— Вот что, Пюнэ, — сказал он. — Вы дурак и остолоп. Сколько раз сказано, всякими мелочами меня не обременять. Разрешение, видите ли! А вы что, маленький? Ладно. Кто там теперь? Жалоба на таксиста? А может, на хозяйку? Или собачка потерялась? Что вы стоите, как идиот?! От-ве-чай-те!
— Там дама, господин комиссар. Мадам Пэглэр.
— Чего ей надо?
— Не знаю, господин комиссар.
— Вот и не пускайте.
— То есть как «не пускайте»? — удивилась миссис Пеглер, вплывая, словно галеон под парусами. — Хорошенькие порядки! Это вы комиссар?
— Я, мадам.
— Значит, вы мне и нужны. — И она плотно уселась в кресло.
Комиссар воздел к потолку и руки, и взоры, явно спрашивая Всевышнего, почему Он допускает такие издевательства над достойными людьми.
— Нужен! — дрожащим голосом воскликнул он. — Кто вас обидел, а? На кого жалуетесь, на мужа? Разрешите сообщить, примирение семейств не входит в мои обязанности. Если супруг не привел сожительницу в дом, мы не имеем права вмешиваться. Что, привел? Я вас спрашиваю!
— Экут, месье…[112]
— Привел или нет? Если да, сообщите в прокурорский надзор, и я приму свои меры. Если нет — па-апросил бы…
— Муа, же…[113]
— Хватит. Все ясно. Он вас побил. Тогда представьте в суд два показания свидетелей. В суд! Не мне! Нет, сколько можно! Я добрый человек, мадам, но…
— А ну вас! — сказала миссис Пеглер.
Вернее, она сказала что-то соответствующее по-французски, а это звучит помягче, и все же комиссар был потрясен. Оторвав взоры от неба, он посмотрел на посетительницу точно так, как смотрел на Флоша.
— Мадам!
— При чем тут муж? Он в Америке. Если вы помолчите, я вам объясню, зачем пришла.
Комиссар несколько смягчился. Слово «Америка» ему понравилось. Как все французские чиновники, он считал, что американцы богаты, и кое-что из их денег перепадает достойным людям. Приветливым он быть не мог, но что умел, то сделал.
— Слушаю, мадам, — сказал он не точно так, как сказал бы это голубь, но с некоторым сходством.
Миссис Пеглер заколебалась.
— Строго между нами…
— Естественно, мадам!
— Это дальше не пойдет?
— Ну, что вы, мадам!
— Наверное, вы слышали о мистере Карпентере. У него большая яхта.
— Конечно, мадам! Богатый американец.
— Именно. Так вот, я хочу, чтобы он женился на моей племяннице.
— Да, мадам?
— Да. Все шло хорошо, и вдруг…
— Они поссорились, мадам?
— Нет. У Мэвис на это ума не хватит. Появилась некая особа…
Комиссар сокрушенно поцокал, явственно удивляясь царящему в мире злу.
— Кто именно, мадам?
— Живет в отеле «Сплендид» под фамилией Трент. Комиссар уважал людей, живущих в таких отелях.
— Вы хотите, чтобы я приказал обыскать ее номер?
— Нет, не хочу. Идите туда сами.
Месье Бюиссонад побагровел. Он сознавал свой ранг и собирался объяснить, что комиссар — это вам не топтун какой-нибудь, но миссис Пеглер успела заметить:
— Дам пять тысяч долларов.
Он судорожно глотнул, вращая глазами, шевеля усами. Его, несомненно, оскорбили, но реагировал на обиды он точно так же, как Пу-Ба,[114] то есть, не отвечая, быстро подсчитывал, сколько же это будет франков.
— Ну, как? — напомнила миссис Пеглер. Он очнулся. Франков оказалось немало.
— Рад служить, мадам, — лаконично ответил он. Миссис Пеглер снова заколебалась.
— А ордер нужен?
— Нет, мадам.
— Нельзя же зайти просто так. Комиссар слегка улыбнулся.
— Конечно. Тут требуется тонкость. Мы подождем, пока эта особа уйдет, а уж тогда… Пара пустяков!
— Пустяков? Не думаю. Комиссар снова улыбнулся.
— Вы забываете, мадам, что эта особа ничего не знает. Ей неизвестно, что… — он чуть не сказал «…что сам Бюиссонад идет по следу», но сдержался и закончил: — что она под подозрением. Вы с ней близко знакомы?
— Нет.
— Но пригласить на ужин можете?
— А, ясно! Я ее приглашаю, а вы…
— Вот именно. Она живет одна?
— Там есть какая-то Кейт. Видимо, тоже авантюристка.
— Пригласите их обеих в какой-нибудь дальний ресторан.
Порекомендую «Grenouilliere» в Омале. Модное местечко, тридцать километров от города.
— Вот это разговор, — одобрила его миссис Пеглер. — Это я понимаю.
Поначалу он казался ей то ли чучелом, то ли надломленной тростью,[115] но теперь она узнала в нем мудрого мужа, которому можно поручить важнейшие дела.
Она встала, двинулась к двери, а Флош и Пюнэ от двери отпрыгнули и направились кто — к столу, кто — на воздух, на солнышко.
2
«Подумать только! — говорил себе маркиз. — В самых зачерствелых душах таится неожиданное добро». Только что он беседовал с бывшей маркизой и снова обрел веру в людей. Если бы за минуту до этого ему сказали, что его пригласит в дорогой ресторан та, от кого он ждал в лучшем случае яда, он бы не поверил; но чудо свершилось, и он спешил рассказать о нем сыну.
Услышав перестук клавиш, маркиз поджал губы и нахмурился.
— Я тебе помешал? — холодно спросил он, входя в комнату.
— Да, — отвечал Джеф. — В чем дело?
— Случилась странная вещь. Твоя бывшая мачеха пригласила в «Grenouilliere» нас с тобой и мисс Трент с сестрой. Удивительно! Я думаю, она стала мягче. Что-то тронуло ее душу.
— Наверное, услышала песню, которую любила в детстве.
— А что, может быть. Ты бы видел, как она улыбалась! Говорит, только я умею заказывать обед. С медового месяца i такой не помню. Поразительно!
— Да уж…
— О расходах не беспокойся, платит она. Значит, так… Икра, bisque d'ecrevisses, форель a l'Archduc, куропатка perigourdain,[116] спаржа… В общем, ясно. Я еще не все продумал, но поверь, это будет пир богов. Ты, конечно, едешь?
— Прости, не могу. У меня тут одна встреча.
— Отложи.
— Не решусь, он очень хочет меня видеть. Такой Честер Тодд, племянник нашей мегеры. Утром приехал из Сэн-Рока.
— А, да! Брат этой странной барышни с большими глазами. Наверное, и его пригласили.
— Нет. Мегера не знает, что он здесь, и он просил не говорить. Хочет отсрочки.
— Что ж, понять его можно. Жаль, жаль! Ну, что поделаешь…
— Вот именно. А теперь — прости, я работаю.
— Сколько можно! — возмутился маркиз, считавший труд формой невроза. — Черт знает что! В такой день лучше гулять с мисс Трент.
— Несомненно.
— Играть с ней в теннис.
— О, да!
— Купаться. Кататься на лодке.
— Да, да, да.
— Чего ж ты сидишь? Джеф вздохнул.
— Интересно, мучался так Эрл Стэнли Гарднер?[117] — сказал он. — Наверное, нет. Тогда он не писал бы по шестнадцать книг в год. Что ты ко мне пристал? Доведешь еще до инсульта, да что там, до отцеубийства, а это большой грех. Я изо всех сил стараюсь не думать о мисс Трент, избегаю ее, а ты — гулять, играть!
Маркиз очень удивился.
— Она же тебе нравится!
— Это мягко сказано.
— Ты что, влюбился?
— Да.
— Ничего не понимаю! Джеф снова вздохнул.
— Что ж тут непонятного? Все очень просто. Я ничего не могу предложить.
— А имя Мофриньезов?
— И доходы Мофриньезов.
— Нельзя так много думать о деньгах, мой мальчик.
— Прости, это фамильное. Но ничего не попишешь, она богата, я беден.
— Жефф!
— Не надо. Когда речь идет о браке, я — истинный Пот-тер. Не могу жениться ради денег, совесть не велит.
Маркиз содрогнулся. Конечно, он слышал, что бывают такие люди, но это его не радовало.
— Ты меня разочаровал, — с печальным достоинством промолвил он в дверях.
И, скорбно пройдя по террасе, присел под одним из зонтиков, воплощая старую, как мир, трагедию отца, который не может понять сына.
Нет, посудите сами, что же это такое! Да, бывало, Мофриньезам приходилось преодолевать себя. В портретной галерее, пока ее не продали, были редкостные рыла, ибо в нашем несовершенном мире богатство и красота совмещаются нечасто. Да, их предки — и не двое, не трое — шли нелегким путем. Они закрывали глаза, сжимали зубы, но выполняли свой долг.
Но Жеффу это не угрожает! Его богатая красотка и богата, и красива. Мало того, он в нее влюблен. При чем же здесь дурацкая совесть? Вопрос был труден, и мы не удивимся, что бедный маркиз заказал полбутылки шампанского.
Он выпил бокал, налил снова и, отрешенно глядя на бусинки пузырьков, немного успокоился, но действие славного вина мгновенно уничтожил неприятный голос над ухом.
— Где, — проревел месье де ла Урмери, — дело Киболя? ГДЕ! ДЕЛО! КИБОЛЯ?!
Именно в эту минуту на террасу вышла Кейт. День стоял жаркий, и ей захотелось выпить лимонада, или, как выражаются в этой нелепой стране, ситронада. Усевшись под зонтиком, она увидела маркиза, пылко беседующего с невысоким и толстым человеком, похожим на мопса, которому зачем-то забинтовали голову.
