Старшая снова поклонилась и проговорила:
– Что же, ваши слова, равно как и ваш интерес, кугэ Моригаути, вполне уместны. Моё имя – Маннами, что значит «Красота Любви», а моей дочери, которая ещё не достигла зрелости и не спущена на водные просторы, – Харуко, то есть «Весенняя». Мой донна, благородный покровитель и отец Харуко, вынужден был совершить сэппуку по высочайшему приказанию и соизволил разрешить нам то же, хотя мы из самого низкого сословия и не принято таким, как мы, идти вдогонку за нашим даймио. И хотя ни я, ни моя дочь весьма огорчены, не встретив нашего господина в Чистых Землях, но надеяться на такое – нимало не надеялись.
– Ужас какой, – проговорила Валентина, – это что же, пришлось живот себе вскрывать?
– Разумеется, нет, – спокойно ответила Маннами. – Мы перерезали себе горло. Большего не ждут и от супруги самурая. Хотя, разумеется, у благородной дамы есть свое оружие, а нам пришлось поочерёдно обтирать от крови фамильный кусунгобу господина Гэндзи. Очень надеюсь, что мы не так уж сильно погрешили против приличий: слугам был отдан приказ убрать наши тела куда подальше, клинок они должны были послать богоподобному тэнно вместе с головой нашего даймио. Сами же слуги тоже намеревались уйти следом, так что никакой огласки не должно было случиться.
Всё это выкладывалось пред нами тремя без малейшей дрожи в лице и голосе.
– Хм, – сказал я. – Надеюсь, вы не так уж плохо здесь устроились, если не считать отсутствия господина?
– Благодарим вас. (Снова парный поклон.) – Наши лучшие наряды и музыкальные инструменты прибыли сюда в целости и сохранности, в еде и питье мы нуждаться не намерены, что же до черной туши для чернения зубов и красной – для записывания трехстиший и пятистиший, а также наилучшей бумаги, то мы надеемся отыскать всё перечисленное или хотя бы подобное здесь.
– В этом не сомневайтесь, милые дамы, – ответил я. – Пребывающие здесь не имеют недостатка ни в чём – помимо самого главного.
– Кажется, к нам с мальчиком это завершение фразы не относится, Моргаут, – отозвался Мансур, выходя из своей палатки вместе с Эугеном. Вот ведь дела! Скорее всего, они проснулись от нашего разговора и торопливо приводили себя в порядок всё время, пока мы крест-накрест обменивались любезностями. И, надо сказать, справились со своей задачей безупречно: рукава Мансурова халата ниспадали почти до загнутых носков туфель, белоснежные замшевые перчатки Эугена отражались в начищенных сапожках будто две луны, волосы, опрятно подобранные под тюрбан у перса и распущенные по плечам у европейца, источали аромат вечной юности.
– О, это и есть кадзоку Манасури и Ёогэни? – спросила старшая из дам. – Я легко могу видеть, кто из них старший и оберегающий, а кто младший и взывающий к защите, учитель и ученик, нендзя и вакашу. Хотя лица прекрасны и молоды у обоих, старший не сбривает ни бородки, ни усов, а младший распустил локоны по плечам.
Я слегка опешил, поняв, что Маннами не только раскусила ситуацию с первого взгляда, но и одобрила увиденное.
– Это правда, – ответил Мансур, приобняв юношу. – Я обучаю его жизни и любви, искусству любви и жизни, а также искусствам рисования и каллиграфии. Но если говорить о защите и преданности, то в этом мы равны: дающий равен берущему, а тот, кто любит – любящему.
– И вообще привыкайте, мои леди, что тут нет никакой субординации, – добавила Ромэйн. – Ушла вместе с теми малыми Вселенными, откуда все мы сюда явились.
Японки переглянулись.
А потом ответила младшая из них – очень чистым и светлым каким-то голоском:
– Моей уважаемой матушке будет нелегко такое принять, потому что лишь обряды держали раньше и её, и мою жизнь; но я – я рада.
Так мы приняли наших ритуальных самоубийц в наш почти что такой же огнеопасный кружок.
Спустя некое время, в продолжение которого матушка к нам приглядывалась, а дочка то и дело чинно прогуливалась по саду, изнутри своей личины улыбаясь всем тем, кто попадался ей с внешней стороны изгороди, обе они, по всей видимости, решились.
Не знаю, о чём конкретно они попросили Валентину (ее имя, после некоторых колебаний было огласовано как Вареко) испечь из рисовой муки и вишневого повидла кое-что не получающееся ни на грелке-хибати, ни на открытом огне. Кажется, просто получить это по линии икс-транспортировки показалось женщинам непристойным или недостойным, не знаю.
И вот в один чудесный день, куда больше похожий на весну, чем предыдущие – именно на изобильную и плодоносящую весну, хотя липы грозились отцвести, – Маннами и Харуко вошли ко мне, торжественно неся небольшое блюдо с тремя пирожными: круглыми, белыми и с алой впадиной посередке. Для пущей ясности следует объяснить, что Мансур с Эугеном собирались на вылазку в лес, несколько более авантюрную, чем прочие, и мы как раз сговаривались, что взять необходимо, а о каких предметах и говорить незачем.
Снова поклон.
– В сих необыкновенных местах просим вас, о высокие мужи, об услуге. Земля эта, как и любая другая, держится на соблюдении ритуалов и ими связывается воедино. Чтобы связать её, необходимо восстановить привычный нам с дочерью порядок вещей и соединить его с теми, что привычны вам. И вот говорю вам я: приблизился день, когда до́лжно моей дочери совершить мизуагэ, чтоб стать полноправной тайю, и для сего обряда выбрать того, кто согласен дороже всех заплатить за свой экубо, – произнесла Маннами.
Мы трое переглянулись.
«Что это значит?» – спросил я у Мансура одними глазами.
«Валентину спросить. Она эти штуковины выпекала», – Эуген выразительно покосился на забор из штакетника.
«Раньше было надо суетиться, до того как припёрло».
Скорее всего, на словах Мансур выразился бы куда элегантней, а будь у него по-прежнему все десять пальцев, – гораздо менее двусмысленно. Скажем, заткнув указательный палец правой руки в кулак левой и слегка повертев там. Но в данном случае он всего лишь сложил вместе свои обрубки и протянул вперёд.
– Что бы там ни было, прекрасная госпожа, мои руки для такого непригодны, – сказал он. – Лишь в мыслях я могу пожелать того или иного.
– Я осведомлена о твоих обстоятельствах, – ответила тайю. – И вот что замечу. Если ты, почтенный кугэ, разорвешь ворот едва распустившейся розе, сие вовсе не будет означать, что после того ты обязан будешь оказать моей дочери покровительство, став её донной. А донна, разумеется, может сохранить милого сердцу юношу так долго, как ему будет угодно, – даже в течение всего времени ученичества, а оно в стране Ямато длится всю жизнь. И, разумеется, ни для одного, ни для другого мужа это не станет помехой к браку. Напротив: знатнейшие из семейств пожелают породниться с другом той, чей ранг и образованность были не ниже, чем у даймио.
Наш вечный юноша тихо смеётся – он понял суть дела куда раньше всех прочих.
– Лишить девушку её цветка – это у нас считалось подвигом не меньшим, чем укрощение дракона или единорога. Не напрасно мой брат Тангата спасовал перед этим.
Я киваю ему, чтобы позволил вставить уместное замечание.
– А великий маг времен моего короля запретил себе касаться женщин и превыше их – дев, потому что увидел в них бездну, грозящую поглотить его колдовскую силу без возврата.
Выражение обеих масок никак нельзя прочесть. И оттого я добавляю:
– Не знаю, чем бы я мог заплатить и за свою дерзость, и за своё неумение в таких делах. Ведь говорили в том краю, откуда я родом, что девственниц рождается куда меньше, чем единорогов.
– А драконов, падких на юную плоть, – и подавно меньше, чем драконоборцев, – смеётся Эуген.
– И, стало быть, на долю бедняги Моргаута не выпало ничего стоящего, – со всей возможной учтивостью завершает наши речи Мансур. – Несмотря на то, что его можно счесть самым опытным из нас троих.
– Однако я могу отдать как выкуп все самоцветы из Кавсара, – внезапно вмешивается Эуген. – За тебя, и Мора, и себя самого. Ты позволишь, друг?
Мансур усмехнулся и кивнул.
– Мужам ныне полагается состязаться в щедрости, – с лёгкой укоризной проговорила старшая из японок. – Чтобы награда досталась тому, кто поплатится бо́льшим.
– А мы что делаем, как не состязаемся? – спросил Мансур. – Одна беда: здесь ничто никому не принадлежит, кроме острого ума и благородства. Ни вода и земля, ни лес и деревья, ни цветы и камни. Мы лишь пользуемся всем этим до времени. Но, думаю, твоя дочь из тех, кто может найти самоцветам наилучшее применение. Разве не так?
– Но тогда кому же будет принадлежать честь?
– Всем троим, – ответил Мансур. – Но по-разному. Не бойся, о ваших обычаях я осведомлён, только не спрашивай – откуда. И сказочку о пронырливом угре, которую святые жрицы Огня рассказывают девочкам на пороге зрелости, слыхал не раз.
– Какую это? – спросил я.
