Девушка задумчиво и восхищенно смотрела на рисунок, не произнося ни слова.
— В этом флигеле, который я рисую, расположатся сельскохозяйственная школа и школа общего обучения. Здесь рабочие, молодые и пожилые, будут совершенствоваться в практических навыках и общеобразовательных предметах. Взгляни на эти луга, болота и представь себе здесь вереницу плугов осенью и весной, сенокосилки и конные грабли летом и повсюду тракторы. Здесь мы построим большой навес и установим электросушилку для сена по последней американской модели, так что сено не будет больше лишаться ценных качеств и витаминов из-за того, что оно долго парится под солнцем на лугах; людям больше не придется тревожиться о погоде, извечно волновавшей их. Они займутся чем-нибудь более полезным. Но хотя Арнальдур сейчас легко и просто разрешил сложнейшую проблему погоды, внедрил сеносушилку американского образца, девушка продолжала молчать.
— Ну как тебе это нравится, товарищ? — спросил он. Она ответила наивно, по-детски:
— Очень. А если Богесен и люди из партии независимых победят на выборах этим летом, несмотря ни на что? Ты знаешь, говорят, что Богесен наделил каждую бедную женщину в Лаугеири куском материи на передник. Их теперь часто навещает пастор, он ведет беседы о воле господней…
— Если Богесен раздаст материю на фартуки, я им выдам на юбки, — сказал Арнальдур, продолжая рисовать.
Девушка сидела рядом, поглощенная своими мыслями, положив руку ему на плечо. Ее волосы щекотали ему щеку. Так прошло несколько минут. Рисунок становился все красивее и красивее. Никогда раньше девушке не приходилось видеть такого чудесного замка. Туман в долине, поднявшись над болотами, озерами и рекой, белыми клубами оседал в ложбинах и впадинах.
— Арнальдур, — заговорила наконец девушка, — ты помнишь ту красивую женщину, которая скрылась за синими горами? Прежде ты часто говорил о ней.
Он тотчас перестал рисовать, взглянул на нее и почти испуганно забормотал, что, мол, за глупость взбрела ей в голову: видно было, что он сражался против неведомых врагов, осаждавших его сознание.
— Она все еще там? — спросила девушка.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Не понимаешь? Ну что ж, это неважно. Просто ничего не могу поделать с собой, я помню все, что было в жизни. Я ничего не забываю.
Он не ответил и продолжал рисовать, напевая что-то на непонятном языке.
— Ты уверен, что я тебе нравлюсь? — спросила Салка. Арнальдур схватил ее руки и покрыл их страстными поцелуями.
— Как ты можешь целовать такие уродливые лапищи?
— Я верю в них, они сама действительность!
— Арнальдур, — начала девушка серьезно, — обещай мне сделать то, о чем я тебя попрошу.
— Что?
— Обещай мне, Арнальдур, как только я надоем тебе, сказать мне об этом. Я не переживу, если ты будешь оставаться нежным и предупредительным после того, как перестанешь любить меня.
Арнальдур молча посмотрел па нее.
— Ты обещаешь мне это, Арнальдур? Он спрятал, как ребенок, свое лицо на ее груди и прошептал:
— Салка, ты не представляешь, как я беспомощен перед любовью. Прими меня, как глупого младенца. Держи меня крепко около себя.
Она посмотрела ему в лицо по-матерински нежно глубокими, чистыми и любящими глазами, хотя трудно было догадаться, поняла ли она смысл его мольбы.
— Давай пройдемся еще немного, — сказала она наконец. — Посмотрим на наши следы на росе. Скоро взойдет солнце и осушит их.
На следующее утро на лестнице послышались тяжелые шаги, от которых дом заходил ходуном. Раздался стук в дверь. И кто же появился на пороге дома Салки Валки? Стейнтор Стейнссон, наш прославленный герой, взлохмаченный, в зеленом потрепанном плаще.
— Здравствуй, — сказал он.
— Что тебе здесь понадобилось?
Стейнтор усмехнулся, оглядел комнату.
— Странно, что ты поселилась здесь, — сказал он.
— Вот как?
— Нелегко догадаться, что вам, женщинам, вдруг взбредет в голову.
— Я тебе не женщина.
— Неужели? А что думают по этому поводу некоторые другие?
— Гм… Если у тебя ко мне дело, говори.
— Все зависит от того, что ты называешь делом.
— Ах, так? Тогда я тебя сейчас же вышвырну вон.
— Ничего другого я от тебя и не ждал. Вот как ты встречаешь своего отчима, который в кои-то веки зашел проведать тебя.
— Ах-ах-ах… Ну и что дальше?
— Послушай, дорогая Салка, не лучше ли нам поговорить спокойно, разумно. Я уже не в том возрасте, когда находят удовольствие в перебранках.
— Чего ты хочешь? — спросила девушка.
— Ну… например, — сказал он, растягивая слова и сплюнув в окно, — я хотел бы знать, что ты собираешься делать с Марарбудом?
— Ничего, — ответила девушка.
— Ты являешься законной владелицей дома.
— Я вовсе не хочу владеть им.
— Мне, конечно, все равно, кому он принадлежит. Недалек тот час, когда я стану хозяином всего поселка.
— Ты?
— Да, я, — сказал он с вызовом. — Все это проклятое местечко будет моим, стоит мне только захотеть.
— Ну что ж, пожалуйста.
— Кстати, — спросил он уже спокойнее. — Как обстоит дело с вашей лодкой? Что думают твои партнеры? Я хочу сказать, какой прок от нее в настоящих условиях? Сейчас, когда фирма не может обеспечить вам заем?
— Ты что, собираешься купить ее? — спросила она по-деловому.
— Не знаю, возможно. Хотя в ваших местах мало пользы от открытых лодок. Ты же помнишь, что случилось со мной зимой… Но ты даже ни разу не навестила меня, когда я лежал обмороженный. Похоже на вас, женщин.
— От твоих разговоров можно заболеть, — сказала девушка.
— Что-то ты стала очень чувствительна в последнее время. Но вернемся к лодке…
— Ты же знаешь, я не единственная ее собственница. У меня только пятая доля в ней.
— А если я поговорю с другими пайщиками?
— Богесен отдал нам ее под залог.
— Чепуха! Я куплю ее со всеми долгами. Вашу долю я оплачу наличными. Это не так уж много. Сейчас лодки упали в цене. На аукционе ее можно купить почти задаром. Насколько мне помнится, она не новая, вы ее получили уже сильно подержанную. Но переменим разговор. Сколько ты обещала кооперативному обществу?
— А тебе какое дело?
— Может быть, мы сможем уладить дело с этим долгом сейчас? Не исключено, что со временем я буду иметь некоторое влияние в кооперативе.
— Ты взаправду возомнил себя важной персоной?
— Мне думается, ты не совсем осознала, Салка, что то время, когда я находил единственное утешение в водке, давно миновало. Но поскольку я обязан тебе больше, чем кому-либо другому — это ты разбудила меня несколько лет тому назад, — я всегда чувствую, что должен как-то отблагодарить тебя. В особенности меня мучает эта мысль с тех пор, как мне удалось выйти живым из той передряги, в которую я попал зимой.
Она смотрела на него. Какой он большой и крепкий! Какой дикий огонь горит в его взгляде! Как сильны в нем первобытные инстинкты и как далек он от высоких стремлений! На мгновение ей показалось, что она поняла всю его сущность, все его мысли, и ей стало страшно.
— Как ты думаешь, чье имя я повторял прошлой зимой, когда ледяные волны обжигали меня почти целые сутки и пальцы превратились в сосульки?
Он вытащил из кармана правую руку и показал ей — два пальца были укорочены, хотя рука, как и прежде, была крепкая, жилистая, волосатая.
— Я сочинил поэму, когда лежал больной.
Она рванулась к нему, пытаясь зажать ему рот, и в ужасе закричала:
— Прекрати, ни слова больше, я не могу слушать, — и отвернувшись от него, она пальцами заткнула уши.
— Значит, не будем говорить о любви сейчас? — спросил он.
— Мне нужно идти чистить рыбу.
— Ну, это не к спеху. Рыба, которую ты собираешься чистить, уже принадлежит мне. Так что время, потраченное на разговор со мной, не потеряно даром. Ты вообразила, что истеричный придурок, с которым ты ходишь по ночам, лучше меня…
— Ты недостоин завязывать шнурки на его ботинках. Такой негодяй, как ты, не имеет права поносить честных людей.
— Не я первый назвал его истеричным придурком. Так называл его в моем присутствии человек поумнее меня, самый умный человек в Исландии.
— Ты лжешь! Кристофер Турфдаль лучший друг Арнальдура.
— Сколько бы ты раз не отрицала то, что я говорю, ты же сама знаешь, что это правда. Поэтому меня ни чуточку не беспокоит, что ты ходишь с Арнальдуром Бьернссоном. Я знаю, в душе ты не веришь ни единому его слову. И в один прекрасный день ты обнаружишь, что все его слова — обман.
— Ладно, — сказала она с напускным безразличием. — А кооператив, по-твоему, тоже обман? Кто организовал его?
— Кристофер Турфдаль и я.
