Но все не так, как в мае. Он знает, действовать, как тогда, он не будет.
На этот раз он попробует по-другому. Ему незачем стараться, так или иначе все кончится плохо. «Прощай», — думает он.
— Видите ли, — сказал господин Крафт. — Мы ведь уже знаем от Брёдхена, что не вы взяли деньги, и все-таки…
— Может быть, вы знаете, кто их взял? — с любопытством спрашивает Куфальт.
— Он и этого не знает! Сам каменщик Цвитуш! Вы удивлены?
— Да ведь он мне хотел все ребра переломать, — в самом деле удивляется Куфальт. — Почему же он их взял?
— Да ведь он известный пьянчужка. Полтора года терпел, пока о нем заботилось общество трезвости, а теперь снова запил. Все разом наверстал.
— Вот сволочь! — с чувством произносит Куфальт. — А я бы из-за него сел. Это Брёдхен расколол?
— Да нет. Хозяин пивнушки, которому Цвитуш передал деньги на хранение, чтобы пропить их потихоньку от старухи. Хозяин пришел сам, когда услышал о вашем деле.
— Значит, весь городок знает о моем деле? — спрашивает Куфальт.
— Да! — с нажимом произносит Крафт. И торопливо добавляет: — Вот видите, Куфальт, именно поэтому вы больше не можете работать у нас. Пока никто не знал, вы понимаете?.. Но теперь, когда все-все знают, вы понимаете! Ходить по квартирам, может быть, вам придется отвечать!
Секунду Куфальт молча смотрит на него.
— До сих пор ничего не пропало! — произнес он.
— Да, нет-нет, я ведь ничего не говорю. Но ведь всякое можно сказать, ведь вам это тоже неприятно.
— Я хорошо работал.
— Хорошо работали! Спору нет, работали хорошо! Наш лучший сборщик подписок! Но сейчас дела обстоят таким образом… мы даже готовы заплатить вам отступного, тридцать марок, нет, пятьдесят марок, ведь так, господин Фреезе?.. И это несмотря на то, что вы у нас так хорошо зарабатывали. Но вы понимаете…
Ему хотелось как можно скорее распрощаться.
— И за комнату вы тоже должны заплатить, — угрюмо произнес Куфальт. — Я здесь не останусь, я вернусь в Гамбург.
— Но… — начал было господин Крафт.
— Ладно, брось, — произнес Фреезе. — Заплати ему. Вот что, Куфальт, к Хардерам я бы не стал заходить…
Широко раскрыв глаза, Куфальт удивленно посмотрел на него.
— Брёдхен и у Хардеров был.
Все. Крышка. Конец. Тоже хорошо.
— Возьмите с собой последний номер, — догнал его Фреезе. — Прямо из типографии. Огромный пожар — тоже один из ваших… — Он замолк на полуслове, а затем добавил: — Ну ладно, всего доброго, Куфальт.
— Только без Трены, — произносит Куфальт, пытаясь засмеяться.
— А, Трена, Трена, — произносит Фреезе. — Она от вас не убежит. Все равно она будет с вами. Кстати, в Гамбурге есть каналы…
— Нет-нет, — произносит Куфальт. — В Гамбурге мы начнем все по-новому. Может, вы обо мне еще услышите…
И, рассмеявшись, уходит, снимает в сберкассе деньги, пакует вещи. Перепуганная хозяйка, ворча, крутится вокруг него: «Как можно таких выпускать!» И вот наконец он в поезде!
Начинается новое кино!
Он разворачивает свежий номер «Вестника».
— Вонючая газетенка, — бормочет он.
Но в этой газетенке он находит на полутора страницах нечто такое, что заставляет его забыть о поездке.
Сгорела деревообделочная фабрика!
«Поджигателя, рабочего Эмиля Бруна, отсидевшего одиннадцать лет в тюрьме, несмотря на тщательные поиски силами всей городской полиции и жандармерии, пока найти не удалось. Предполагают, что он в ту же ночь отбыл в Гамбург. Вероятно, это он во время пожара украл мужской велосипед, оставленный у входа в трактир Кюна, и на нем…»
Ну, Эмиль, дружище, если я встречу тебя в Гамбурге, восьмерить не буду, я тебя не заложу!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Идем на дело
1
Первая декада февраля. Гамбург пропитан дождями, туманом, холодом, слякотью и быстро тающим снегом.
Стоит ночному ветру подуть со стороны Аусен и Инненальстера, как люди поднимают воротники пальто и стараются быстрее попасть домой. Напрасно сверкают великолепным блеском шикарные магазины на Юнгфернштиге; разве что разгоряченная и оживленная молодая парочка после театра или кино остановится поглазеть на витрину: «Смотри, какой красивый большой аквамарин! Не этот, другой, оправленный в старое серебро…» — «Да, прекрасно! Пойдем, нам еще до дома добираться, а эта сырость и холод до костей пробирают!»
Еще десять минут, и поток зрителей из театров и кино уже иссяк, свет в витрине гаснет, с шумом спускаются жалюзи, стальные решетки вставляются с внутренней стороны окон — улица пустеет, лишь озябшие девицы стоят на углах в ожидании клиентов.
— Ну, миленький, что будем делать?
— Некогда, крошка, некогда, — торопливо произносит молодой человек в пальто и котелке. — В следующий раз.
Он быстро шагает дальше, воротник его пальто тоже высоко поднят, но, похоже, сырость и резкий ветер ему нипочем. Он довольно насвистывает что-то и твердо ступает каблуками, разбрызгивая снежное месиво.
«Порадуется же старушка Флеге утром моим порткам», — мельком проносится у него в голове.
Возле Альстерского павильона стоит полицейский. Он возвышается на посту темной грозной фигурой и зорко следит за улицей, но молодой человек только громче насвистывает…
«Ну и стой себе. Только стоишь на двести метров дальше, чем нужно!» — И он поворачивает на Гроссе Блейхен.
Больше ему спешить не нужно. Он идет довольный, снова насвистывает, останавливается перед витриной магазина мужской одежды и заговаривает с девушкой. Уходя, дарит ей сигарету и обещает на следующий вечер в восемь быть у этого же магазина. Сейчас у него, к сожалению, свидание.
За Гроссе Блейхен начинается Вексштрассе.
Кажется, уличные фонари здесь тускнее, да и людей почти не видно. Часы на Михеле бьют полночь.
Молодой человек перестает свистеть, идет медленно. Мрачной громадой возвышаются неосвещенные дома, в гавани воет сирена: из-за сырого воздуха кажется, будто пароход плывет за ближайшим углом.
На Гроссе Ноймаркт человек в нерешительности останавливается, снова закуривает сигарету, потом быстро идет в кафе, подходит к стойке и заказывает грог с двойной порцией рома.
Когда он его допивает, на часах двадцать минут первого. Он платит и снова выходит на улицу. Но дальше не идет, а возвращается и снова отыскивает Вексштрассе.
На углу Трампганга тоже стоит одинокая девушка. На сей раз он не ждет, когда с ним заговорят, а сам заговаривает с ней. Он немногословен.
— Ну? — спрашивает он.
— Он у Лютта, — торопливо шепчет она.
— Точно?
— Клянусь. А где мои пять марок?
— Две, — немного подумав, отвечает мужчина. — Вот. Остальные три получишь, если он действительно там.
— Будь осторожен, Эрнст, — предупреждает она. — Это зверь. Вчера избил Эльзу до полусмерти и вытряс из ее дружка все бабки.
— Значит, у него есть деньги? — Человек разочарован.
— Да, марок двадцать наверняка.
— Хм, хм! — раздумывает он. — Тогда пока.
— Точно?
— Клянусь, — передразнивает он ее, смеется и идет дальше.
2
Он идет не на Трампганг, а прямо, останавливается у Радемахерганга, смотрит в темный провал, где тускло светит газовый фонарь, оглядывается по сторонам — и ныряет в Трущобы. Идет направо, еще раз направо, снова пересекает Вексштрассе, исчезает в Лангенганге, проходит до Дюстернштрассе и снова исчезает в Шульганге.
Он идет все время посередине узких переулков, иногда вытягивает руки, пытаясь достать стену дома справа и слева. Иногда это ему удается, а иногда переулок слишком широк.
До сих пор ему не встретился ни один человек. Старые фахверковые дома стоят тихие, неосвещенные, будто давно вымершие, они склоняют друг к другу крыши, словно хотят упасть, и неба совсем не видно.
Иногда на мостовую, по которой он идет, падает свет из пивных, звенит цимбалами и колокольчиками оркестрион, пронзительно визжит граммофон. Окна пивных завешены желтыми или красными гардинами.
Человеку больше не до свиста, хотя идет он медленно, ему даже жарко, раз он хватается за задний карман брюк. Все в порядке, но решиться все-таки не легко, даже если храбришься перед девушками.
Еще не поздно повернуть к дому!
Человек очутился прямо на Кугельс Орт, уже виден красноватый свет из окон пивной Лютта. Теперь за дело!
Двое дюжих полицейских, перепоясанные ремнями, шагают прямо на него, ремешки касок туго затянуты под подбородком, дубинки покачиваются в такт шагам.
Они пристально следят за любителем поздних прогулок.
— Вечер добрый, — говорит он, вежливо поднимая черный котелок.
— Скверная ночь, — неожиданно мягко и тихо произносит один из полицейских. — Скверная погода, скверное место.
Человек — он хотел пройти мимо них в Кугельс Орт — вынужден остановиться. Оба верзилы смотрят на него сверху вниз — как на куклу.
