– Медовый месяц может и не состояться, – сумрачно произнесла Гермиона. – Мама, ступай домой. Я хочу поговорить с Мэрвином.
Она повела нареченного по лужайке, и Простак остался один в тихой ночи. Освобожденный от общества миссис С. Хамилтон Бримбл и ее дочери Гермионы, он мог бы и слезть с насеста, пожелай он того, но он не желал. Зачем ему новые удары, которые, возможно, припас для него этот жуткий дом? Словом, он цеплялся за свою ветку точно озабоченный опоссум, когда заметил маленькую компанию, состоявшую из Мэрвина Поттера, шагавшего с самым понурым видом, собаки на поводке и Гермионы Бримбл, высоко вздернувшей подбородок. Гордо и холодно вошла она в дом, и парадная дверь громко захлопнулась за ней. И никаких тебе прощальных поцелуев.
Осторожно Простак спустился вниз – в таком местечке никогда не угадаешь, какие еще ужасы могут таиться в тени. Пес Тюльпан пылко рванулся к нему, уведомляя о его присутствии Мэрвина, но, к счастью, его окоротил поводок.
– A-а, Фиппс, – тускло проговорил Мэрвин. – А я тебя повсюду ищу. Откуда это ты свалился?
– Прятался вон на том дереве.
– Любишь по деревьям лазать?
– Нет, не люблю. Меня туда загнал твой пес-людоед.
– Играл, видно.
– Да? Ну, я не стал уточнять. Просто прыгнул, спасая жизнь.
– Значит, – призадумался Мэрвин, – ты сидел на этом дереве? Тогда ты мог кое-что услышать из недавнего разговора.
– Я и услышал.
– Но самое интересное пропустил. Мы далеко от дерева ушли. Ты ведь не женат?
– Нет.
– Тогда ты и не подозреваешь, до чего может дойти рассерженная женщина. Не припомню ничего подобного с того дня, как я украл сцену у мексиканской звезды. Где девушки набираются таких словечек, понять не могу. Скорее всего заучивают в последнем классе.
– Она дала тебе от ворот поворот?
– Если ты имеешь в виду, что Гермиона порвала помолвку, то отвечу «нет». Мы по-прежнему жених и невеста. Но какой ценой! Какой ценой, Фиппс! Выдвинула ультиматум. Отныне – никакого спиртного. Одно движение к алкоголю, и свадебным колоколам не звонить. Начиная с сегодняшнего вечера.
Мэрвин погрузился в угрюмое молчание, уйдя мыслями в безрадостное, тусклое будущее.
– Вот интересно, Фиппс, представляешь ли ты, что это значит? Холод и тьма, холод и тьма. Повсюду царят радость и смех, но не в сердце Мэрвина Поттера. Повсюду весело поглощают шотландское виски, а я не могу присоединиться. Я буду чувствовать себя как мучимый жаждой прокаженный. Но раз нужно – значит, нужно. Пойдем-ка, Фиппс. В гостях хорошо, а дома лучше. Возвращаемся в Нью-Йорк.
– Забежим куда-нибудь перехватить сандвич?
– Нет, это немыслимо! – Мэрвин вскинул брови. – Ты что, Фиппс, жуешь не переставая? Роешь себе могилу зубами? Хотя что же, – философски заключил он, – ленточные черви так и останутся червями.
И зашагал туда, где их ждало такси.
Офис «Леман продакшнс инк.» размещался в сумрачном здании, каких полно на Бродвее и Сороковых улицах. Тесные лифты в них заполонены блондинками, все на одно лицо, и мужчинами с заросшими подбородками, тоже скроенными по одному лекалу. Все до единого – из шоу-бизнеса. Или с его окраин. Пока лифт плывет вверх или вниз, вы улавливаете обрывки разговоров о летних гастролях, ракурсах камеры и о том, что за ними прислало агентство «Линдсей и Крус».
Почти все такие здания сдаются в аренду под офисы, занимающиеся водевилями, фильмами и телевидением. Джо Леман прежде занимался водевилями, и водевильное его прошлое сказалось – став продюсером в драматическом театре, он раскинул палатку в одном из таких зданий, тогда как обычно театральные продюсеры располагаются на верхнем этаже какого-нибудь театра или прячутся за обветшавшими фасадами особняков на Пятьдесят пятой улице.
Офис «Леман продакшнс» состоял из приемной, где сидел прыщавый мальчишка, день напролет жующий жвачку, комнатушки, где хватало пространства только секретарше и пишущей машинке, и внутреннего кабинета – святилища, где Леман проводил совещания со своим партнером Джеком МакКлюром.
В два тридцать, на следующий день после того как Простак посетил Кинг-Пойнт, мистер Леман тоже совещался в своем офисе, но не с Джеком МакКлюром – тот сидел в зале «Моррис» и смотрел репетицию, – а со своей женой Фанни, бывшей Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира.
Кабинет был запущенный, неприбранный, совсем не похожий на те, в каких ведут дела люди вроде Ли Шуберта и Джона Голдена. Попади сюда случайно тонко чувствующий декоратор, он, скривившись, разрыдался бы навзрыд. Дни водевилей для Джо Лемана миновали совсем недавно, и у одной стены громоздилась груда всякого разного барахла из прежнего офиса. Связки газет, в основном рождественские выпуски «Верайети» с рекламными поздравлениями мистера Лемана актерам; несколько коробок с папками; пестрая мешанина сценических костюмов и даже балетная туфелька были самыми приметными в комнате, если не считать огромного нового письменного стола, уже слегка припорошенного пылью.
Остальная мебель тоже была новой – крутящееся кресло у стола, стул для посетителей перед ним и стул поменьше сбоку. Бачок с охлажденной питьевой водой довершал обстановку. Еще мистер Леман прихватил с собой в новый офис около сотни фотографий актеров, которые в разное время пользовались его профессиональными услугами. В занятном беспорядке снимки украшали стены, все с дарственными надписями: «С любовью к Джо», «Джо от Прекрасной Марквери», «Самому великому агенту в мире» – и тому подобное. Надписи свидетельствовали скорее о деловом союзе, чем о личной дружбе.
Мистер Леман устроился в крутящемся кресле, закинув ноги на стол и ритмично жуя сигару. Его жена, лет под сорок, хладнокровная, самоуверенная, закаленная за годы гастролей по медвежьим углам, предпочитала расхаживать по кабинету.
– Да уж, голубчик, – говорила она, – посмотрела я на эту твою хваленую труппу.
– И что? – осторожно подтолкнул ее Леман.
– И репетицию видела. Теперь я знаю, что означает – судьба хуже смерти.
– Вот как? – прорычал мистер Леман. – А ты не таскайся на репетиции.
Волевой крупный мощный мужчина, Леман обычно дышал тяжко и трудно в минуты профессионального напряжения.
Костюм на нем был достаточно скромный, разве что рубашка несколько ярковата, но все-таки казалось, что одет он крикливо, – вероятно, из-за шляпы-дерби, которую он не снимал никогда. Даже люди с крайне богатым воображением не могли представить его без этой шляпы.
Однако Фанни была не из тех женщин, кого легко запугать. Ровным голосом она продолжала:
– Да, голубчик, шоу у тебя историческое. Летоисчисление станут вести со дня премьеры.
Леман беспокойно поерзал в крутящемся кресле. Рука его, потянувшаяся было почесать голову, наткнулась на шляпу, и он почерпнул силы в этом головном уборе.
– Слушай, а каким боком это тебя-то касается? – нежно осведомился он. – Деньги ведь не твои, верно?
– Могли бы быть и мои, дай я слабину. Но я устояла.
– Честь тебе и хвала! А когда ты презрела долг жены, я отправился за угол к Лестеру Бардетту, и он тут же вложил двадцать штук. Вот так! Чек он даст сегодня.
– Пусть лучше он, чем я! Поберегу уж свои кровные.
Джо кисло взглянул на жену. Эти наличные были животрепещущей темой. Нет, все-таки необходимо принять закон против того, чтобы жена клала деньги на свое имя, в который раз подумал он, вторя чувствам многих бродвейских мужей.
– Вообще-то после всего, что я для тебя сделал, могла бы хоть благодарность проявить, – угрюмо проворчал он. – Тебе не заработать бы ни пенни, если бы я не выдернул тебя из техасского кабака и не вставил твой номер в настоящий водевиль. Фанита! Величайшая Жонглерша! – с едким сарказмом воскликнул он. – Да если б не я, ты бы до сих пор подбрасывала свои четыре булавы в каком-нибудь убогом баре!
Фанни взорвалась. Она не выносила оскорблений своей профессиональной гордости.
– Прямо, четыре! Я работала с шестью булавами, и мне орали «браво». Сколько лет держался номер…
– Угу. И нет сцены между Нью-Йорком и Калифорнией, где не осталось бы вмятин от твоих булав. А в первых пяти рядах и сидеть никому не разрешалось. Ха-ха, Жонглерша!
– Да, Фанита-Жонглерша! Я и сегодня так же хороша.
– Почти.
– Ладно-ладно, – небрежно отмахнулась Фанни. – Я была дрянной жонглершей, а ты великим агентом. Но и дом, и участок во Фрипорте купила я. Не говоря уж о моих сбережениях. Послушай, Джо, – смягчилась она, как смягчалась всегда, разрядившись в домашней ссоре, – драма – это ведь не твой конек. Отчего бы тебе снова не заняться водевилями? Уж на этом-то ты собаку съел.
– Потому что я не желаю. Ясно?
Фанни вздохнула. Случайный зритель ни за что бы так не подумал, но она и вправду любит этого человека – тупоголового, с сигарой и шляпой-дерби на макушке.
– Ладно, – уступила она, – поступай как знаешь. Давай сляпай это шоу, и посмотрим, каким оно станет историческим.
