Внезапно мне стало страшно. Я смотрела поверх лица Каллиника, на которое легли отсветы не выключенных Родионом фар… бледные тени, казалось, мелькали меж замерших деревьев, таились за каждым стволом, ожидая своего часа, своего последнего, рокового прыжка. Лишь время от времени вечер издавал сдавленное бормотание, легкий вздох или быстрый тихий всплеск.
Затишье перед бурей.
– Вот, стало быть, и поужинали, – сказал Родион и, сложив все, что осталось от нашей вечерней трапезы, в большой целлофановый пакет, забросил в багажник. – Пора.
– Да, пора, – машинально отозвался Каллиник, снова ощупывая пистолет.
– Тебе не страшно? – проговорила я.
– А что мне должно быть страшно, – бодрячком отозвался он. – Родион Потапович Холмс сказал, что я могу идти через болота совершенно спокойно и что никакой пес на меня не нападет. Включая вашего Счастливчика, который сейчас, слава те господи, в Москве.
Руки его ощутимо подрагивали, в голосе слышались фальшивые нотки, и я ясно видела, что Каллинику страшно. И тем более страшно, что он до конца не знал, чем обусловлено такое решение Шульгина – взять его, Каллиника, с собой на дачу Фокеева.
…Или из-за чего-то еще?
– Я пойду первым, – сказал Родион и, подняв на уровень своих глаз пистолет-автомат «узи», вставил обойму. – Владимир, вы – вторым. Ты, Мария, будешь замыкающей. Все понятно? И чтобы тихо!
Вот только сейчас, в этот момент, я поняла, что Родион совершенно уверен в виновности Фокеева. Что он обладает неоспоримыми доказательствами причастности Григория к убийствам Рейна и Семина. И именно поэтому Родион чувствует и ведет себя как на боевой операции.
Я вспомнила слова Факира, которые «жучок» ретранслировал на принимающее устройство в салоне нашей «Ауди»: «…мочить в сортире – это Леша повеселил публику».
Кажется, и Каллиник не сомневается в виновности своего родственника. Ну что ж…
Я напряженно уставилась в маячившую передо мной широкую спину Владимира и ускорила шаг.
* * *
Мы еще не перелезли через ограду, как до нас донеслись звуки блатного «Владимирского централа», чей-то визг, который был тут же перекрыт мощным басом Фокеева:
– Ай, курррва, что ж так пьешь-то? Мне ж завтра вставать рано! На рыбалку.
Ему что-то отвечал заплетающийся женский голос.
– А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала… – пробормотал Родион, легко перемахивая через ограду. – Быстро же они наклюкались.
– Сейчас в гостиной отвисают, а потом в сауну пойдут, – выговорил Каллиник сквозь зубы. – Это сценарий известный. Гриша у нас всегда по нему отдыхает.
Оставшись незамеченными, мы достигли длинной веранды, сквозь рифленую поверхность стекла мутнели контуры распахнутой двери, ведущей внутрь дома.
– Надо открыть дверь веранды, и все – вход для инвалидов Третьей мировой бесплатный, – пробормотал Родион. – Мария, отмычки при тебе?
– Сейчас, босс.
С замком я возилась недолго – секунд пять или шесть. Вопреки ожиданию, он оказался типовым, без цифрового кода, и был снят с сигнализации. А зачем она, эта сигнализация, если хозяин здесь!
– Можно, я пойду первым? – неожиданно спросил Каллиник. – А, Родион Потапыч?
Шульгин посмотрел на Владимира и ответил:
– Вы же сами просили меня не подставлять вас. Я гарантировал вам безопасность. А как я могу гарантировать эту безопасность, если вы лезете первым? Нет, Владимир Андреевич, так не пойдет.
– Значит, не пойдет? – запальчиво прошипел Каллиник, стараясь не повышать голоса, но в то же самое время желая выказать все снедавшее его нервное напряжение. – Не пойдет? Значит, буду прятаться за Машину спину и думать, как бы меня этак не подстрелили, как Рейна и Семина.
Глаза босса вспыхнули, он хотел что-то сказать, но сдержался и после некоторой паузы махнул рукой: иди.
– Вы что делаете? – вмешалась я. – Володя, погоди, куда ты лезешь?
Но Каллиник уже скрылся в дверном проеме. Я хотела было скользнуть за ним, но босс придержал меня за плечо и с неожиданной силой развернул к себе.
– Да ты что, Родион? – пробормотала я. – Они же его убьют!
– Скорее наоборот, – горько сказал босс.
И тут прозвучал выстрел. Одиночный. Он вырвался из приоткрытой двери, как глухая пощечина, и лег на мои вспыхнувшие лихорадочным румянцем щеки.
– Есть, – с каким-то кошмарным удовлетворением сказал босс. – Один – ноль в вашу пользу, господин…
Я выругалась и, сбросив с плеча цепкую пятерню Родиона, бросилась в дом.
…В гостиной находились пять человек: трое мужчин и две женщины.
Первым мне бросился в глаза Каллиник: он стоял, подняв пистолет, и целился в сидящего в кресле Фокеева. По майке последнего расплывалось кровавое пятно – вот куда был направлен этот единственный выстрел.
Фокеев таращился на Владимира выпученными глазами, а потом живой глаз стал точно таким же стеклянным и мутным, как вставной, и Григорий безжизненно уронил голову на грудь под тонкий вой сидящей у его ног девицы.
Каллиник оглянулся на меня и перевел пистолет на второго мужчину, стоящего в глубине комнаты.
Это был среднего роста молодой светловолосый парень; впрочем, светловолосый – это сильно сказано, потому как волос на его голове было мало, да и те, что имелись, были крашеными. Лицо его, спокойное, я бы даже сказала безмятежное, нисколько не переменилось при виде направленного на него пистолета в руке Каллиника. Смерть Фокеева тоже не произвела на него впечатления. Это выразилось в первых же его словах:
– Ну что ж, кажется, ты его застрелил. Тем лучше.
Голос этого человека, который был мне совершенно незнаком, всколыхнул во мне кровь, она бросилась в лицо, затуманила взгляд, я хотела что-то сказать, но язык стал ватным… мне стало жутко.
А где же Родион? Почему он не входит в дом?
– Мне хорошо описали твои приметы, – сказал Каллиник, медленно приближаясь к парню. – Очень хорошо. Да я и сам тебя запомнил. Тогда, в магазине. А теперь припоминаю, что видел тебя и в ресторане, и у Фокеева. Раза два. Ты ведь его шофер, Алексей Богданов, так?
– Для тебя я не Алексей Богданов, – холодно ответил тот. – Для тебя я – Тень.
– Тень? Да ты, Тень, хороший рисовальщик, – сказал Владимир Андреич, – я видел твои рисунки. Нагоняют жуть. Но это очень плохо. Сдается мне, что больше ты ничего не нарисуешь.
– Володя, что ты делаешь… – подала я голос, и парень в углу комнаты резко поднял голову и посмотрел на меня.
– Молчи! – перебил меня Каллиник. – Ничего не говори, Мария! Я должен… я должен это сделать! Ты что, не узнала этого пса? Это же тот самый… тот самый пес, что едва не перервал мне глотку там, в магазине! Который прислал мне свою дьявольскую метку!
– Володя… – проговорила я. – Не надо.
И я шагнула к нему.
Каллиник обернулся и направил на меня пистолет.
– Стой, Машенька, – сказал он. – Я должен его убить. Должен.
Кажется, он уже не контролировал себя. Он не отдавал себе отчета в том, что делает: ненависть переполняла этого человека, сегодняшней ночью бывшего таким нежным. Я не узнавала Володю Каллиника.
Полуголая девица у ног застреленного Фокеева продолжала тихо выть.
Каллиник повернулся к Алексею, все так же стоявшему у стены и смотревшему… нет, не на Владимира. На меня.
– Конец тебе, пес! – прохрипел Каллиник, и его палец дрогнул на курке…
…Но как раз в этот момент я прыгнула. Прыгнула на Каллиника, руки его метнулись вверх, пистолет щелкнул – выстрела не последовало.
– Не смей, – крикнула я Каллинику, отталкивая его так, что он не устоял на ногах и, навернувшись через стул, свалился на торшер и разбил его. – Не смей! Он не пес! Он… он – ягуар, мой брат!
Алексей Богданов, киллер по прозвищу Тень, смотрел на меня широко раскрытыми – такими знакомыми – серыми глазами. Потом сделал ко мне один шаг и сказал так просто и буднично, как будто мы расстались только вчера:
– Пантера. Но ты же умерла.
– Это ты умер. Тигр сказал всем нам, что ты умер в больнице.
Ягуар покачал головой:
– Ты видишь, я жив. Но обо всем этом позже. Сейчас я должен доделать свое дело: выполнить то, о чем просил меня Акира.
– О чем он просил тебя?
– Я скажу тебе потом. Но сейчас я доделаю начатое.
Он взял со стола вилку с насаженной на нее котлетой, откусил, медленно прожевал мясо, проглотил и шагнул к Каллинику, который, отчаянно матерясь, поднимался с пола.
– Пес!.. – прохрипел Владимир Андреевич.
Богданов покачал головой, а потом произнес:
– Моя сестра сказала тебе, что я не пес, а ягуар. И если ты не можешь этого ни уразуметь, ни увидеть, значит, незачем тебе и мозг, и глаза!..
Я не успела даже понять, что же, собственно, он собирается сделать, как Алексей совершенно неуловимым движением вонзил вилку с надкусанной котлетой прямо в левый глаз Каллиника. Вилка вошла глубоко, на всю свою длину, котлета сорвалась и мягко шлепнулась на пол.
