Джино скорее всего не обратил внимания на слова Миши Розенталя. К нему подошла высокая девица, вульгарно накрашенная, в трусиках и накинутом на плечи халате.
Левый глаз дамочки подтекал тушью.
– А, привет, – сказала она, – ты тоже сегодня снимаешься? Опять Джино поставил на роль?
– Опять, – ответил тот, кого «Джино поставил на роль» (хотя при этом он сам и был порнобароном Джино; по всей видимости, он не считал возможным говорить своим «сотрудникам», кто он такой на самом деле; конспирируется, падла).
– Пройдем за мной, – повторила Полина и положила руку на мое плечо – я аж вздрогнула, в который раз за последние сутки.
Вилла Джино, на которой должны были происходить съемки заказанного фильма, представляла собой живописный особняк с башенками в псевдоготическом стиле и с несколькими застекленными террасами. Перед домом простирался просторный газон. На центральной террасе стоял большой прожектор. Наверно, газон предназначался для съемок на лоне природы.
За домом тянулись аллеи с фонтанами. Правда, из последних функционировал только один.
Нас провели в холл и, рассадив в креслах и предложив выпить тонизирующего коктейля, оставили одних. К коктейлю я не притронулась. Откровенно говоря, я была напряжена, как скрипичная струна, и поминутно касалась своих титановых ногтей. Даже попробовала разрезать ими обшивку кресла. Та подалась пугающе легко: титановые накладки были остры как бритва.
Розенталь тоже не был расположен к беседе: он в два приема опрокинул коктейль, а потом открыл рот и хотел было что-то сказать, – но как раз в этот момент отворились двери, и в холл один за другим начали входить люди. Мужчины и женщины. Последние (то бишь женщины) были одеты чисто символически, примерно так же, как та, что подошла к Джино на автостоянке. По всей видимости, это и была команда, которая предназначалась для съемки фильма: актерский состав, обслуживающий персонал и так далее.
Последними вошли Джино и его телохранительница Полина.
При их появлении я побледнела и откинулась на спинку кресла, потому что мне едва не стало дурно. Хотя, право же, у меня отнюдь не слабые нервы.
Все дело в том, что на Джино и Полине были те самые одежды с капюшонами монахов-доминиканцев, принадлежащих к святой инквизиции. Нет надобности говорить, что именно напомнили мне эти одеяния.
…Только, в отличие от людей на той роковой пленке, Джино и Полина не накинули на головы капюшонов.
Но это было еще не все.
Был и еще один сюрприз, от которого сердце забилось, как птичка в кулаке.
Но сюрпризу этому предшествовали слова Джино, короткие, емкие и хлесткие – и совершенно без признаков иронии, которой он так щеголял в клубе «Петролеум» и особенно накануне, в своем доме, в комнате со свечами:
– Я хотел представить вам свою съемочную группу. К сожалению, наш лучший оператор Иван Пороховщиков был недавно убит в собственной квартире. Вы, должно быть, слышали об этом.
Его лицо было сумрачно и серьезно, а глаза, не прикрытые очками, столь неуместными в сочетании с одеянием средневекового монаха и потому зажатыми в руке, горели мрачным огнем.
– Хорошо, – сказала я. Кажется, это было сказано весьма хладнокровно.
Джино зачем-то приподнял край сутаны, одетой на Полину; открылись стройные голые ноги. Порнобарон положил ладонь на бедро своей телохранительницы, погладил его одними пальцами и произнес тихим, чуть хрипловатым голосом:
– Кажется, Мария, вы хотели, чтобы сцену с вашим участием снимали первой? Ну что ж… это сцена допроса вашей героини, обвиненной в ереси, не так ли?
Я кивнула, чувствуя, как кровь отходит от моего лица, оставляя кожу холодной, мертвеющей и бледной. Да… кажется, мы в самом деле сунулись в осиное гнездо. Можем не унести ног.
– Тогда я хочу представить одного из персонажей вашего фильма, который будет играть в этом эпизоде не последнюю роль.
– Палача, – машинально выговорила я.
– Совершенно верно, палача, – кивнул Джино и вцепился пальцами в ногу Полины. Наверно, это было больно, но на ее лице это никак не отразилось. – Войди.
Перед глазами поплыло, краем глаза я зацепила бледное, как полотно, как белая сутана стоявшего передо мной Джино, лицо Миши Розенталя… и в дверях холла возникла массивная фигура. Человек в глухом холщовом колпаке, закрывающем всю голову, с прорезями для глаз. Он был одет в грубый бесформенный балахон, открывающий мощные руки.
…На левом плече было вытатуировано солнце, заходящее за тучи. Это было не просто солнце. Это было солнце с широко раскрытыми глазами, и сейчас мне показалось, что в этих нарисованных глазах пылает, корчится ужас.
Нет! Таких совпадений не бывает! Или… или наша подстава так хорошо сработала, что нам выставят тот же актерский состав, что на съемках той кассеты – с Наташей Николаевой.
Только вместо Наташи – я.
Я поднялась с кресла, чувствуя, что все тело упорно сопротивляется такому насилию над собой, что ноги становятся ватными и буквально кричат о том, что не нужно беспокоить их; что надо свалиться в трясину этого мягкого кресла и сидеть, сидеть, ощущать, что ты беспомощен и пришпилен к нему, к этому креслу, как бабочка булавкой энтомолога к картону.
– Я вижу, вы волнуетесь, – серьезно и даже с ноткой сочувствия сказал Джино. – Ничего. Я тоже волновался, когда вот так… не по своей воле.
– Просто у вас очень хорошие костюмы, – сказала я. – Особенно у палача. Это как говорил Антон Семенович Шпак в «Иване Васильевиче»: «Натурально-то как вы играете. И царь у вас, знаете, такой… типичный. На нашего Бунша похож».
Джино одобрительно рассмеялся, Полина потянулась всем телом и тоже улыбнулась, показывая слишком белые и ровные – явно искусственные – зубы.
– Пойдем, – сказал Джино.
…Мой взгляд скользил по просторному каменному коридору, в котором с правой стороны шла простая деревянная лестница на второй этаж, а с левой начинался длинный полутемный тоннель, при одном взгляде на который мне сразу стало жутко. Еще более жутко, чем тогда, когда я видела этот самый тоннель на той самой пленке.
Теперь все было воочию.
Наяву.
Но мне все равно казалось, что не я иду по коридору, сопровождаемая пронизывающим взглядом Джино, а углубляется кадр, вонзаясь в арочное пространство идущего под землю тоннеля, и я увидела несколько решетчатых дверей, за которыми была тьма. Впрочем, мне почудилось раз или два, как сверкнули глаза, выкристаллизовываясь из этой тьмы… в общем, все то же самое.
Коридор заколыхался под непрестанно давящую на мозг мрачную тягучую музыку (так, как это было на той кассете, но теперь музыкой была пульсация крови в моих ушах), повернул налево – и обернулся довольно просторным помещением с каменными стенами. Каменный мешок с параметрами примерно пятнадцать – десять – три с половиной метра. Маленькие окна, прорезанные в стене у самого потолка. Полуподвал.
Стол. Продолговатый стол, застеленный красным бархатом, длинная деревянная скамья у дальней стены и табурет возле стола. На столе не было ни канделябров, ни католического Евангелия, но тем не менее это была та самая комната, которую я видела на кассете.
Комната, где убили Наташу Николаеву.
В комнате уже была установлена осветительная техника и суетился какой-то серый человечек с таким же серым, как его одежда, лицом. Вероятно, в прошлой или в позапрошлой жизни он был крысой и жил как раз в монастырском подвале.
– Жалко, что у нас нет нашего лучшего оператора, – сказал Джино и потер подбородок. – Но ничего. Я думаю, что вы не считаете, Мария, будто у меня нет другого оператора. Ну что ж… Полина, иди сюда. А ты – пшел вон, – сказал он человечку, бывшему в прошлой жизни крысой.
На пороге появилась Полина с канделябром в одной руке и Евангелием – в другой.
– Поставь на стол, – сказал Джино. – Закрой дверь. Все на месте?
– Нет оператора, – напомнила я.
Джино удивленно оглядел всех присутствующих. Я, Мария Якимова, детектив бюро «Частный сыск»; Миша Розенталь, существо непонятного жизненного статуса; Полина, телохранитель; он, Джино, глава элитной порностудии, в таком же, как Полина, одеянии инквизитора; и, наконец, – бессловесной глыбой облаченного в холст мяса, застывшей в дальнем углу комнаты, – палач с татуировкой в виде прячущегося за тучи глазастого солнца.
– В самом деле, нет оператора, – сказал Джино. – Какой недосмотр. Впрочем, нужен ли он нам. Ведь Вани Пороховщикова нет, а заменить такого мастера некем. Ведь я, кажется, сообщал вам об этом, не так ли?
И по лицу его скользнула улыбка – удивительно знакомая, почти мальчишеская. И в то же самое мгновение я вспомнила, где я видела этого человека.
Да! Ну конечно!
– По всей видимости, – глухо выговорила я, чувствуя, как закипающая ярость стремительно возвращает мне силы, – по всей видимости, вы забыли еще об одном человеке, которого тоже некем заменить.
