Затем, как электрический разряд, до нее дошел знакомый голос, приятный голос мистера Винса.
Обычно диалоги были продолжительными и мрачными, но ни один из них не казался таким продолжительным и мрачным, как этот.
Снова и снова он возвращался к жалкому центру, серебряному портсигару. Молодой человек умолял; месье Гандино, в официальном расположении духа и при исполнении служебных обязанностей, был непоколебим.
Руфь не могла этого больше вывести. Она зажала горящие уши, и голоса перестали ее беспокоить.
И с тишиной, как вспышка, блеснула мысль, которая объясняла все. Она поняла, почему она зажала уши.
Бедность — это кислота, которая по-разному действует на разные материалы. Она уменьшила до минимума самоуважение мистера Юджина Уордена. Самоуважение Руфи, напротив, выросло до невообразимых размеров. Гордость, словно сорняк, разрослась в ее душе, затемняя и заглушая чистые, прекрасные чувства. Возможно, именно наивные уловки отца, заманивавшего богатых женихов, и вызвали наконец ее мрачное отвращение к роли нищенки про короле Кофетуа. Что ж, понять ее можно. Легенду об этом короле не рассказывают с женской точки зрения, а ведь, наверное, были минуты, когда невеста, если у нее есть характер, воспротивилась монаршьему снисхождению, слишком уж легко он принял, что она только обрадуется.
Это, поняла она, и настраивало ее против Джорджа Винса. Она думала, что он богат. Он создавал такое впечатление. Естественно, она старалась от него защититься. Только теперь она разглядела его. Барьер был сломан. Королевские одежды оказались мишурой, и она увидела человека, которого любила.
Она очнулась от прикосновения. Месье Гандино стоял рядом с ней. Условия, по всей видимости, были оговорены, переговоры закончены, и в его руке был серебряный портсигар.
— Мечтаете, мадемуазель? Никак не мог вас дозваться.
Чем больше звал, тем больше вы мне не отвечали. Надо внести запись в книгу.
Он читал, Руфь делала запись. Потом месье Гандино, сложив бремя службы, глубоко вздохнул.
— Это место многих печалей, мадемуазель. Возьмем, к примеру, этого молодого человека, вашего соотечественника. Что мог делать он, столь безупречно одетый, в моем заведении? Я это знаю, я, Гандино. У вас, англичан, есть выражение, — я слышал его в парижском кафе, и специально узнал, что оно значит, — вы говорите, что кто-то пускает в глаза пыль. Скольких же молодых людей я повидал здесь, одетых с иголочки! Вы скажете, они богаты? Нет-нет. Преуспевающие? Нет. Они пускают пыль в глаза. Да-да, они всех обманывают. Вчера, после вашего ухода, он был здесь, и сегодня заходил ко мне. Он тратит свои деньги быстро, увы! Этот бедный молодой пускатель пыли.
Когда Руфь пришла домой, она обнаружила своего отца в гостиной, где он курил сигарету. Встретил он ее чересчур добродушно, хотя и с некоторой стесненностью, так как ему мешала сосредоточиться некая задача. Этим вечером он решил серьезно поговорить с Руфью о ней и о ее отношении к мистеру Винсу. Чем больше он его видел, тем больше он утверждался в мысли, что Винс — золотая жила в человеческом обличье, которую он искал все эти годы. Поэтому Уорден отбросил сигарету, поцеловал Руфь в лоб и начал свою речь.
Он давно пришел к заключению, что если и был какой недостаток у его дочери, так это тенденция к неуместной, ничем не оправданной прямоте. Она не обладала тем тактом, которым бы его дочери следовало обладать. Она никогда не согласилась бы промолчать или на что-то закрыть глаза. Иногда ее прямота граничила с резкостью.
Так было и сейчас. Когда он только начал распространяться, она прервала его вопросом:
— Почему ты думаешь, папа, что мистер Винс богат? Мистер Уорден был озадачен. Вопрос о материальном благополучии мистера Винса он обсуждать не собирался. Он аккуратно его избегал. Он думал об этом, и Руфь знала, что он об этом думает, и он знал, что Руфь это знает, но все это не имело ничего общего с самим делом. Слова дочери просто выбили его из колеи.
— Я… почему?.. Я не… Я никогда не говорил, что он богат. Конечно, он вполне…
— Он очень беден.
Челюсть у мистера Уордена немного отвисла.
— Беден? Да это чушь какая-то! — вскричал он. — Только сегодня вечером…
Он не договорил, но было уже поздно.
— Отец, вы занимали у него деньги?
Мистер Уорден вздохнул поглубже, готовясь с негодованием отмести любые намеки, но передумал и замолчал. Деньги он занимал мастерски, но одного качества ему не хватало. Ему казалось, что здесь дочь видит его насквозь. Нередко это портило все наслаждение от удачно проведенной операции.
— Он отдает вещи в залог! — Ее голос дрожал. — Он был сегодня в ломбарде. И вчера. Я слышала его голос. Он спорил с месье Гандино… торговался…
Дальше говорить она не могла и беспомощно всхлипнула. Память об этой сцене была еще слишком жива.
Мистер Уорден стоял как вкопанный. Много чувств проносились в его душе, но главной была мысль о том, что это откровение пришло как раз вовремя. Вот уж поистине, чудом спасся! Конечно, он и негодовал, что двуликий молодой человек так умело имитировал золотую жилу. Это же могло привести к катастрофическим последствиям.
Дверь открылась, и Жанна, служанка на все руки, оповестила, что пришел мистер Винс.
— Добрый вечер! — сказал он. — Я принес вам еще шоколаду, мисс Уорден, и немного фруктов. Ой, Господи! Что случилось?
Он остановился, но только на минуту. В следующее мгновение он пересек гостиную и на глазах у остолбеневшего мистера Уордена обнял Руфь, а та обняла его.
Билл, фокстерьер, о которого мистер Винс споткнулся, первым подал голос. Почти одновременно к нему присоединился его хозяин, и голоса их поражали сходством, ибо мистер Уорден, не находя слов, только тявкал.
Мистер Винс помахал ему рукой, которая только что обнимала его дочь.
— Все в порядке.
— В порядке? В по-ряд-ке?!
— Родные души, — объяснил мистер Винс через плечо. — Два сердца бьются как одно. Мы собираемся пожениться. В чем дело, дорогая? Не беспокойся, все хорошо.
— Я отказываю! — закричал мистер Уорден. — Я категорически против!
Мистер Винс мягко усадил Руфь в кресло и, держа ее за руку, обратил суровый взор к возбужденному старику.
— Отказываете? Ха, я полагал, что я вам нравлюсь!
Бешенство мистера Уордена понемногу утихло. Оно было чуждо ему, и он о нем жалел. Такие дела нужно улаживать на холодную голову.
— Мое расположение к делу не относится, — сказал он. — Я должен позаботиться о дочери, и не позволю ей выйти замуж за нищего.
— Совершенно согласен, — одобрительно сказал мистер Винс — Гоните его в шею. Если попытается втереться, посылайте за полицией.
Мистер Уорден колебался. Он всегда немного стыдился занятий Руфи, но ничего не поделаешь.
— Мистер Винс, моя дочь работает в ломбарде, и она слышала то, что произошло там сегодня.
Мистер Винс по-настоящему взволновался. Он озабоченно взглянул на Руфь.
— Вы… вы служите в этом душном… черт! Я вас сразу оттуда заберу. Не ходите туда больше.
Он наклонился и поцеловал ее.
— Может быть, лучше я объясню, — сказал он. — Объяснения — это зеро на рулетке жизни, только и ждут, чтобы выскочить. Вы когда-нибудь слышали о магазинах Винса, мистер Уорден? Так вот, мой отец — их хозяин. Один из наших профилей — детские игрушки, но последнее время мы не можем похвастаться большими успехами. Мой отец так расстроен, что я решил подумать, не смогу ли я чем-нибудь помочь. Надо было найти новый образ, вроде Щелкунчика, только лучше. Я не очень-то привык напрягать мозги и в конце концов понял, мне нужен отдых. Приехал сюда восстановить силы, и тем же самым утром — нашел! Вы, наверное, заметили, что хозяин ломбарда — не образец красоты. Я увидел его в казино, и меня осенило. Он думает, что он — Гандино, но это не так. Он — клоун-весельчак, Дядя Шут, прогоняющий печали. Он нежно сжал руку Руфи.
— Я потерял его, и только позавчера мне удалось узнать, где его можно найти. Вы, конечно, понимаете, что нельзя было просто прийти и попросить, чтобы человек попозировал для детской игрушки. Пришлось использовать его профессию. Так что я собрал безделушек и отправился к нему. Вот и все. Как, годится?
По ходу повествования холодность мистера Уордена потихоньку оттаивала, и под конец засияло солнце его улыбки. С глубоким уважением пожал он руку гостю и сделал самое разумное, что мог только сделать в подобных обстоятельствах, — удалился из комнаты. Лицо у него было примерно такое, как у Моисея на вершине горы.
Минут через двадцать Руфь сказала:
— Пообещай мне кое-что. Обещай, что не пойдешь и не будешь рисовать своего клоуна. Я знаю, это принесло бы большой доход, но бедный месье Гандино может обидеться, а он меня не обижал.
— По рукам, — сказал мистер Винс — Жаль английских детишек, но ни слова больше.
