Мы с Иркой обалдело переглянулись. Класс недовольно зашумел:
– Комиссия!
– Опять!
– Надоело уже!
– Тихо! – прикрикнула Наталья Сергеевна. – Ира, так какое стихотворение Пушкина ты знаешь? Ты с соседкой что-то бурно обсуждала, с тебя и начнем.
Я поморщилась: вот попала! Потом покопалась в голове, извлекла из нее пушкинские строки, встала и продекламировала:
Пред испанкой благородной двое рыцарей стоят
Оба смело и свободно прямо в очи ей глядят.
Блещут оба красотою, оба сердцем горячи,
Оба мощною рукою оперлися на мечи…
Литераторша поморщилась:
– Стоп! Не пойдет. Лена, твоя очередь!
Та встала и с достоинством объявила:
– «Клеопатра»!
– Не надо! – испугалась Наталья Сергеевна.
– То есть «Евгений Онегин», – поправилась Ленка:
– Я вас люблю, к чему лукавить?
Но я другому отдана и буду век ему верна…
Учительница закатила глаза и обратилась к нашей первой отличнице Юльке Снегиревой:
– Юля, ну хоть ты не подведи!
Та встала и без запинки оттарабанила:
Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье…
– Достаточно! – с досадой остановила ее Наталья Сергеевна. – Лучше мальчиков спросим.
Она пошарила взглядом по классу и выбрала:
– Дима Карасев!
Карасев, следующий кандидат в отличники после Юльки, встал и начал:
Я вас любил,
Любовь еще, быть может…
– Стоп! – отчаянно воскликнула литераторша. – Вы сговорились? Что, все знают только про любовь? Гражданскую лирику Пушкина кто-нибудь помнит?
– Я памятник себе воздвиг… – начал Карасев.
Наталья Сергеевна с надеждой повернулась к нему, но он замолчал и виновато пояснил:
– Дальше не знаю.
– Катастрофа! – воскликнула учительница. – Значит, так. Лена, ты читаешь монолог Татьяны, только не с конца, а с начала! А еще… кто помнит «Зимнее утро»?
Никто не отозвался, и она начала сама:
– Я помню, – подняла руку Юлька.
Литераторша облегченно вздохнула:
– Наконец-то! Хорошо, прочитаешь перед комиссией. А пока вернемся к теме прошлого урока – «Преступление и наказание»…
Опасность миновала. Я надеялась, из-за всей этой суматохи Ленка забыла, с чего мы начали разговор, но не тут-то было. Едва Наталья Сергеевна завела речь про Раскольникова, соседка снова повернулась ко мне и шепотом спросила:
– Как у вас там с Ванечкой?
– После поговорим, – попыталась я воззвать к сознательности подруги, но та словно забыла о своем принципе не болтать не уроках:
– Нет, сейчас!
– Да ничего особенного, – попробовала отбояриться я, но подружка смотрела на меня так недоверчиво, что я вытащила из тетради листок, написала на нем: «В кино ходили», и передала ей.
«Круто!!!» – нацарапала она и, чуть помедлив, дописала: «Целовались???»
Отпираться было бессмысленно, поэтому я честно ответила:
«Да!»
Глаза у Ленки вспыхнули недобрым огнем, она склонилась над листком, собираясь писать ответ, но тут в дверь робко постучали, и в нее просочились две тетеньки и лысый дядя в очках.
– Продолжайте, не обращайте на нас внимания, – замахал руками дядя на шагнувшую было к ним Наталью Сергеевну, и они гуськом проследовали к последним партам.
– А теперь мы почитаем стихи великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, – торжественно объявила литераторша. – Лена!
Не знаю, почему она не вызвала первой Юльку Снегиреву, но это стало ее роковой ошибкой. Ленка, чей мозг явно был затуманен новостями про поцелуи, встала и громко объявила:
– «Клеопатра»!
По классу пронесся обреченный гул, а моя подружка как ни в чем не бывало начала читать:
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир…
Читала она хорошо, и в классе повисла небывалая тишина.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою? —
патетически вопросила моя блистательная подруга, и только тогда учительница спохватилась:
– Спасибо, Лена, достаточно!
Ленка села, довольная и раскрасневшаяся.
– Ну как? – шепотом поинтересовалась она у меня.
– Класс! – заверила я. – Все в ауте, особенно комиссия!
Ленка обернулась, обвела взглядом давящийся от смеха класс, обалдевшие лица членов комиссии, и ее щеки стали стремительно краснеть.
– Что я читала? – трагическим шепотом вопросила она, впрочем, сама уже прозревая.
– «Клеопатру», – подтвердила я очевидное.
Она обхватила голову руками:
– Ужас! Почему ты меня не остановила?
– Как? – удивилась я. – Выбежать за тобой к доске? Перебить с места – простите, дескать, суфлер ошибся?
– Кошмар! – шепотом простонала она.
– Да ладно, прорвемся, – как могла, утешила ее я.
Мы действительно «прорвались». Комиссия осталась в восторге от Ленкиного исполнительского мастерства, а нашу Наталью Сергеевну особенно похвалила за то, что она выходит за рамки рекомендованной программы и дает нам стихи Пушкина, которые обычно в школе не изучаются. Учительница, мило покраснев, приняла похвалы, ни словом не обмолвившись, что это личная Ленкина инициатива.
– Ты зачем вообще «Клеопатру» выучила? – напустилась я на нее на перемене.
– Не знаю, – пожала плечами она. – Понравился стих, вот и запомнился сам собой.
– Сам собой! – передразнила я. – Сам собой такой длинный и сложный текст ни за что не выучишь!
– Ну ладно, ладно, к конкурсу чтецов я готовилась, – призналась она. – Да так и не выступила.
– Зато сегодня ты выступила на «ура», – уверила я.
– Это ты мне своими поцелуями голову заморочила!
– А ты бы не спрашивала, – обиделась я.
– Так что? – криво улыбнулась она. – На каток больше не пойдем?
– Ой, не спрашивай, – вздохнула я. – Я, кажется, окончательно запуталась.
– Тогда давай сходим и все распутаем, – предложила она. – Сегодня вечером.
Я уже открыла рот, чтобы отказаться, но она категорично заметила:
– Помни, ты мне должна за позор с «Клеопатрой»! И еще обещала составить компанию, когда я попрошу!
И я, хотя никакой вины за собой не чувствовала и предполагала, что составить компанию она попросит для себя, а не для меня, покорно кивнула:
– Давай.
Танцев сегодня не было, поэтому я спокойно могла посвятить вечер «распутыванию всего», что накопилось. Голова и правда шла кругом, и я не понимала, кто из парней мне нравится и нравится ли кто-нибудь вообще.
Вечером мы, как и договаривались, отправились на каток. Незаметно наступил декабрь, вокруг появились елки, разноцветная блестящая мишура, фигурки Деда Мороза, за которого часто выдавали чудо китайской промышленности Санта Клауса. Добрался приближающийся Новый год и до нашего двора: когда мы подошли, на катке как раз установили елку и теперь обматывали ее гирляндой из лампочек. Коробка с незамысловатыми – правильно, какие еще можно повесить на улице – игрушками стояла рядом.
– Здорово! – восхитилась Ленка. – Новый год!
– И что хорошего? – ворчливо поинтересовалась я.
– Ну как же – Новый год! – повторила она, словно этим было все сказано.
– Ага, конец полугодия, контрольные всякие, да еще плюс репетиции – хор ведь наверняка где-то выступать будет, и танцевальная студия тоже…
– Вот ты зануда, – поморщилась подружка. – Смотри на это в другом свете…
В каком свете надо смотреть на Новый год, я так и не узнала: Ленка замолчала и схватила меня за рукав – к нам подъезжал Денис.
– Привет, – небрежно бросил он и повторил свое коронное: – Давненько не появлялись.
– Привет, – просто сказала Ленка, предоставляя почетное право объясняться мне.
– Уроков много, – нелепо отговорилась я, зачем-то добавив: – И занятий всяких. Я же на хор хожу и на танцы…
– Драмкружок, кружок по фото, – насмешливо кивнул он.
– А мне еще и петь охота, – машинально закончила я.
– Вы что, стихами говорите? – удивилась Ленка.
– Да это Агнии Барто стихотворение, – нехотя просветила я.
– «Болтунья» называется, – доложил Денис. —
Что болтунья Лида, мол,
Это Вовка выдумал.
А болтать-то мне когда?
Мне болтать-то некогда!
Драмкружок, кружок по фото,
Хоркружок – мне петь охота,
За кружок по рисованью
Тоже все голосовали….
– Прекрасное знание детской классики! – восхитилась я.
– Брату младшему мама недавно читала, вот я и запомнил, – снисходительно пояснил он.
– Сегодня просто день поэзии, – пробормотала я.
– А я, кстати, тебя вчера видел, – неожиданно остро взглянул на меня Денис.
Обожгло ужасом, словно меня и правда уличили в чем-то позорном, а он невозмутимо закончил:
