Это был наибольший, наиярчайший, сверхпышно изукрашенный головной убор, какой мне доводилось видеть, и перспектива провести четыре с четвертью часа в его обществе добавила заключительный штрих к моему уже удрученному состоянию. Единственным солнечным зайчиком в непроглядном мраке была мысль, что ей придется шляпу снять, если мы пойдем в кинотеатр.
– Э-э… как поживаете? – поинтересовался я, застывая в дверях.
– Как поживаете? – повторил за мной голос из-под шляпы. – Спроси у джентльмена, как он поживает, Сирил.
Тут я обнаружил у окна оттертого до блеска мальчугана. Инстинкт истинного художника подсказал Укриджу, что секрет истинно художественной прозы состоит в умении отсекать излишние подробности, а потому в письме он не упомянул про мальчугана, и, когда тот обернулся, чтобы неохотно подчиниться правилам хорошего тона, я почувствовал, что такая ноша свыше моих сил. Это был зловещего вида мальчишка с крысиной мордочкой, и он посмотрел на меня с ледяной брезгливостью, словно бармен в питейном заведении «Принц Уэльский» на Рэтклифф-Хайуэй.
– Я взяла Сирила с собой, – сказала мать Флосси (и предположительно Сирила), после того как отрок пробурчал осторожное приветствие, явно позаботившись, чтобы оно его ни к чему не обязывало, и вновь повернулся к окну, – потому как я подумала, что ему будет приятно повидать Лондон.
– Разумеется, разумеется, – ответил я, а Сирил у окна угрюмо взирал на Лондон, словно не слишком его одобряя.
– Мистер Укридж сказал, что вы нас поводите туда-сюда.
– С восторгом, с восторгом, – произнес я дрожащим голосом, взглянул на шляпу и тотчас отвел глаза. – Полагаю, нам стоит посетить кинотеатр, как вы думаете?
– Не-а! – сказал Сирил. И что-то в его тоне указывало, что его «не-a!» бесповоротны.
– Сирил хочет посмотреть всякие зрелища, – сказала его маменька. – Фильмы-то мы можем все посмотреть и дома. Он только и думал, как посмотрит виды Лондона. Это же будет ему как образование посмотреть все виды.
– Вестминстерское аббатство? – предложил я. В конце-то концов, что может быть полезнее для крепнущего юного сознания, чем знакомство с надгробиями великого прошлого, и если он пожелает, то и выбрать подобающее место для собственного погребения в грядущие дни? К тому же у меня было возникла мысль – но тут же исчезла, не успев принести мне утешения, – что при входе в Вестминстерское аббатство женщины вроде бы снимают шляпы.
– Не-а! – сказал Сирил.
– Он хочет посмотреть убийства, – объяснила мать Флосси.
Она сказала это так, словно речь шла о самом естественном мальчишеском желании, но мне оно показалось неосуществимым. Убийцы не имеют обыкновения заранее доводить до сведения публики обстоятельные программы своих предполагаемых действий. И я понятия не имел, какие убийства должны были состояться сегодня.
– Он всегда читает все про убийства в воскресных газетах, – продолжала родительница, внося ясность в тему.
– А! Понимаю, – сказал я. – Значит, мадам Тюссо. Там имеются все убийцы.
– Не-a! – сказал Сирил.
– Так он места хочет посмотреть, – сказала мать Флосси, ласково снисходя к моей тупости. – Места этих самых, значит, убийств. Он навырезал адреса, чтоб, когда мы вернемся, всем своим друзьям нос утереть, что он там был.
Меня объяло неизъяснимое облегчение.
– Так мы же можем объехать их в такси! – вскричал я. – Сможем так и сидеть в такси с начала и до конца. Вылезать из него вовсе не требуется.
– А на автобусе?
– Только не на автобусе, – сказал я твердо. Такси, категорически решил я, и только такси, предпочтительно с опускающимися шторками.
– Ну, будь по-вашему, – благодушно сказала мать Флосси. – По мне-то, ничего приятней, чем прокатиться в такси, и быть не может. Слышь, Сирил, что говорит джентльмен? Ты прокатишься в такси!
– Хры! – сказал Сирил, будто не собирался этому верить, пока не увидит своими глазами. Скептичный мальчик.
Этот день мне запомнился как не самый счастливый в моей жизни. Во-первых, затраты на экспедицию далеко превзошли смету, намеченную мною второпях. Уж не знаю почему, но все самые привлекательные убийства, видимо, совершались в такой дали, как Степни или Каннинг-Таун, и объезд в такси всех таких мест обходится недешево. А во-вторых, Сирил оказался не из тех натур, чье обаяние раскрывается при более близком знакомстве. Думаю, я не ошибусь, сказав, что больше всего он нравился тем, кто наблюдал его елико возможно реже. И наконец, тоскливое однообразие искомых достопримечательностей вскоре начало действовать мне на нервы. Такси останавливалось перед обветшалым домом на какой-нибудь унылой улочке в милях и милях от ближайшего аванпоста цивилизации. Сирил высовывал свою неаппетитную голову в окошко, несколько мгновений в безмолвном экстазе упивался заветным зрелищем, а затем брал на себя роль гида. Он, очевидно, основательно проштудировал свой предмет и располагал всей возможной информацией.
– Ужас Каннинг-Тауна, – возвещал он.
– Да, милок? – Его маменька бросала на него любящий взгляд и гордый на меня. – В этом, значит, самом доме?
– В этом самом доме, – отвечал Сирил со зловещим апломбом нудного собеседника, приступающего к своей любимой теме. – Его было звать Джимми Поттер, он был найден в семь утра под кухонной раковиной с горлом, перерезанным от уха до уха. А зарезал его брат квартирной хозяйки. Его повесили в Пентонвилле.
Еще некоторые сведения из неистощимого запаса дитяти, и вперед, к следующему историческому месту.
– Ужас Бинг-стрит.
– В этом самом доме, милок?
– В этом самом доме. Тело было найдено в подвале в поздней стадии ре-золо-женья с головой, проломленной предположи-тельно каким-то тупым орудием.
В шесть часов сорок шесть минут, стойко игнорируя розовую шляпу, которая торчала из окна вагона третьего класса, и толстую руку, дружески машущую на прощание, я отвернул от поезда бледное суровое лицо и, пройдя по перрону Юстонского вокзала, велел таксисту со всей скоростью доставить меня к жилищу Укриджа на Арундел-стрит за Лестер-сквер. Насколько я знал, на Арундел-стрит еще не случилось ни единого убийства, но, по моему глубокому убеждению, время для него созрело. Общество Сирила, его высказывания заметно нейтрализовали плоды человеколюбивого воспитания, и я почти с наслаждением предвкушал, как украшу его следующий визит в столицу Ужасом Арундел-стрит.
– А, малышок, – сказал Укридж, когда я вошел. – Входи-входи, старый конь. Рад тебя видеть. Как раз прикидывал, когда ты заявишься.
Он лежал в постели, но это не угасило подозрения, которое все сильнее охватывало меня на протяжении дня, что он был подлым симулянтом. Я отказывался поверить в его вывихнутую лодыжку. Я не сомневался, что, первым узрев мать Флосси и ее обворожительное чадо, он ловко спихнул их на меня.
– Я как раз почитываю твою книгу, старичок, – сказал Укридж, нарушая напряженную тишину с утрированной беззаботностью. Он прельстительно помахал единственным романом, который я написал. И нагляднее всего степень кипевшей во мне черной вражды доказывает тот факт, что даже это меня не смягчило. – Колоссально, малышок. Иного слова нет. Колоссально. Черт меня дери, я плакал, как ребенок.
– Это юмористический роман, – указал я холодно.
– Плакал от смеха, – поспешно пояснил Укридж.
Я поглядел на него с омерзением.
– Где ты хранишь свои тупые орудия? – спросил я.
– Мои… что именно?
– Твои тупые орудия. Мне нужно тупое орудие. Дай мне тупое орудие. Бог мой! Только не говори, что у тебя нет тупого орудия.
– Только безопасная бритва.
Я истомленно сел на край кровати.
– Эй! Поосторожней с моей лодыжкой.
– Твоей лодыжкой! – Я испустил смех, от которого кровь стыла в жилах, тот смех, который мог испустить брат квартирной хозяйки перед тем, как начать оперировать Джеймса Поттера. – Да уж конечно, твоя лодыжка!
– Вывихнул ее вчера, старичок. Ничего серьезного, – успокоил меня Укридж. – Уложила меня на пару дней, и только.
– Ну да. Пока эта жуткая бабища и ее чертов сынок не отправились восвояси.
По лицу Укриджа разлилось страдальческое изумление.
– Неужели ты хочешь сказать, что она тебе не понравилась? А я-то думал, что вы надышаться друг на друга не сможете.
– И конечно, ты думал, что я и Сирил – родственные души?
– Сирил, – произнес Укридж с сомнением. – Ну, правду сказать, старичок, я ведь не утверждаю, будто Сирил может понравиться с места в карьер. Он из тех мальчиков, с которыми требуется терпение, чтобы он повернулся к тебе своей солнечной стороной. Он, так сказать, врастает в тебя мало-помалу.
– Если он когда-нибудь начнет в меня врастать, я его тут же ампутирую.
– Ну, а кроме этого, – сказал Укридж, – как все прошло?
Я описал события дня несколькими выразительными словами.
– Ну, мне очень жаль, старый конь, – сказал Укридж, когда я умолк. – Что я еще могу сказать? Мне очень жаль. Даю тебе слово, я понятия не имел, во что тебя втравливаю. Но это был вопрос жизни и смерти. Иного выхода не было. Флосси настаивала и не шла ни на какие уступки.
