— Ты не возражаешь?
— Нет, что ты! Может, бросит свою мороженую рыбу. Знаешь, у меня есть гипотеза: Кэй с ним связалась, потому что он не похож на ее знакомых. Покрутишься два года среди этих типов, а тут — бороды нет, одет с иголочки, купается каждый день, а не только к празднику. Не захочешь, подумаешь, что влюбилась. Напрягись, победа близка. Ты что-нибудь предпринял?
— Я ей сказал, что люблю ее.
— А она?
— Напомнила, что обручена.
— А дальше?
— В каком смысле?
— Ты это так и оставил?
— Что же тут можно сделать?
— Ну, ну, ну, — сказал Бифф тем тоном, каким говорят с любимым, но заблудшим отпрыском, — прямо кролик какай-то! Или медуза. Девицу надо хватать, обнимать и целовать до победного.
— Мы говорили по телефону.
— А! Ясно, ясно… Тут особенно не обнимешь. Но вообще — только так. Сотни раз проверено. Ладно, Бог с ней, с картиной. Жалко, но — Бог с ней. Мне ли не понять, сам влюблен. Я говорил тебе про Линду?
— Да, вы когда-то собирались пожениться.
— Опять собираемся. Купил разрешение, записался в регистратуре, там за день записываются.
— Поздравляю. Как ты ее нашел?
— Ничего, в порядке.
— Я хочу сказать, как ты узнал ее адрес. Через секретаршу?
— М-м-м… не совсем. Нет, не совсем. Я ее встретил на Бонд-стрит, где галереи. Пошел узнать, в какой цене Будэн. Линда сейчас служит у такого Гиша, мы и столкнулись в дверях.
— Ты растерялся?
— На минутку. Потом — как по маслу. Я говорю: «Привет!», а она — «Ах ты, да это Бифф!» То-се, пошли мы в бар, обо всем договорились. Время, знаешь ли, великий целитель. Она объяснила, почему я не мог ее найти — переехала к Тилбери, у него дом в Уимблдоне.
— Да, я слышал. Секретарша не сказала?
— Нет, как-то не довелось.
— Странно. Уж она-то знает. Правда, она глупая.
— Ты с ней знаком?
— Видел. Очень красивая, но — глупая. Что с нее взять, блондинка!!
Бифф залпом допил свой освежающий напиток и стал серьезен.
— Хочу тебя попросить… Помоги мне с Линдой.
— Вроде у вас все в порядке?
— До определенной черты.
— Что же я могу сделать?
— Если встретишь ее, не говори о Гвендолен Гиббз.
— Это нетрудно. Я не знаю никакой Гвендолен.
— Ну, о секретарше.
— А, ясно! Не говорить?
— Да, пожалуйста.
— Хорошо.
— Спасибо тебе большое. Как все смешно на свете! Секретарши, опеки всякие… Кстати, Тилбери все узнал. Линда к нему зашла, а он разговаривал с Нью-Йорком. Прямо вишневый стал, орал — и я не удивляюсь. Говорит, опротестует завещание, Пайк был тю-тю. Выйдет у него что-нибудь?
— Нет. Насколько я понял, твой Пайк был со странностями, но и только. И вообще, ты его крестник.
— А детей у него не было, с чем их и поздравляю.
— Вот-вот, ты ему — как сын. Я слышал, ты его спас, а брата он вроде не любил, с чего б оставлять деньги?
— Ты четко мыслишь, Джерри.
— О давлении речи быть не может. Ты — тут, он — там. Нельзя давить через океаны.
Бифф облегченно вздохнул.
— Странно, честное слово! Посмотришь — дурак дураком, а какая голова! Мало того, какая хватка. Ты, часом, не юрист?
— Лекции слушал, но обедать — не ходил.
— Болел? Аппетита не было?
Джерри объяснил, что молодой юрист становится членом коллегии только в том случае, если он обедал в своем инне должное количество раз, а Бифф заметил, что это очень глупо. Он всегда подозревал, что всех, кто связан с судом, надо послать к психиатру; может быть, кроме Пэри Мейсона.[54]
— А если ты вегетарианец? — развил он свою мысль.
— Бери на тарелку овощи и сыр. Точно не знаю, я не обедал. Вернемся к нашей теме. Беспокоиться тебе не о чем.
Бифф помолчал.
— Знаешь, — сказал он, — я всем обязан Тилбери.
— Почему это?
— Если бы он не был таким гадом, Пайк бы его любил. Поскольку он гад, я ему обязан. Надо с ним поделиться.
— Очень благородно.
— Да. Значит, составим бумагу, дам ему пять процентов. Твой дядя может это сделать? Тогда оденусь — и к нему. Где он, на Линкольн-инн-филдз?
1Предполагая, что международная беседа даст лорду Тилбери пищу для размышлений, Бифф не ошибся. Материалу прибавило письмо, которое король прессы получил через два дня. Мистер Хаскелл сказал, что оно отправлено воздушной почтой, вот оно и пришло, не обмануло.
Прочитав его, первый виконт поначалу обрадовался. Поверенный его считал, что доказать невменяемость брата практически невозможно, тем более что человек, наживший столько денег, явственно разумен; но письмо показало, что не все потеряно.
Биффа он знал, а потому — думал, что если тот не переродился, дня через три его настигнет рука закона. Тут хватит такой чепухи, как пьяная драка; если же Эдмунд Б. не напьется и не подерется на радостях, поистине разуверишься в людях!
И все-таки, все-таки, кто его знает, хорошо бы действовать наверняка…
Забыв о письмах, которые надо диктовать прекрасной Гвендолен, и даже о ней самой, лорд Тилбери бросил свой могучий разум на решение проблемы, гонимый тем инстинктом, который велит богачам становиться еще богаче.
Размышлял он минут двадцать, и вдруг его пронзила мысль о Пилбеме, воздействовавшая на него, как боевая труба — на коня. Пилбем! Да, именно он справится с этим делом. Лорд Тилбери всегда уважал и его интеллект, и полное отсутствие совести, зная, что за хорошую плату бывший сотрудник способен буквально на все. Что он сделает с юным гадом, еще неизвестно, но можно твердо сказать — блеска в этих действиях хватит.
Словом, надо поскорей с ним связаться. В клуб пригласить — нет, нельзя. Острое чувство социальных различий подсказывало, что костюм, придающий Пилбему сходство с неаполитанским мороженым,[55] отразится на его, лорда Тилбери, престиже. Значит, пойдем в контору.
Сыскное агентство «Аргус» располагалось неподалеку. Начинал Пилбем не здесь, а в Сохо, в однокомнатной квартире, но сейчас у него, кроме двух комнат, была приемная и хороший адрес. В маленькой комнате сидели стенографистки, в большой поджидал клиентов сам сыщик. Приемная была отдана во власть подростка на побегушках.
Ему и вручил магнат свою карточку, повергнув в истинный восторг.
.— Это ко мне? — спросил Перси Пилбем, отрываясь от бумаг.
— К вам, сэр, — отвечал рассыльный. — Целый лорд, сэр. Шокировав его словами: «А, старый Тилбери! Ладно, пусть войдет, — сыщик с удовольствием размялся в своем кожаном кресле. Приятно вспомнить дни, когда ты взирал на шефа, как служанка — на руку госпожи.[56] Вообще-то Перси так не взирал, он слишком ценил себя, но все-таки лорда боялся. Это прошло. Теперь перед ним клиент, и ничего больше.
Лорд Тилбери никак не переходил к делу. Сперва он заметил, что погода все лучше, и не солгал. Потом он прибавил, что контора — высший сорт, и снова сказал правду. Наконец он признался, что жалеет о разлуке с Перси Пилбемом, что тоже не было ложью, ибо он так и не нашел ему замены Брать быка за рога пришлось самому сыщику,
— Вы ко мне по делу, Тилбери? — осведомился он.
— Э… хм… собственно, да. Я попал в деликатное положение.
Свою карьеру в прессе Пилбем начинал как тетя Изабел, отвечавшая жертвам любви, и сейчас он подумал, не в этом ли качестве понадобился бывшему шефу. Если речь пойдет о Гвендолен, он рад служить. Можно ли пожать ей ручку? Вполне. Поцеловать в лобик? Конечно: и так далее. Словом, он ждал продолжения — и оно его удивило.
— Пилбем, — сказал лорд, — у меня был брат. Он умер.
Сыщик изобразил сочувствие, насколько может его выразить очень прыщавый человек с баками и усиками. Сказать, что всякая плоть — трава,[57] он не успел.
— Много лет назад, — сказал лорд Тилбери, — он уехал в Америку. Там он разбогател. Собственно, он стал одним из ведущих финансистов. Вероятно, я не преувеличу, если скажу на глаз, что у него десять миллионов долларов.
Деньги вообще, миллионы — в особенности, Перси интересовали.
— Ух ты! — заметил он. — Кому ж они достанутся?
— Вот об этом я хочу поговорить. Надеялся, что мне, я — единственный близкий родственник, но…
— Оставил на благотворительность?
— Нет.
— Нашлась какая-нибудь вдова?
— Нет.
— В чем же дело?
— Оставил все как есть своему крестнику. Видимо, спятил. Пилбем не содрогнулся от жалости и ужаса, ибо, как и Линда Ром, считал, что лорд достаточно богат; но постарался вложить в интонацию хоть какое-то сочувствие.
— Ай-я-яй! Что же я могу сделать?
Робость покинула лорда Тилбери. Было что-то такое в Перси, когда он накручивал на ручку ус, — словом, он располагал к откровенности. Понимающий человек!
