— Да. Отец науки. Так как же насчет обеда?
— Я жду Перси.
— Прямо название для шоу. А кто это?
— Мой кузен. Собираюсь с ним обедать, но его что-то нет. Наверное, вышел на дело.
— На что?
— На дело. Он сыщик.
— Здорово! Жаль, я не сыщик. Виски — в столе, револьвер — в кобуре, секретарша — на коленях. Да, жаль.
— А кто вы?
— Я? — Бифф снял с рукава пушинку. — О, миллионер!
— А я — царица Савская. Бифф покачал головой.
— Она брюнетка. Вы скорее в духе Елены. Хотя куда ей до вас!
Первоначальная враждебность окончательно исчезла.
— Вы шутите! — сказала Гвендолен. — Так, значит, правда миллионер?
— Еще бы! Спросите лакея из «Баррибо», такой Пилбем.
— Да это же мой дядя!
— Прекрасно.
— Ваша фамилия не Кристофер?
— Именно. Эдмунд Биффен Кристофер.
— Дядя Уилли сегодня говорил. Он видел, как вы читали телеграмму.
— То-то и оно.
— Ух!
— Да, он принес мне завтрак. Значит, я просто обязан покормить вас. И вообще, ваш Перси пойдет в кафе, где дадут отбивную и какао. А я поведу вас в «Савой». Икра, то-се, на цены не смотрим. И вино, заметьте. Пенистое. Берите шляпку, пошли.
Хотя глаза у нее сверкали, Гвендолен не сдалась.
— Надо подождать.
— Да ну его к черту!
— Я не хочу его обидеть.
— Ладно, — сказал добрый Бифф, подумав, что занятно встретиться с сыщиком. Расскажет чего-нибудь — наркобизнес, шпионская сеть, индийские камни. Обидеть? Ну, это смешно. Разве сыщики обижаются?
3Джерри удалось довольно рано расстаться с дядей, и он, вернувшись домой, с облегчением уселся в кресло. Смешав виски с содовой в той пропорции, которую не одобрил бы Генри, он думал о том, как хорошо унаследовать девять-десять миллионов. Нет, это не зависть, но бывают же такие крестные! Его собственный ограничился серебряной чашкой.
Естественно, думал он и о том, не пьет ли где-нибудь крестник. Размышления эти нарушило звяканье ключей, падение тяжелого тела (видимо, вешалки) и громкий крик пострадавшего. Вслед за этим вошел Бифф с каким-то прыщавым типом.
— Хи-и-и, — сказал он. — Джерри! Ты тут! Ик! Качался он настолько, что диагноз не представлял труда.
— Бифф, ты напился, — определил суровый Джерри.
— А что? — откликнулся Бифф, пытаясь сесть в кресло, но падая на пол. — Миллионер, не фунт изюму! Уныние — большой грех. Я тебе скажу, если утром обрел богатство, вечером пей и гуляй. Мой друг, Перси Пилбем.
У друга, на редкость неприятного, были близко посаженные глазки, не говоря об усиках, баках и мерзкой манере мазать чем-то волосы. Джерри он напомнил отрицательных персонажей раннего Ивлина Во и понравился не больше, чем Генри Блейк-Сомерсет.
— Сыщик, — объяснил Бифф. — Такое бюро «Аргус». Попроси его как-нибудь рассказать о деле Николсон против Николсона, Олсопа, Бакстера, Фробишера, Давенпорта и др. Ну, пока! — Он с трудом поднялся и побрел в спальню. — Освежиться надо.
Перси Пилбем хихикнул и покрутил усик.
— Ой, что было! — сказал он.
— Могу себе представить.
— Спасибо, довел сюда.
— Нелегкое дело.
— Это уж точно. Кидался на полицейских. Еле оттащил.
— Слава Богу.
— Он часто такой?
— В Нью-Йорке бывало часто.
— Подумать, как эти напитки действуют на людей! Я знаю одного, некий Мерфи, он мухи не тронет. Чем больше пьет, тем добрее.
— Особый дар.
— Да, да. Что ж, я пошел. Рад познакомиться. Проводив его, Джерри нашел Биффа. Тот умывался. Самое время для серьезной беседы.
— Ложишься? — начал Джерри. — Правильно. Спи и думай о завтрашнем похмелье.
Мокрое лицо озарилось недоверчивым удивлением.
— Ложусь? Ну, что ты! Я умываюсь. Надо стукнуть полисмена.
— Что, что?
— Стукнуть полисмена.
— Нет, — сказал Джерри, — не надо. Бифф это обдумал, складывая полотенце.
— Надо, — решил он. — Этого требует честь. Знаешь такого, на углу? Усы рыжие.
— Видел.
— Вот его. Он сделал пре-дуп-ре-ждение. Да, так и сказал, делаю… ну, это. Мне! Кристоферу! Мы таких вещей не спускаем.
— А ты что делал?
— Ничего. Стоял. Гордо и тихо. Ну, пел. А почему нельзя петь? Тут свободная страна или что?
— Свободная.
— Так я и думал. Возьмем Великую Хартию.[52]
— А что там?
— Если я не спутал, там разрешается петь. Что эти бароны, дураки? Припекли короля, ну, как его, он им все подписал — а такую важную вещь забыли? Нет. Знаешь, что теперь плохо? Мало поют. Только начнешь — бац, рыжие усы. Ничего, он у меня попляшет. Не трогай нас, Кристоферов, — и мы вас не тронем. Но обид не спускаем. Ик.
— Бифф, ложись.
— Нельзя. Возврата нет. Честь, сам понимаешь.
— А что скажет Кэй?
— Она будет мной гордиться.
— Может быть, у него — жена и дети.
— У него рыжие усы.
— А еще и дети.
— Бывает, — согласился Бифф. — Что ж он о них не думал? Джерри закрыл дверь.
— Ау! — услышал он.
— В чем дело?
— Я не могу выйти.
— Это заметно.
— Ты меня запер!
— Рад служить.
И Джерри пошел к себе, думая о том, что совершил ради Кэй подвиг. Великая любовь вручала ему ее несчастного брата.
1Клетушка, отведенная Джерри, располагалась двумя этажами ниже апартаментов хозяина, и многие (в том числе — он сам) полагали, что для людей она непригодна. В полной духоте, среди заляпанной чернилами мебели нелегко сосредоточиться; и когда наутро заворочалась ручка, возвещая о том, что кто-то оторвет его от трудов, Джерри обрадовался. Вошел рассыльный, принес анкету, которую заполняли все, кому понадобился скромнейший из сотрудников «Мамонта». Выглядела она так:
Имя, фамилия Эдмунд Биффен Кристофер
К кому К издателю «Светских сплетен»
По какому делу По срочному. Джерри, старик, очень важно!
— Пускай войдет, — сказал Джерри, готовясь у упрекам. Уходя из дома, он открыл спальню, но понимал, что гордый дух Кристоферов непременно воспротивится заточению.
Как ни странно, Бифф не гневался. Он был серьезен, но не сердит. Проговорив: «Ну и помещеньице!» — гость смахнул пыль со стула и сел.
— Джерри, старик, — начал он, — поднапрягись и вспомни прошлый вечер.
Это труда не представляло.
— Ты надрался.
— Да, да. А что было?
— Ты пришел с каким-то Пикфордом.
— С Пилбемом. Очень занятный человек. У него сыскное агентство. А что было?
— Ты хотел опять уйти и треснуть полицейского.
— А потом?
— Я тебя запер.
Бифф кивнул.
— Так я и думал. Джерри, старик, большое тебе спасибо. Ты меня спас. Одно слово, морская пехота. Если б не ты, знаешь, что было бы? Упадок и крах.[53] Да. Он бы меня арестовал.
Джерри согласился, хотя и не понял, почему такой ветеран боится ареста.
— Тебя же всегда водили в участок! — заметил он.
— Да, Джерри, старик, но это совсем другое дело. Тогда, в Нью-Йорке, с меня слупили бы десятку, а теперь — миллионы.
— Не понял.
— Сейчас поймешь. — Он вынул из кармана бумагу. — Знаешь, что это?
— Похоже на письмо.
— Письмо и есть. От нью-йоркских юристов. Взял в отеле и — не поверишь! — чуть не упал.
— Как вчера.
Бифф с укоризной на него посмотрел. До шуток ли?
— При чем тут вчера? Уже сегодня.
— Да, да.
— Так вот, я чуть не упал. Помнишь, они обещали письмо? И прислали. Но это — динамит, а не письмо. Помнишь, про опеку? Это такая гадость, такая мерзость, слов нет! Нельзя так издеваться над людьми. В общем, опекуны присосались к деньгам, как липучка, а я ничего не получу до тридцати лет.
— Да тебе скоро тридцать!
— Через неделю.
— Чего ж ты волнуешься?
— Знаешь, что они говорят? Если меня хоть раз арестуют — все, ничего не получу.
Джерри вскочил, крайне удивившись.
— Господи! — воскликнул он.
— Я знал, что ты удивишься, — сказал Бифф с мрачной радостью.
— Ты не перепутал?
— Нет. Так и написано. Язык, конечно, суконный, но смысл — этот. Говорил я, тут какой-нибудь подвох!
— Когда он составил завещание?
— Три года назад, когда я в Париж уезжал.
— И ничего не сказал тебе?
— Ни слова. Нет, ты подумай, молчал, как проклятый, а теперь и скажи — «Надо было думать»! Потеряешь веру в людей.
— Не намекал?
— Вроде нет… Когда я уезжал в Париж, советовал вести себя получше.
— И все?
— Все.
— Странный какой-то.
— Да.
Воцарилось молчание. Бифф смотрел на линолеум (именно так представляло себе начальство ковер для мелких издателей), Джерри — на раздевающуюся девицу, которую приглядел для обложки.
