— Да, это прямо удивительно! Столичные города — это ужас. Там люди могут скрывать всякие свои низости и грехи, а здесь это невозможно. Я сегодня присматривалась к этому портному. Когда миссис Риггс предложила ему смотреть в се молитвенник, он покачал головой, и все время, пока мы пели, он стоял как пень и не раскрывал рта. Говорят, он забрал себе в голову, что у него манеры лучше, чем у всех нас, но если он это называет хорошими манерами, то я уж не знаю, что и сказать!
Кэрол снова вспомнила о ноже для жаркого. Кровь на белой скатерти — какое великолепие!
Потом она подумала: «Дура! Истеричка, ищущая невозможного. В тридцать лет угощаю себя сказками… Боже милосердный, неужели мне действительно тридцать?! Этому мальчугану не больше двадцати пяти!»
IV
Кэрол отправилась с визитом.
У вдовы Богарт поселилась некая Ферн Маллинз, двадцатидвухлетняя девушка, поступившая в школу на должность учительницы английского и французского языков и гимнастики. Ферн приехала в город заблаговременно, чтобы пройти нормальный шестинедельный курс подготовки учителей. Кэрол видела ее на улице и слышала о ней не меньше, чем об Эрике Вальборге. Она была высока, гибка, миловидна и безнадежно испорчена. Что бы она ни надевала — платья с низким матросским воротником или, для школы, скромный черный костюм и закрытую блузку, — все равно у нее был легкомысленный, вызывающий вид.
«Она выглядит настоящей кокоткой!» — говорили с неодобрением все дамы возраста миссис Сэм Кларк и со скрытой завистью — дамы возраста Хуаниты Хэйдок.
В это воскресенье Кенникоты, сидя под вечер возле дома на парусиновых складных стульях, видели, как Ферн болтала и смеялась с Саем. Он все еще не добрался в школе до старшего класса, но был уже порядочным верзилой и всего лишь года на два или на три моложе Ферн. Сейчас он торопился по каким-то важным делам, вероятно, бильярдным. Оставшись одна, Ферн присела на крылечке Богартов и оперлась головой на руку.
— Она, верно, очень одинока, — сказал Кенникот.
— Бедняжке в самом деле должно быть тоскливо. Пойти туда и поболтать с ней? Нас познакомили у Дайеров, но я еще не собралась зайти.
Кэрол направилась через газон. Ее белая фигура смутно виднелась в темноте. Сырая трава тихо шелестела под ногами. Она думала об Эрике, о том, что промочила ноги, и ее приветствие прозвучало довольно небрежно.
— Добрый вечер! Нам с доктором показалось, что вы тут сидите и скучаете.
— Да! — неприязненно отозвалась Ферн.
Кэрол присмотрелась к ней внимательнее.
— Дорогая моя, вам, верно, очень тоскливо. Я это так хорошо знаю. Я часто уставала, когда была на службе: я работала библиотекаршей. Из какого вы колледжа? Я училась в Блоджете.
— Я из университета. — В ответе Ферн было уже больше интереса.
— О, вам, наверно, там отлично жилось. У нас в Блоджете было скучновато.
— В какой библиотеке вы работали? — с некоторым задором спросила Ферн.
— В сент-полской главной библиотеке.
— Серьезно? Q, как я хотела бы очутиться опять в Миннеаполисе или в Сент-Поле! Я никогда еще не работала в школе, и мне очень страшно. В колледже я чувствовала себя великолепно: мы ставили спектакли, играли в баскетбол, дурачились, танцевали — я безумно люблю танцевать, — а здесь, кроме уроков гимнастики и выездов за город с баскетбольной командой, я должна всегда ходить по струнке и чуть ли не говорить шепотом. Видно, тут мало кого трогает, вкладываете вы в преподавание что-нибудь свое или нет: лишь бы вы вели себя солидно вне школы — нужно «благотворное влияние», — а это значит никогда не делать того, что хочется. Это во время учительского курса, а когда начнутся школьные занятия, будет еще почище! Если бы не поздно было получить работу в Миннеаполисе или Сент-Поле, честное слово, я попросила бы об увольнении. Я уверена, что мне за всю зиму ни разу не придется потанцевать. Если бы я дала себе волю и пустилась танцевать так, как я люблю, тут все объявили бы меня настоящим исчадием ада — при всей моей невинности! Ах, я не должна была всего этого болтать. Не умею держать язык за зубами!
— Не бойтесь, дорогая!.. Как ужасно ласково и по — старушечьи звучат мои слова. Я говорю с вами так, как миссис Уэстлейк — со мной! Вот что значит иметь мужа и кухонную плиту! Но я чувствую себя молодой и тоже хочу танцевать, как… как «исчадие ада», так вы сказали? Поэтому я вам сочувствую.
Ферн благодарно кивнула головой. Кэрол спросила:
— Как у вас шло дело со спектаклями в колледже? Я пыталась устроить здесь нечто вроде малого театра Это был кошмар. Когда-нибудь я вам расскажу…
Через два часа, когда Кенникот подошел поздороваться с Ферн и, зевая, сказал: «Вот что, Кэрри, не пора ли домой? Завтра у меня тяжелый день», — обе женщины болтали так оживленно, что постоянно перебивали друг друга.
Подобрав юбки и солидно шествуя под конвоем супруга домой, Кэрол внутренне ликовала: «Как все переменилось! У меня двое друзей: Ферн и… Но кто же другой? Вот странно: я думала, что был… О, какая чепуха!»
V
Кэрол часто встречала Эрика Вальборга на улице. Коричневая вязаная куртка перестала бросаться в глаза. Катаясь под вечер с Кенникотом, она видела, как молодой человек на берегу озера читал тощую книжонку — должно быть, стихи. Кэрол отметила, что во всем их «моторизованном» городе один только он помногу гулял.
Она говорила себе, что она дочь судьи и жена врача и что ее не может интересовать знакомство с бродячим портным. Она говорила себе, что неспособна отвечать на ухаживания мужчин… хотя бы даже самого Перси Брэзнагана. Она говорила себе, что когда тридцатилетняя женщина обращает внимание на двадцатипятилетнего мальчишку, то становится попросту смешна. А в пятницу, убедив себя в необходимости намеченного ею дела, она пошла в мастерскую Нэта Хикса с не слишком романтической ношей, состоявшей из пары мужниных брюк. Хикс был в задней комнате. Кэрол оказалась лицом к лицу с греческим богом, который не совсем по-божественному строчил на облупленной машине пиджак, сидя у закопченной оштукатуренной стены.
Кэрол увидела, что его руки не соответствуют эллинскому лицу. Они были толсты и загрубели от иглы, горячих утюгов и рукояток плуга. Даже в мастерской он сохранял изысканный вид: на нем была шелковая рубашка, дымчатый прозрачный галстук и желтые ботинки из тонкой кожи.
Все это она успела заметить, пока коротко спрашивала:
— Нельзя ли отутюжить вот это?
Не отрываясь от швейной машины, он протянул руку и так же коротко спросил:
— К какому дню приготовить?
— К понедельнику.
«Приключение» окончилось. Кэрол направилась к выходу.
— Как фамилия? — крикнул он ей вслед.
Он встал с кошачьей грацией, несмотря на смешно болтавшиеся у него на руке мешковатые докторские штаны.
— Кенникот.
— Кенникот? А-а! Так вы миссис Кенникот, да?
— Да.
Кэрол стояла в дверях. Удовлетворив свое нелепое желание посмотреть вблизи, что он собой представляет, она была холодна. Она была готова пресечь всякие фамильярности, словно добродетельная мисс Элла Стоубоди.
— Я слыхал о вас. Миртл Кэсс говорила, что вы организовали здесь драматический кружок и поставили роскошный спектакль. Мне всегда хотелось играть в каком-нибудь малом театре, где ставились бы европейские пьесы, или что-нибудь причудливое, в духе Барри, или что-нибудь пышное, зрелищное.
Он произносил «эвропейские».
Кэрол кивнула ему с благосклонностью дамы, разговаривающей с приказчиком, и одно из ее «я» посмеивалось: «А бедный Эрик и вправду неудавшийся Джон Ките!»
— Как, по-вашему, нельзя ли будет осенью возродить этот кружок? — просительным тоном произнес он.
— Что ж, об этом, пожалуй, стоит подумать!
И, отбросив свой высокомерный тон, она добавила:
— У нас тут новая учительница, мисс Маллинз; она, по-видимому, не лишена таланта. Мы трое могли бы образовать ядро. Если бы нам удалось привлечь еще несколько человек, можно было бы поставить хорошую пьесу с небольшим числом действующих лиц. Вам уже случалось играть?
— Да, в том дрянном кружке, который мы кое-как устроили, когда я работал в Миннеаполисе. У нас был один дельный человек — декоратор по специальности. Быть может, у него был несколько изнеженный вкус, но это был настоящий артист, и мы дали прекрасный спектакль. Но я… конечно, мне приходилось всегда упорно работать, я самоучка, но я думаю, что достиг бы успеха, если бы мог часто репетировать… Я хочу сказать, чем придирчивее режиссер, тем лучше для меня. Если я не подойду вам как актер, то с удовольствием буду рисовать костюмы. Я страшно люблю красивую одежду — ткани, цвета, линии.
Она знала, что он пытается удержать ее, хочет показать, что он не просто подмастерье, которому приносят гладить брюки. Он продолжал:
