Человек — он хотел пройти мимо них в Кугельс Орт — вынужден остановиться. Оба верзилы смотрят на него сверху вниз — как на куклу.
— Туда можно? — спрашивает осторожно человек, кивая головой на свет из кабачка Лютта.
— Почему вы хотите именно туда? — дружелюбно спрашивает полицейский на мягком гольштинском диалекте.
— Мне интересно, — отвечает человек. — Я так много слышал об этом квартале.
— Лучше бы вам туда не ходить, — тихо, но твердо шепчет полицейский. — А то ненароком котелок проломят. — И сам смеется своей шутке.
— Ну и ну! — разочарованно произносит человек. — Куда же еще тогда пойти?
— Домой! — неожиданно рявкает другой полицейский. — И как можно быстрее. Нам здесь еще хлопот не хватало!..
Он хотел еще продолжить, но человек уже торопливо прощается, еще раз приподымает шляпу, быстро пересекает Кугельс Орт, бежит по Эбрееганг, резко сворачивает в Амидаммахерганг и в третий раз появляется на Вексштрассе. Девушки здесь больше нет, он спешит вниз по Вексштрассе и через четыре минуты снова появляется на Кугельс Орт, но теперь уже с другой стороны. Кугельс Орт безлюдна, кабачок Лютта мирно отбрасывает на булыжники красноватые блики. Какое-то время человек переводит дух, вытирает потное лицо носовым платком, вынимает из заднего кармана брюк пистолет, прячет его в карман пальто, а затем решительно нажимает на латунную ручку двери кабачка Лютта.
3
Кто-то пронзительно закричал: «Шухер!»
Воцарилась глубокая тишина.
Человек закрыл за собой дверь и, щурясь, оглядел затянутое дымом помещение. Все повернулись в его сторону.
— Вечер добрый, — сняв шляпу, сказал он.
Толстый хозяин с одутловатым синим лицом, обезображенным красно-сизым бесформенным носом, мирно поздоровался:
— Вечер добрый, Хайдеприм, — и едва заметно кивнул на дальний угол своего заведения.
— Вечер добрый, господин сыщик, — произнес какой-то парень. — Окурком не угостите?
— Сам на мели! — бодро ответил человек, пытаясь улыбнуться.
У него за спиной — теперь он стоял у стойки — поднялись двое и двинулись на него.
— Ну-ка отвали! — приказал человек.
— Оставьте его в покое, вы, — скомандовал и хозяин. — Он свой.
Парни остановились в нерешительности.
— Ты, стукач, — сказал один. — Нам только новой рожи тут не хватало? Самим уже делать нечего.
— Заткни глотку и сядь! Сядь, или я вышвырну тебя вон. Ты что, сюда задарма погреться зашел?
Парни сели, сердито перешептываясь между собой.
Человек выпил у стойки большую рюмку коньяку. Потом еще одну.
Молодые парни с завистью смотрели на него: у этого деньги водятся!
Из глубины пивной не спеша вышел высокий мрачный человек, ширококостный, с мощными, как моечные вальки, руками. Он медленно надвигался на человека у стойки и бесцеремонно встал перед ним, упершись в него взглядом. Это был злой, ненавидящий взгляд, низкий лоб под черными волосами — выпуклый и морщинистый, толстогубый рот полуоткрыт, видны черные испорченные зубы.
— Здравствуй, Бацке, — сказал человек у стойки и прикоснулся пальцами к шляпе.
Бацке посмотрел на человека, шевельнул губами. Потом медленно поднял громадную ручищу…
— Бесполезно, — бросил человек, но его голос немного дрожал. — Пушка!
Рука в кармане приподнялась, и ствол оттопырил ткань пальто, Бацке рассмеялся.
— Малец и с пушкой! Прежде чем выстрелишь, я тебя прихлопну. — Его рука снова поднялась.
— У меня есть для тебя четыре сотни, — быстро произнес человек.
Лицо Бацке изменилось, он опустил руку и еще раз посмотрел на человека. Потом, не говоря ни слова, пошел в свой угол, плотно засунув руки в карманы пиджака.
Человек проводил его взглядом. Затем вытер рукой лоб, мокрый от пота, и сказал хозяину:
— Еще один коньяк, а?
Он чувствовал на себе взгляды всех сидевших в передней части пивной, но их выражение было другим. Он лил свой коньяк, вопросительно поглядывая на хозяина. Тот отрицательно покачал головой.
— Не теперь, — прошептал он. — Он здесь не один.
Человек допил коньяк, расплатился и, прикоснувшись пальцами к своей черной шляпе, сказал:
— До свидания.
— До свидания, Хайдеприм, — ответил хозяин, и человек удалился.
4
На улице стояла девушка.
— Он там? — спросила она.
— Вот твои три марки, — сказал человек. — Дождись, пока он выйдет. Не называя моего имени, скажи, что «четырехсотенный» его ждет. Поняла?
— Да, — сказала девушка. — «Четырехсотенный» ждет тебя.
— Потом приведи его ко мне.
— А что я буду иметь? — спросила девушка. — Холодно, а у меня подметки дырявые.
— Еще три марки, — сказал человек. — Не хочешь, не надо.
— Договорились, — сказала девушка.
Человек быстро вышел на Вексштрассе, осмотрелся по сторонам (встреча с полицейскими была бы для него теперь некстати) и быстро зашагал вниз по Вексштрассе к Фулентвите.
Пройдя немного, он снова внимательно осмотрелся: улица была пуста, он быстро открыл дверь и вошел в дом. Потом тщательно запер за собой дверь. Без света, ощупью поднялся по лестнице, открыл дверь на этаж, включил свет и вполголоса сказал:
— Все в порядке, госпожа пасторша. Спите спокойно.
Он слышал, как зашуршала постель и женский старческий голос произнес:
— Хорошо, господин Ледерер, а как там в театре?
— Отлично, отлично, — сказал человек и повесил пальто и шляпу в шкаф. — Между прочим, возможно, ко мне еще придет мой коллега с женой. Вы не беспокойтесь, я сам вскипячу воду для грога.
— Большое спасибо, — сказала старушка. — Спокойной ночи. Завтрак — как обычно?
— Завтрак — как обычно, — сказал человек. — Спокойной ночи.
Он выключил свет в прихожей и прошел в свою комнату. В темноте он постоял минутку в раздумье.
Ветер бушевал вокруг дома, завывал за окнами, затем ударил в стекла, словно кто-то швырнул горсть колючего снега.
— Скверная ночь. Скверная погода. Скверное место, — повторил он и вздохнул.
Некоторое время он стоит в темноте, слушает шум ветра и снега. «Может, он вообще не придет, — думает он. — Тоже хорошо. Придет завтра. Прийти-то он придет. У него двадцать марок — четыреста его наверняка приманят».
Он включает свет.
Чистая, приличная комната, темный дуб, большие темные кабинетные кресла, настоящий шкаф для ружей, люстра из оленьих рогов со светильником в виде женской фигурки. За большой ширмой зеленого шелка — кровать.
Человек берет из книжного шкафа пачку сигарет, ящичек с сигарами и ставит их на курительный столик. Потом достает бутылку коньяка и бутылку рома из буфета, ставит их рядом. Затем три рюмки, три чайных стакана, сахарницу.
Стоит минуту в задумчивости, прислушивается. «Эти старые дома слишком тихие», — думает он. Потом достает три чайных ложки.
Он снова задумывается и медленно идет к двери. Затем возвращается, достает бумажник из пиджака и отсчитывает восемь купюр по пятьдесят марок. Он складывает их, кладет на курительный столик и ставит на них большую, тяжелую мраморную пепельницу. Внимательно проверяет, не выглядывают ли купюры из-под пепельницы. Потом опять задумывается.
Он заходит за ширму и появляется оттуда в домашних туфлях и куртке. В руке у него пистолет.
Он оглядывает оба клубных кресла и, не удовлетворившись, придвигает к столу еще стул из плетеного камыша. Стул с подлокотниками и с подушками на спинке и сиденье. На сиденье сбоку он кладет пистолет и прикрывает его носовым платком.
Потом отходит на два шага и смотрит на стул. Все хорошо: пистолета не видно, а платок лежит как будто его забыли.
Он слегка вздыхает, смотрит на часы (час пятнадцать) и идет на кухню, где ставит на совсем слабый огонь кастрюлю с водой. Вернувшись в комнату, берет книгу и начинает читать.
Проходит очень много времени, в доме мертвая тишина, но ветер, кажется, усиливается. Он сидит и читает, его бледное напряженное лицо с безвольным подбородком и чувственным ртом выглядит усталым, но он продолжает читать.
Потом он снова смотрит на часы (два часа пятьдесят семь), в нерешительности рассматривает приготовленное на курительном столике, встает, прислушивается. Ничего.
Он осторожно проходит через прихожую, заглядывает на кухню, доливает воды в наполовину выкипевшую кастрюлю, открывает входную дверь и прислушивается, что происходит в подъезде. Ничего.
Продрогший, он возвращается в комнату, наливает себе рюмку коньяка, потом вторую, третью…
Поверх пистолета ложится еще и книга, человек принимается ходить взад и вперед. Он ходит неслышно, безостановочно, одна половица скрипит под его ногой, и, хотя он весь погружен в свои мысли, после третьего раза нога сама уже не наступает на нее.
Снаружи в прихожей слышится тихий шорох, он открывает дверь своей комнаты и говорит вполголоса:
