Одноглазый высморкался в ладонь и вытер ее о брюки.
— Вы здешние?
— Нет, с Востока, едем на Запад.
— Ищите сами. Можете хоть весь двор спалить, мне все равно.
— А ты, верно, своего хозяина не очень обожаешь?
Человек подошел ближе, волоча ноги, и сверкнул на Тома глазом.
— Видеть его не могу, — тихо проговорил он. — Не могу видеть этого сукина сына. Уехал. Домой к себе покатил. — Он уже не мог остановиться. — Сукин сын! Такую привычку себе завел… цепляется, дразнит. У него дочь — девушка лет девятнадцати, красивая. Так он спрашивает: «Хотел бы ты на ней жениться?» Это он меня спрашивает! А сегодня говорит: «Вечером будут танцы. Может, пойдешь?» Это он мне говорит — мне! — Слезы выступили у него на глазах, покатились из красной глазницы по щеке. — Я не я буду, а приберегу для него гаечный ключ! Он, когда заводит такие разговоры, смотрит на мой больной глаз. Я… я этим ключом ему голову сверну, завинчу покрепче и начну полегоньку поворачивать. — Он задыхался от ярости. — Полегоньку буду поворачивать — вот так, вот так…
Солнце спряталось за горами. Эл посмотрел во двор на поломанные машины.
— Том, гляди: по-моему, это двадцать пять или двадцать шесть.
Том повернулся к одноглазому:
— Можно взглянуть?
— Да смотрите. Берите все что нужно.
Пробираясь между мертвыми автомобилями, они направились к дряхлой закрытой машине, стоявшей на спущенных камерах.
— Так и есть, двадцать пятого года! — крикнул Эл. — Картер можно отвернуть?
Том опустился на колени и заглянул под машину.
— Уже отвернут. И одного шатуна не видно. — Он заполз дальше. — Эл, возьми ручку, поверни разок. — Он покачал шатун на валу. — Все залеплено маслом. — Эл медленно поворачивал заводную ручку. — Легче! — крикнул Том. Он поднял с земли щепку и соскреб с подшипника застывшее масло.
— Не разболтан?
— Самую малость, это ничего.
— Очень изношен?
— Прокладки есть, целы еще. Хорош будет. Крутни еще разок, только полегче. Легче, легче. Ну вот, теперь сбегай за инструментами.
Одноглазый сказал:
— Инструменты я вам дам. — Он заковылял между дряхлыми машинами к сараю и вскоре вернулся с жестяным ящиком. Том нашел среди инструментов торцовый ключ и протянул его Элу.
— Отверни. Только осторожнее с прокладками и с пальцем, да не сверни болты. Не копайся, скоро совсем стемнеет.
Эл залез под машину.
— А не мешало бы обзавестись торцовым ключом, — крикнул он. — С одним французским плохо.
— Скажи, если один не справишься.
Одноглазый с беспомощным видом стоял рядом с машиной.
— Я помогу, если нужно, — сказал он. — А знаете, что этот сукин сын еще придумал? Приходит как-то в белых брюках и говорит: «Пойдем покатаю тебя на своей яхте». Я не я буду, если не сверну ему шею. — Он дышал тяжело. Я как окривел, так с тех пор с женщиной не был. А он мне такие вещи говорит! — И крупные слезы, промывая бороздки в грязи, покатились по его лицу.
Том нетерпеливо сказал:
— Что же ты здесь торчишь? Ведь тебя не под стражей держат?
— Тебе легко говорить. Найти работу, да кривому — это не так просто.
Том круто повернулся к нему.
— Слушай, друг. Ты на себя погляди хоть одним глазом. Грязный весь, разит от тебя. Ты сам во всем виноват. Тебе нравится причитать над собой. Где уж тут думать о женщинах с таким глазом. Надень повязку да умойся. И никого ты не убьешь, что зря-то болтать.
— Попробовал бы ты пожить с одним глазом! И видишь не так, как другие. С расстоянием никак не сообразуешься. Все кажется плоским.
Том сказал:
— Чепуха! Я знал одну шлюху, у нее ноги не было. Думаешь, она по дешевке брала, где-нибудь в подворотне? Нет, брат! Ей сверх положенного еще полдоллара приплачивали. Она говорила: «Много ли ты раз с безногой спал? Да ни разу! Получишь, говорит, особое удовольствие, а за это гони еще полдоллара». И платили, честное слово. Да считали за счастье. Она уверяла, что приносит удачу. А еще я знал горбуна в Мак… в одном месте. Он тем и жил, что давал другим потрогать свой горб за деньги. Это тоже удачу приносило. А ты жалуешься!
Одноглазый проговорил, запинаясь:
— Все тебя сторонятся, поневоле таким станешь.
— Да надень ты повязку на свой глаз. Нечего его выставлять, как корова задницу. Тебе нравится над собой ныть. А ноешь зря. Купи себе белые брюки. Ты, наверно, все больше пьяный валяешься да плачешь. Помочь тебе, Эл?
— Нет, — ответил Эл. — С подшипником я уже справился. Хочу поршень осадить.
— Голову не ушиби, — сказал Том.
Одноглазый тихо спросил:
— Думаешь… я еще могу понравиться кому-нибудь?
— А то как же, — сказал Том. — Говори всем, что у тебя кое-что другое выросло с тех пор, как ты окривел.
— А вы куда едете?
— В Калифорнию. Всей семьей. Думаем работу там подыскать.
— А как по-твоему, для такого, как я, там работа найдется? Ничего, что у меня будет черная повязка?
— Конечно, найдется. Ты же не калека.
— А вы меня не подвезете?
— Где там! Мы сами еле ползем — так нагрузились. Ты как-нибудь по-другому устраивайся. У тебя тут много всякого старья, собери машину да поезжай.
— Может, и на самом деле? — сказал одноглазый.
Под машиной что-то звякнуло.
— Готово, — сказал Эл.
— Ну, вылезай, посмотрим.
Эл протянул ему поршень с шатуном и половинку нижней головки подшипника.
Том протер залитый баббитом подшипник и осмотрел его.
— Как будто в порядке, — сказал он. — Эх, черт! Будь бы фонарь, сегодня бы кончили.
— Слушай, Том, — сказал Эл. — Я вот о чем думаю. Обжимки-то у нас нет. Знаешь, какая будет возня с кольцами?
Том сказал:
— Мне как-то посоветовали обкрутить кольца тонкой латунной проволокой, она зажмет.
— А как ты ее потом снимешь?
— Снимать не надо. Сама расплавится.
— Тогда лучше медную.
— Латунь крепче, — сказал Том. — Он повернулся к одноглазому: — Найдется у тебя латунная проволока?
— Кто ее знает. Кажется, одна катушка есть. А где можно достать такую повязку на глаз?
— Я не знаю, — сказал Том. — Пойдем поищем проволоку.
Катушку они нашли в сарае, среди ящиков. Том зажал шатун в тиски и тщательно обмотал проволокой поршневые кольца, плотно натягивая ее на них и постукивая кое-где молотком. Потом насадил кольца на поршень и вставил их в поршневые канавки. Провел по поршню пальцами, проверяя, легло ли заподлицо. В сарае быстро темнело. Одноглазый принес карманный фонарь и направил его луч на поршень.
— Ну, готово, — сказал Том. — Слушай, сколько возьмешь за фонарь?
— Да он плохой. За новую батарейку я заплатил пятнадцать центов. Ладно, давай тридцать пять.
— Есть. А сколько за шатун и поршень?
Одноглазый потер лоб костлявыми пальцами и соскреб с него слой грязи.
— Просто и не знаю. Если бы хозяин был здесь, он проверил бы по прейскуранту, что сто́ит такая новая часть, и, пока ты тут возишься, успел бы разнюхать, серьезная ли поломка и сколько у тебя денег, и за то, за что по прейскуранту следует восемь долларов, запросил бы пять. Начнешь торговаться, сбавит до трех. Вот ты во всем винишь меня, а ведь он, ей-богу, сукин сын. Видит, что не обойтись, и прижимает. Иной раз за шестерню больше сдерет, чем сам за всю машину заплатил.
— Ну а все-таки, сколько я тебе должен?
— Давай доллар, что ли.
— Ладно. И еще за ключ получай двадцать пять центов. Нам с ним куда легче будет. — Том протянул ему деньги. — Спасибо. И послушай меня, надень повязку на свой глаз.
Том и Эл сели в машину. Было уже совсем темно. Эл включил зажигание и дал свет в фары.
— Ну, прощай, — крикнул Том, — может, увидимся в Калифорнии. — Они развернулись на шоссе и поехали в обратный путь.
Одноглазый стоял, глядя им вслед, потом пошел через сарай к себе в лачугу. Там было темно. Он ощупью пробрался к матрацу на полу, лег и заплакал, а машины, вихрем проносившиеся по шоссе, все плотнее и плотнее окружали его стеной одиночества.
Том сказал:
— Если бы ты только заикнулся вначале, что мы сделаем все за один вечер, я бы тебя сумасшедшим обозвал..
— Сегодня обязательно кончим, — сказал Эл. — Только ты сам все делай. Я боюсь, затянешь подшипник посильнее — расплавится, недотянешь — стучать будет.
— Ладно, — сказал Том. — Расплавится так расплавится. Ничего не попишешь.
Эл вглядывался в темноту. Света фар было недостаточно, чтобы разогнать ее, но впереди на дороге, попав на минуту в их лучи, зеленым огнем блеснули глаза кошки.
— А здорово ты его отчитал, — сказал Эл. — Поучил уму-разуму.
— Да он, дурак, сам на это напрашивался. Ноет, все свои беды сваливает на глаз. А сам обленился, ходит грязный. Может, возьмется за ум, когда будет знать, что люди его насквозь видят.
