. Думал даже, что она уже умерла.
— А чем она не покойница? Стать директрисой школы в какой-то глухой деревушке — все равно что похоронить себя заживо.
— Мне так хотелось бы написать ей, Андрей.
— Зачем же делать ей больно, если ты уже ее не любишь? Мертвых надо оставить в покое…
— А если я до сих пор ее люблю?..
— Тогда надо ее воскресить… любовь возвращает жизнь.
Им подали рюмки на подносе, и быстрее, чем пропел петух — какие-то петухи, впрочем, уже давно пропели, видно, их сбил с толку свет, лившийся из окон и дверей дома покойника, — Каркамо осушил одну за другой три рюмки коньяку и выпил бы еще, да больше не оказалось.
— Должно быть, она постарела… — произнес капитан, облизав губы, чтобы еще раз ощутить вкус коньяка, опалявшего его огнем.
— С тех пор прошло много лет…
— А ты помнишь, почему мы тебя стали называть Андресм?
— Как же не помнить? Твой братишка так всегда меня называл.
В молчании, царившем возле дома покойника, послышался тяжелый вздох капитана.
— Малена Табай!.. — произнес он тихо и горестно.
— Капитан Каркамо! — окликнул его комендант.
— Слушаюсь, мой майор! — подскочил капитан Каркамо.
— Вот что, сейчас же пойдите и заберите все бумаги этого парикмахера. Все бумаги, какие только найдете в доме, будь это его документы или сеньоры, заберите и отнесите ко мне в кабинет, откроете его сами. А затем возвращайтесь сюда. Возьмите ключ!
Каркамо отдал честь, круто повернулся на каблуках и отправился выполнять приказ.
Из ящиков всех столов, что имелись в доме — их было немного, — капитан с помощью адъютантов коменданта вытащил письма, фактуры, рецепты, заметки, вырезки из газет, фотоснимки, приглашения на свадьбу, извещения о похоронах и, наконец, знаменитый диплом, подтверждавший его титул члена-основателя Братства парикмахеров, вложенный в пакет, на котором был изображен череп и скрещенные кости.
Андрес Медина тенью соскользнул с места, услышав приказ, полученный капитаном Каркамо, и пододвинулся к Флориндо Кею. В эту минуту Кей обсуждал с доном Лино Лусеро вопрос о роли печати в забастовке.
— Газеты, которые сегодня выступают против забастовки, дон Лино, и которые оправдывают, ссылаясь на необходимость охраны общественного порядка, убийства рабочих на плантациях Карибского побережья, — это те же самые газеты, что во времена Лестера Мида, когда вас арестовали за организацию кооперативов, требовали ваши головы. Эти газеты обвиняли вас в причастности к заговору против безопасности государства. Что вы на это скажете?.. Простите, я вас должен покинуть, я не прощаюсь. Мне нужно переговорить с этим человеком, он распространяет мои медикаменты.
— Ну, как поживаете?.. Я и не знал, что вы здесь… Как дело с продажей? Получили новые заказы?..
Они отошли, разглагольствуя о хинине, уродане, сарсапариле. Новость горела на губах Медины.
— Майор приказал обыскать дом, конфисковать все документы.
— Когда? — быстро спросил Флориндо.
— Только что…
— Кому приказал?
— Капитану Каркамо… приказал, чтобы Каркамо лично обыскал дом и унес все в его кабинет.
— Мы не должны допустить…
— А как? Все ушли на праздник на Песках…
— Не знаю как, но мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока схватят наших связных, которых мы даже не сумели предупредить.
— Единственная надежда, что старик все компрометирующее сжег.
— Мединита, нужно немедленно действовать. У меня есть оружие, и нам следует скрыться, пока не поздно. Сейчас приведут вдову, чтобы она простилась с мужем перед тем, как положат его в гроб…
Жена Пьедрасанты и другие женщины вели, легонько подталкивая, Минчу — от горя та еле переставляла ноги; вдова была одета в черное платье, походившее скорее на черную ночную сорочку. Они ввели ее в комнату, где покоился дон Йемо. Волосы парикмахера смочили хинной водой. От дона Йемо по комнате распространялся аромат, как от деревянного изваяния святого, на которое натянули костюм, хранившийся многие годы. Одели его почти во все новое. Словно понимая, что одевать окоченевший труп трудно, мастер не спешил коченеть. Казалось, он не хотел застывать. Ведь, застывая, тело теряет последние признаки жизни.
— Бедняга был такой покладистый человек, только климат ему не нравился, — рассуждал алькальд, — и вот теперь уляжется в холодную землю, не успел даже продать свое заведение. Вы не читали объявление на дверях парикмахерской: «Продается в связи с отъездом…»? Обратите внимание — поставил многоточие, словно предчувствовал… Бывает такое многоточие, похожее на предчувствие…
— О-о-он пош-ш-шел в Топ-па-па-ледо… — заикаясь, произнес музыкант, который на мессах обычно подпевал священнику; пел он как-то очень жалобно, невероятно коверкая латынь и громко выкрикивая отдельные слова.
— Что за Топаледо, где это? — спросил алькальд.
— В вв-в-ва-шей… юр-рр-исдик-дик-ции, дон Пас… Паск… Паску… алито…
— Не знаю, не знаю. Любопытно, что люди нездешние знают больше меня.
— Н-на-наобо-рот… Топ-п-паледо в-в-вам з-з-знать л-л-лучше, п-п-пото-м-му что и в-в-вас т-т-там…
— Так что это за Топаледо все-таки?
— К-к-клад… к-к-клад… к-к-клад… м-м-место… м-м-место… где к-к-клад… ну, к-к-клад… бище…
Какая-то женщина, судя по выговору — уроженка Сальвадора, продвинулась вперед и с усмешкой заметила:
— Что за клад… Что за клад… дон Йемо теперь сам почище любого клада… — Все рассмеялись, а она продолжала: — Прах — клад смерти… — Смех не умолкал. — Дон Йемо теперь стал золотым кладом для спиритов. Если это правда, что нет никого болтливее парикмахеров за работой, то теперь клиенты дона Йемо могут спокойно вызывать его и наговориться с ним вдоволь… а вот он-то теперь… не поговорит и даже… не побреет…
