Ида ».
Эти немногие слова, в которых запечатлелась жизнь молодой девушки, её обманутая любовь, сгубившие её радости, горе, нищета и ужасающее самоотречение, эта не ведомая никому, но чисто парижская поэма, заключённая в грязном конверте, на мгновение взволновала г-на де Моленкура, у которого под конец промелькнула мысль: а не приходится ли эта самая Ида родственницей г-же Демаре, и не жалостью ли к ней было вызвано вечернее свидание, невольным свидетелем которого он стал? Неужели нищий старик обольстил Иду?.. Такое предположение показалось невероятным. Теряясь в вихре мыслей, которые сталкивались, опрокидывая друг друга, барон дошёл до улицы Пажвен и заметил фиакр, стоявший в конце улицы Старых августинцев, недалеко от улицы Монмартр. Все фиакры, поджидавшие седоков, возбуждали его подозрения.
«Не она ли?» — подумал он.
Сердце его билось горячо и лихорадочно. Он толкнул небольшую дверь с колокольчиком, но, входя, низко опустил голову, испытывая что-то вроде стыда, ибо внутренний голос твердил ему: «Какое тебе дело до чужой тайны?»
Он поднялся на несколько ступенек и столкнулся лицом к лицу со старухой привратницей.
— Дома господин Феррагус?
— Не знаю такого…
— Как, разве господин Феррагус здесь не живёт?
— Нет таких у нас в доме.
— Но, матушка…
— Я вам не матушка, сударь, я привратница.
— Но, сударыня, — мне надо передать письмо господину Феррагусу.
— А, это другое дело! — сказала она, сразу переменив тон. — Где ваше письмо? Дайте взглянуть.
Огюст показал конверт. Старуха с сомнением покачала головой, заколебалась и как будто хотела покинуть свою каморку, чтобы сообщить таинственному г-ну Феррагусу о необычайном происшествии, но затем сказала:
— Ладно, идите. Вы должны знать, куда…
Как бы пропустив мимо ушей эти слова, которыми хитрая старуха, быть может, хотела его подловить, офицер поспешно взбежал по лестнице и стремительно дёрнул звонок у двери третьего этажа. Инстинкт влюблённого твердил ему: «Она здесь».
Незнакомец из подъезда, он же Феррагус, он же виновник всех бед Иды, сам открыл ему дверь. На нем был пёстрый в цветах халат, белые суконные панталоны, на ногах красивые вышитые туфли, лицо было чисто вымыто. Г-жа Демаре выглянула из дверей соседней комнаты, побледнела и упала на стул.
— Что с вами, сударыня? — воскликнул офицер, бросаясь к ней.
Но Феррагус протянул руку и так резко, с такой силой оттолкнул офицера, что Огюсту показалось, будто его ударили железным ломом.
— Назад, милостивый государь! — произнёс этот человек. — Чего вам надо от нас? Вы рыщете здесь вот уже пять или шесть дней. Вы что, шпион?
— Вы господин Феррагус? — спросил барон.
— Нет, сударь.
— Однако же, — сказал Огюст, — я должен передать вам письмо, которое вы потеряли в подъезде, где мы укрывались от дождя.
И, протягивая с этими словами письмо, барон не мог удержаться, чтобы не окинуть взглядом комнату, где его принимал Феррагус, — она оказалась убранной просто, но с большим вкусом. В камине горел огонь; тут же был накрыт стол, с роскошью, казалось бы, недоступной человеку такого положения, проживающему в столь неказистом доме. В довершение всего через открытую дверь г-н де Моленкур разглядел в соседней комнате груду золота на кушетке и услышал звуки, могущие быть только женскими рыданиями.
— Эта бумага принадлежит мне, благодарю вас, — сказал незнакомец и выжидательно обернулся к барону, всем своим видом давая понять, что тому здесь больше нечего делать.
С жадным любопытством Огюст разглядывал все вокруг, вот почему он не обратил внимания на то, как его самого тщательно осмотрели, не видел почти магического взгляда, которым незнакомец, казалось, хотел его испепелить, — а если бы офицер заметил этот взгляд василиска, он понял бы опасность своего положения. Слишком возбуждённый, чтобы думать о себе, Огюст раскланялся, вышел на улицу и направился домой, пытаясь разгадать взаимоотношения трех лиц: Иды, Феррагуса и г-жи Демаре, — но это было ничуть не легче, чем из причудливых деревяшек китайской головоломки сложить узор, не зная к ней ключа. Однако ясно было одно: г-жа Демаре его видела, г-жа Демаре туда ходила, г-жа Демаре ему лгала. Г-н де Моленкур решил завтра же пойти к этой женщине с визитом; она не может отказать ему в приёме, ведь он стал её сообщником, ведь он весь, с руками и ногами, влез в эту тёмную интригу. Он уже считал себя повелителем г-жи Демаре и думал о том, как властно потребует он, чтобы она открыла ему все свои тайны.
В эти годы Париж был охвачен строительной лихорадкой. Если Париж — чудовище, то, бесспорно, самое безумное из чудовищ. Тысячи фантазий владеют им: то он строится, словно увлеченный зодчеством знатный вельможа; то, забыв о постройках, становится военным, облачается в мундир национального гвардейца, устраивает военные учения и попыхивает сигарой; но вот он уже пресыщается военными делами и бросает сигару; бывает и так, что Париж предается отчаянию, разоряется, продает с торгов, на площади Шатле, свое имущество и объявляет себя банкротом, а проходит несколько дней — и он поправляет свои дела, задает пиры, пускается в пляс. Ни с того ни с сего вдруг он начинает объедаться ячменным сахаром; вчера он покупал бумагу «Вейнен», сегодня у него разболелись зубы, и он расклеивает по всем стенам объявления о новом средстве против зубной боли, а завтра станет запасаться лепешками от кашля. Увлечения его длятся недели, месяцы, годы, а иногда и всего один день. Так вот, в те времена везде что-то строили, что-то разрушали, а зачем именно — пока было еще неизвестно. Редко на какой улице не встречались сооружения из длинных балок, перекрытых досками, закрепленными в гнездах на уровне каждого этажа; шаткие леса, колеблемые шагами каменщиков, наскоро связанные канатами, белые от известки и разве только иногда отгороженные от проезжающих экипажей дощатым забором, обязательным, вероятно, лишь для общественных зданий, которые остаются и по сию пору недостроенными. Чем-то корабельным веет от этих своеобразных мачт, лестниц, канатов, криков каменщиков. Одно из таких недолговечных сооружений и было воздвигнуто в двадцати шагах от особняка Моленкуров, вокруг строящегося дома из тесаного камня. На другой день, в ту самую минуту, когда барон де Моленкур проезжал в кабриолете мимо этой постройки, направляясь к г-же Демаре, каменная глыба величиною около двух квадратных футов, поднятая на самый верх лесов, сорвалась с веревок, перевернулась в воздухе и упала, раздавив лакея, стоявшего на запятках. Крик ужаса вырвался у каменщиков, сотрясая леса; один из них был на волосок от гибели и едва удержался за какую-то перекладину — как видно, камень задел и его. Быстро собралась толпа. Все каменщики сбежали вниз и с криком и бранью стали заверять, что кабриолет г-на де Моленкура зацепил их лебедку. Еще каких-нибудь два вершка, и камень размозжил бы голову офицеру. Лакей был мертв, экипаж изломан. Происшествие взбудоражило весь квартал, о нем писали в газетах. Г-н де Моленкур, уверенный, что его кабриолет ничего не задевал, подал жалобу. В дело вмешалось правосудие. Расследование установило, что у постройки стоял паренек с рейкой в руке и предупреждал прохожих и проезжих, чтобы они сворачивали в сторону. На том все и кончилось. Г-н де Моленкур отделался потерей слуги и испугом, да несколько дней пролежал в постели, так как при поломке кабриолета задняя ось задела офицера, а кроме того, нервное потрясение, причиненное неожиданным происшествием, вызвало у него лихорадку. Он не поехал к г-же Демаре. Спустя десять дней после этого события он впервые выехал из дому в Булонский лес в своем починенном экипаже, но, когда спускался по Бургундской улице и проезжал мимо сточной канавы, что находится напротив палаты депутатов, ось кабриолета переломилась пополам, и на всем разгоне два колеса столкнулись с такой силой, что разбили бы Огюсту голову, если бы поднятый верх экипажа не смягчил силу удара. Но все же барон получил тяжелую рану в бок. Так, во второй раз за эти десять дней, он был доставлен полуживой к расстроенной баронессе. Второй несчастный случай возбудил в нем некоторые подозрения, пока еще смутные, — он подумал о Феррагусе, о г-же Демаре. Желая проверить свои догадки, он спрятал поломанную ось у себя в спальне и послал за каретником. Пришел каретник, осмотрел ось, исследовал место ее слома и установил два обстоятельства. Во-первых, ось была сделана не в его мастерской, так как на всех осях, которые он ставил, были крупно выгравированы его инициалы, — он не понимал, каким образом, но ось оказалась подмененной; во-вторых, перелом этой подозрительной оси был вызван тем, что в металле имелась внутренняя полость, плева и раковины, искусно полученные при отливке.
— Ну, господин барон, и ловкая же бестия потрудилась над этой осью! — сказал он. — Можно было бы об заклад побиться, что все это — не что иное, как обыкновенный изъян!
